(Душеполезное чтение. 1883. Июнь. С. 204–212)

 

По установившемуся веками обычаю людскому, есть праздники у отдельных лиц, у обществ, у мест и заведений, у народов, у целых стран, возобновляющиеся ежегодно по течению годичного круга времени. Такой праздник есть и у Всемирной Голгофы, — святейшего места, которое мы попираем в настоящие минуты своими грешными стопами. Сей праздник есть горестный и страшный, но вместе спасительный и блаженнотворный, день искупительной кончины Господа нашего Иисуса Христа, предавшего здесь на древе крестном в руки Отца Своего божественный дух. Принято, в силу того же векового обычая людского, на подобных празднованиях быть стечению людей, которым близко и дорого празднуемое обстоятельство, и всякого рода излияниям обдержащих ликующую душу чувств, всего же более — пению, чтению и назидательному беседованию. И первое, и второе вы, усердные праздниколюбцы, слышали в предшествовавшие минуты. Наступила череда и праздничного беседования. Но как дерзнуть отверзти слабые и нечистые уста там, где их сомкнул навсегда в смертном истощании сам Бог-Слово, изрекши всетаинственный глагол: совершишася, над которым вся последовательность родов христианских во все прожитые ими девятнадцать веков задумывалась богословственно, как над заключительным словом, последним пунктом, как говорится на деловом языке, оставленного Богочеловеком посмертного завещания!

 

По детской привязанности верующего сердца к Начальнику и Совершителю веры нашей, желалось бы и сие всевещее слово Слова Божия услышать в тех самых звуках, в какие облеклось оно, исходя из пречистых уст Заветодавца, как другие приснопамятные изречения Его, сохраненные нам в утешение наше Евангелием: эффафа: талифа: куми! или как тут же, жалостно и для слышавших блазненно произнесенная, безнадежная мольба: элои, элои! лима савахфани! Но самослышец евангелист ограничился передачею нам его в переводе на первенствующий того времени язык христолюбивой Европы глаголом: τετελεσται! Мы, едва ли не последние из веровавших в таинство Голгофы населителей миродержавной части света, заимствовали оное уже готовым у предваривших нас пред Господом, единокровных наших, в глагольной форме: совершишася, а следовало бы, по духу языка нашего сказать проще и выразительнее: конец всему! порешено, завершено, кончено!

 

Что же такое кончено, христолюбивые слушатели?

 

Прежде всего, глубже, ближе и прямее к делу Христову, кончено то, что в Совете предвечном довременно начато и в последок дний явлено таинством воплощения Бога-Слова, т. е. временное пребывание Творца всяческих не только с людьми, не только в людях, а и в образе одного из смертного рода их. Великое паче ума и слова, от века утаенное и ангелом несведомое, таинство сие — было бы неумеренным притязанием с нашей стороны сказать, что нам совершенно ясно и во всей своей глубине и обширности понятно. Мы настолько введены в разумение его, насколько оно причастно нашему человечеству, — вызвано его судьбами, заправляемыми божественным Промыслом Творческой руки с первого дня появления нашего на планете. Не зная в точности ничего, что за пределами обитаемого нами мира, ни — хотя гадательно — отношения своего к целокупности творений Божиих, мы по необходимости в деле, законченном крестом сим, видим только одну нашу земную, или еще частнее землебытную его сторону, — одну прожитую человечеством последовательность времени, зовомую на языке богословов Ветхим Заветом, в которой есть засвидетельствованный древнейшими памятями человеческими акт «несамобытного» появления на лице земли существа богоподобного, смыслящего, глаголивого (Иов. 38: 14), записан краткосрочный промежуток блаженного бытия его среди блаженной природы, и затем — долгий, долгий период его изгнаннического скитания по терноносной и волчцеродной поверхности земной, во всевозможных преступных уклонениях его богоподобной свободы от божественного правила жизни, закона, ко всему, что обманчиво представлялось (точнее же — подставлялось) его помраченному разуму за лучшее, за... яко Божие! Сей гибельный разлад духовного существа нашего или грех, обрекший нас на смерть, и был по учению святой Веры нашей причиною всего дела Сына Божия или Христа на земле, от бессеменного зачатия Его во чреве Девы до бесстрастного (по божеству), смертного истощания на кресте, где оно и было кончено. Вся совокупность учения христианского об «искуплении», о «примирении», о «спасении» рода человеческого Крестною Жертвою так известна всякому, что более сего мы и не простремся своим словом о ней. Кончено время Ветхого Завета, сказали мы. Ветхий Завет есть по-преимуществу завет еврейский. Ветхим назван он по отношению к последовавшему за ним Новому, — Заветом — по завещанному, или клятвенно обещанному правилу отношений между потомством «друга Божия» Авраама и Богом. Для вас — новозаветцев — ветхим он невозбранно может быть представляем в том самом смысле, в каком ветшает, например, носимая нами одежда частию от воздействия на нее всепоядающего времени, но более — от употребления ее нами, от ношения. Ветхий завет износился, христоименные слушатели, избранным для него «народом Божиим», измялся, истерся, изорвался... стал всем, чем знаменует себя изветшание. Носители боготканной одежды были, или под конец стали, люди с большими и многими недостатками, засвидетельствованными всем Священным Писанием и преимущественно — Евангелием. Перечислим главнейшие из недостатков. Первый: прежде всего, то был народ с безмерным и отталкивающим племенным самолюбием, по которому им как бы исключалось из общечеловеческой семьи все, что не было равным ему не только по Аврааму, но и по правнуку сего, Иуде, а между тем он, заведомо ему самому, составлял лишь малейшую часть земнородных! Мы, соотечественники, привыкшие к неисходимым пространствам своей благословенной родины, не надивимся здесь малости Святой Земли, а бывшие населители ее готовы были считать ее за одно и то же со вселенною. Жестоко, конечно, ошибались, но были неисправимы — в поучение может быть и нашим христианским временам. Вот сей-то узкий, самолюбивый и обидный для остального большинства человеческого взгляд на мир Божий и закончил прежде всего крестом своим Сын Божий, произникший, как говорит одна песнь церковная, из человеча рода — вообще. И точно. Послушаем, как Он глашает: аще вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе, — т. е. все пределы земли и все племена земнородных. Продолжаем перечень недостатков: естественно затем, и то Верховное, Вседержащее существо, недомыслимое и никакому подобию человечу не подобное (которое не даром сами евреи научены были называть только Сущим) сведено было ветхозаветными исключительно на своего Бога, Бога Евреев, Бога Авраама, Исаака, Иакова, который ими по преимуществу занят, для них все делает, их одних слушает и, так сказать, их воле подчиняется. В замен того, и от них представляется требующим такого себе угождения и служения, которое нередко ничем не может быть ни объяснено, ни осмыслено, ни оправдано. В Евангелии мы видим, что Господь Иисус Христос множество раз обличал суемудренные толки книжников и фарисеев, взявших в свои руки ключ разумения воли Божией, седших, по выражению Господнему, на Моисеевом седалище, в сущности же бывших гробами повапленными. И сему лицемерию, вытекавшему главным образом из мертвой и мертвящей буквы закона, положил конец сей же самый Крест Господень, ужасивший мир своею последовательностию слова и дела, — проповедию и смертию за проповедь. Такому извращенному порядку вещей немало помогал и третий недостаток ветшавшего иудейства — общее в народе убеждение, что единственное место молитвы и всякого богослужения есть Иерусалим, а в Иерусалиме — храм с его святилищем, знаменанным множество раз божественною силою и хранившим в себе памятники чудес минувшей славы народной, затмевающей собою все, что можно представить великого. Что сказать? Счастлив тот народ, у которого есть подобные предания и подобные предметы, отвечающие самым дорогим чаяниям сердца человеческого. Но, сделавшись достоянием исключительности, самомнительности, скудоумия и своекорыстия, те же самые священные и покланяемые предметы до чего довели людей? До бича Христова! Ибо люди дом молитвы обратили в вертеп разбойников. Веру ми ими, — говорил Господь жене Самарянской, — яко грядет час, егда ни в горе сей, ни в Иерусалиме поклонитеся Отцу (Ин. 4: 21). Час сей пробил с воздвижением Креста на Голгофе, и с принесением на ней сей первой новозаветной жертвы, повторяемой теперь повсеместно на всем пространстве земли, ставшей как бы одним Иерусалимом. И много другого указали бы мы в ветхозаветных временах, что было когда-то уместно, потребно и спасительно, но что, по слову Предтечи Христова, ожидало уже развевающей чистительной лопаты ко временам Мессии. Ею и оказался крест Христов, собравший пшеницу в житницу, а плевы пожегший огнем негасающим (Лк. 3: 17). Так было с иудейством, представлявшим собою ветхозаветный мир, введенный в завет с Богом. Но, сказать ли, что сей судительный, чистительный и завершительный крест Голгофский имел такое свое значение и назначение только для евреев, водрузивших его тут на свою голову? Нет. Исследователи библейских древностей находят крестную казнь не иудейским, а языческим изобретением, чем и дают повод богословствующей мысли видеть в приложении ее ко Христу Спасителю намек на то, что тут дело шло не об иудействе только, а обо всем человечестве. Если иудейство ко временам Спасителя изветшало, то современное ему язычество задолго до того было уже совершенною ветошью перед взором даже не глубокого богомыслия, оземленено, — при всем своем многобожии обезбожено, обезображено, оскотоподоблено; — предано в неискусен ум творити неподобная, и предано именно с тем, чтобы самым крайним искажением языческого богопочтения привесть язычника к признанию необходимости самой крайней перемены во всем строе его духовной жизни, и затем обратить его к тому же «мерилу праведному» — кресту Христову. О, глубина богатства и премудрости и разума Божия! — восклицает по поводу сего Апостол языков. Мы намеренно останавливаемся, слушатели соотечественники, на предмете сем, в виду тайноводственного креста Христова. Когда он был водружаем здесь языческими руками, надписываем языческими письменами, осмеиваем языческими устами, и когда первому раскаявшемуся беззаконнику давал слышать: днесь со Мною будеши в раю, то во всем этом, как ни странно услышать, имели свою долю и мы — тогда еще глубокие язычники. «И с вами, отдаленные и безвестные населители недоступных стран земли, также покончено», — как бы так вещалось нам с него в судилищный оный день, т. е. решено, что мы, ранее или позже, оставим своих Перунов и Велесов, и будем поклонниками Распятого,разделяя в сем случае судьбу всего идолопоклоннического мира, ставшего жарчайшим сторонником Евангелия, что и естественно. Крест должен был ожидать несравненно большей к себе приверженности и признательности от язычника, которому на минуту мог казаться безумием, пока сердце не угадало в нем именно то, чего оно веками искало, чем от иудея, для которого, по своему возникновению среди иудейства, служил непрекратимым соблазном. То провидел и Господь Иисус. Когда Ему сказали, что Эллины желают видеть Его, Он видимо был тронут этим. Это были первенцы начинавшегося обновления изветшавшего язычества. У самого сего креста чуть замолкли боговещательные уста, отверзлись богохвалебные уста язычника-сотника, исповедавшего Сыном Божиим того, на кого долг службы его указывал ему смотреть только как на преступника, заслуженно понесшего смертную казнь. Не ясно ли, что и язычеству, как иудейству, возвещался здесь тот же конец его обветшания пред Богом?

 

Братия — христолюбцы! Как видите, древняя мимоидоша, се быша вся нова. Аще кто во Христе, — нова тварь (2 Кор. 5: 17). Ветхий наш человек, иудействующий или язычествующий — все равно, с Ним распятся, да упразднится в нас тело греховное, яко к тому не работати нам греху (Рим. 6: 6). Так говорит Апостол и, называя нас новым смешением, приглашает нас праздновать наступающий праздник Пасхи не в квасе ветсе, не в квасе злобы и лукавства, но в безквасиш чистоты и истины (1 Кор. 5: 7–8). Выражаясь так образно, он, очевидно, имеет в виду известный обычай иудейский удалять не только с трапезы, но и из самого дома своего на дни Пасхи все квасное, сопоставляемое им с злобою и лукавством. Внушаемое же им нам бесквасие он отожествляет с чистотою и истиною. Нужно ли прибавлять что-нибудь к сему в назидание наше, братия? Тело греховное, работа греху, злоба, лукавство... все это предметы ветхие, отреченные, поконченные крестом Христовым. Чистота и истина суть те пути, на которые указывают новозаветному человечеству простертые по направлению оси земной руки Творческия.

 

Мы бы не исполнили своего долга пред крестом Христовым и его свидетельством о законченности всего ветхого, если бы не пожелали здесь, у подножия его, скорого конца еще одной недавней, как бы совсем новой ветоши современного человечества. В злые и лукавые дни наши на бесквасные чистоту и истину требуют себе чуть не привилегий совсем не те люди, которые признают за крестом Христовым оказанную им роду нашему услугу скончания иудейства и язычества, и вообще не те, которые считают его точкою поворота в жизни человечества. Напротив, вера их исходит из убеждения, что на Голгофе сей только видоизменились и иудейство, и язычество, или — и того меньше — только переименовались, в сущности же остались тем, что были и до креста Христова, с единственным различием, что оба, смертельно враждовавшие когда-то между собою «ветхие» верования, в христианстве сумели сплотиться в одну веру, с которою чтобы покончить сей новой твари требуется новая Голгофа, — истинное лобное место, — ученая кафедра, требуется снова распятие изветшавшего христианства, распятие всего, что не подходит под меру рассудка нашего, в каких бы то ни было верованиях человеческих, — отрицание всякаго божественного предания и откровения иудейско-языческо-христианского, и восстановление во всей чистоте (или столько любимой новыми людьми наготе) той последней научной истины, что между человеком и всем прочим на земле нет существенного различия, и что судьба всего, безотрадная и безнадежная, сводится именно к тому, чем завершился христианский крест, к фатальному: τετελεσται — все кончено, и затем остается одно, ничто!

 

Прольем, христолюбцы, горячую слезу пред крестом Христовым, да разрушит он своею непобедимою и непостижимою силою, как разрушил иудейство и язычество, и наше современное юродство! С нами крестная сила!

Аминь.

 

Иерусалим. 18 апреля.