(Душеполезное чтение. 1885. Ч. 2. С. 94–102)

 

Не судих ведети что в вас, точию Иисуса Христа, и Сего — распята. (1 Кор. 2: 2)

 

Христианский взгляд на жизнь учит нас открывать пути Божественного Промысла часто в самых незначительных, по-видимому, обстоятельствах ее. Скажем потому, что недаром и обстоятельства страннического пребывания вашего, христолюбивые соотечественники, в Святой Земле сложились так, что к последним дням его как бы нарочно прибереглись самые важные церковные празднования, оставляющие самые глубокие впечатления в душе. Так, вчера на глазах у всех воспоминательно совершалась последняя вечеря Христова с учениками, где Господь сый и Зиждитель всех явил себя слугою всех в назидание всем. Сегодня мы стоим на преименитом Лобном месте, и всем жалением души сраспинаемся Распятому за нас. Завтра, Бог даст, в эти самые минуты радостным сердцем будем окружать светлосиянный Гроб Господень, — источника нашего воскресения. У всякого дня есть свой глагол, по слову царя Давида, и у всякого места — своя проповедь; В настоящие минуты, привергаясь телом и духом к Святой Голгофе, мы ей одной и будем внимать, братия. Достаточно произнести одно имя ее, чтобы уже угадать, с каким напутственным словом она отнесется к своему поклоннику, оставляющему ее. Вам, христолюбцы, она своя, можно сказать, от самой колыбели вашей. Ее повествования и внушения, обетования и благословения следили за вами всюду во все дни жизни вашей, — знали ль, думали ль вы о том, или нет, все равно, — берегли вас, руководили, влекли, они и привели вас сюда, они же и пойдут с вами — уясненные и умноженные — обратно в родные кровы. Итак, подобно страннику, собирающемуся в далекий путь, не обленимся пересмотреть свои духовные пожитки, уносимые с святейшого места земли.

Иисуса Христа и Сего распята, — говорил духоносный Апостол своего времени чтителям и, как вы, поклонникам Христовым. Другого ведения, кроме сего, он и не думал искать в них. Что, как не то же самое, говорила вам и Святая Голгофа ежедневно здесь? Она есть неистощимая сокровищница христианского ведения. Христос — распятый, — это вкратце все наше вероучение, Самим вам достаточно только порассудить, где вы находитесь, зачем вы тут, и что вас окружает, чтобы стать боговедцами! По милости Божией, мы, христоименные слушатели, начинаем усвоять себе желаемое Апостолом ведение, так сказать, с молоком матерним, — с первым уроком творить на себе крестное знамение. Ибо, в самом деле, что другое делаем мы крестяся, как не повторяем голгофскую проповедь, как не свидетельствуем тем своей веры во Христа и Сего распята? Тем же знамением крестным мы печатствуем и все входы и исходы своей жизни, так что не ошибся бы кто, если бы слово «христианин» заменил словом: крестианин. Но — вещь всему свету известная — привычка притупляет чувство. Повсюдное зрелище спасительного знамения в смысле, нередко, простой прикрасы, и поминутное изображение на себе его, часто совсем неузнаваемого, мало-помалу отнимает у него учительную силу, до того, что человек, творя или видя оное, большею частию ни о каком распятии уже вовсе не помышляет.

 

Вот здесь-то и выступает вперед та задача, которую призвана всесветно выполнять Святая Голгофа, возгревая в своих поклонннках дарование веры (Флп. 1: 29) своим именем, своим видом и одним уже своим бытием. К той же задаче призываетесь и вы, христолюбцы, удостоившиеся видеть, осязать, лобызать, орошать слезами умиления покланяемое место смерти Господней. Запасшись здесь благоговением, богомыслием и тем ведением, которого ищет в христианах Апостол, несите его, как дорогое семя, в необъятный рассадник отечества, — будьте и неучившимися, но наученными, проповедниками дела Голгофы.

И Сего — распята... Грозное некогда и обегаемое по своему карательному значению, Лобное место есть вместе и всемирная школа нравственности. Христос — распятый, по слову того же апостола: не восхищением непщева быти равен Богу, но себе умалил... смирил себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестные (Флп. 2: 7–8). Спрашивать ли: для чего или для кого так делалось? Ответ готов у другого апостола: да последуем стопам Его (1 Пет. 2: 21). Таким образом безмолствующая Голгофа учит нас христоподражательному смирению до зрака раба, самоумаленного, послушанию даже до смерти, самопожертвованию, всецелому преданию себя в руце Божии. Итак... да последуем стопам Его. О, братия! кому же и следовать, как не нам, Его избранникам, как не вам — по преимуществу, стопы свои усердно направлявшим по словеси Его еще там, где вы только смутно слышали и знали о Голгофе. Стопы Господни оставили на земле несчетные стези. Укажем на те, которые ближе к Голгофе. Укоряем противу не укоряше, стражда не прещаше (1 Пет. 2: 23), — говорится о Христе. Что сказать? Приемлющих укоризны немало есть и между нами, и даже таких, которые своею безукоризною жизнию как бы не заслужили страданий. Но нередко — а скорее повсечасно — у нас страждущий, даже не доходя до безнадежности, своею нетерпеливостию умаляет заслугу своей преданности воле Божией, и случается, что никем не укоряем, износит укоризны... кому? Тяжело выговорить: всего чаще самому Богу! Да не будет и следов сего отклонения путей ваших, слушатели голгофской проповеди, от стези Господней! Претерпе крест, о срамоте нерадив, — прибавляет о Христе распятом Апостол (Евр. 12: 2). О, какими словами передать то, терзающее не менее телесной муки чувство стыда, которым род наш, считающий себя стыдливым от времен райских, так беззазорно, бесчеловечно покрыл на кресте Одевающего облаками небо! — Братия! Та или другая срамота неизбежно ожидает в жизни и всякого, последующего стопам Христовым. Вси, хотящии благочестно жити о Христе Иисусе, гоними будут (2 Тим. 2: 12), — сказано. Правда, в лукавые дни наши гонение редко вынаруживает себя прямою жестокостию, но оно знает тысячу способов осрамить гонимого, и именно в том, что ему всего чувствительнее. Мы не говорим о «стыде ложном», у которого нет ничего общего с Голгофою. Не бойся, христолюбец, и того, нередкого в наше время посрамления, которым возносящееся на разум Божий ведение стихийное ищет всеми путями заклеймить чело человека, склоняющееся в прах на тезоименном ему сем Лобном месте, бывшем свидетелем полной оставленности Основателя нашей веры. Если мы христиане, то, значит, уже распялись со Христом, соуничижились Ему, спостыдились Ему, да и прославимся с Ним. А где слава, там нет места стыду.

Точию Христа, и Сего — распята. До Христа распятого самые лучшие богочтецы на земле, Евреи, от них же и Христос по плоти, думали, что только в Иерусалимех есть место, идеже кланятися подобает (Ин. 4: 20), т. е. богослужебно возносить свою молитву Творцу и Промыслителю, — где для того существовал и храм, знаменанный тысячекратно явлением Божественной силы.

 

Господь наш Иисус Христос первый объявил во всеуслышание всего мира, что богопоклонение не привязано к одному какому-нибудь месту, а может быть богоприятным повсюду, где есть люди, служащие Богу духом и истиною. Уча сему, Он ничуть не отрицал высокого значения храма Иерусалимского, и сам по вся дни, говорится, учил в нем народ. Вы спросите, христолюбцы братия, зачем мы говорим теперь о сем, в сие время, на сем месте? Затем, что именно сия Святая Голгофа провела резкую пограничную черту между старым и новым порядком вещей в Церкви верующих, — отвергла иудейство с его тесными понятиями о Боге Израилевом, живущем в Иерусалиме и пр., и вызвала к бытию христианство, обретающее Бога всюду, где есть два или три собраннии во имя Его. При таком новозаветном взгляде на богопочтение остается ли место исключительному, или хотя бы преимущественному значению некоторых достопокланяемых мест, ознаменованных тем или другим евангельским событием, будь это она сама, Святая Голгофа? Благодатного воздействия подобных мест на кающуюся и вообще молящуюся душу никто отрицать не может. Но мы по естественному увлечению своего боголюбивого сердца идем обыкновенно далее указываемых боголюбию пределов. Пример под рукою. Вдумываясь в таинство Голгофы, мы недалеки бываем от мысли, что здесь-то, на месте принесения искупительной жертвы за весь род человеческий, и даруется человеку искупительное всепрощение, по усвоенной ему благодатной силе, какой не имеет ни одно другое место на свете. Не к охлаждению горячности молитвы вашей говорим мы это, а напротив, к вящему возгреванию в вас дарований Духа Святого, к постоянному и неугасимому пламенению их в вас, где бы вы ни были. И не в обезнадежение кающегося сердца вашего мы как бы умаляем разрешительное значение такой святыни, как Голгофа, нет, а — чтобы вы унесли с собою отсюда ее в мысли вашей неотлучно и видели ее везде, где есть крест Христов, где есть кающееся у подножия его сердце, и где есть приемлющий покаяние служитель Распятого.

 

Да, братия! Видно недостаточно ведети точию Христа, Сына Божия, Бога, Зиждителя, Мироправителя, Промыслителя, без воли коего ничего не делается, — необходимо ведети Христа, и Сего — распята, на время оставленного, беспомощного, изнемогшего, вопиющего, умирающего. По неисповедимым судьбам Божественного промысла многое и премногое в делах Его нам кажется как бы не соответствующим Его величию, всемогуществу, премудрости, любви, попечительности... Нам бы думалось и всем сердцем верилось, что такое дело, как Евангелие, должно носить на себе печать исключительного благоволения Божия, должно первенствовать и превозмогать над всеми делами и явлениями земли нашей, сиять, процветать, благоденствовать, и для всех внушительно и вразумительно свидетельствовать свою божественность. Так ли есть и было на самом деле? Спросим сию самую тайнобожественную Голгофу, столько раз испытывавшую на себе всю злобу и ярость торжествующего неверия. Но именно она-то и не скажет того, чего ждем мы, ревнующие о славе Божией, христолюбцы. Она была только завершением, законченным выражением духа Евангелия. Припомните, что говорил своим ученикам Основатель и Устроитель христианского общества: в мире скорбни будете, гонимы, убиваемы, лишаемы всего, что потребно для самого невзыскательного существования, испиете чашу мою, т. е. скорби и страдания, креститеся моим крещением, т. е. понесете насильственную смерть и пр. и пр. И не тоже ли самое замечается во всей искупительной жизни и учительной деятельности Господа Иисуса от Его рождения в вертепе до кончины на месте всенародной казни? Явления Его в славе Божества на Фаворе и на Елеоне, столько, по-видимому, нужные для Его дела; и те окружаемы были тайною. При множестве чудес Его, не заповедывал ли Он молчать о случившемся? Свое всемирное царствование Он сравнивал с зерном горчичным, с закваской, с веянием ветра, неизвестно откуда приходящего и куда идущего. Зачем все это угодно было Божественной воле, не знаем и допытываться не смеем, памятуя слова Господни к апостолам: несть ваше разумети времена и лета (Деян. 1: 7); но что все было так, не можем не засвидетельствовать. Та же прикровенность, та же колеблемость, как бы неуверенность, по временам как бы полная оставленность и безнадежность, были участию Церкви Христовой во все времена. Удивляться потому нечего, что, например, наидревнейшие, и когда-то процветавшие, области и целые страны христианские теперь запустели, подпали игу, утеснены, разорены. Сколько раз, конечно, вся Святая Земля, к коей устремлены взоры всего христианства, была в таком же безнадежном положении! Сказать ли, что и теперь преименитый град Царя великого, град Божий стоит на высоте своей славы? Не смущайся, потому, христолюбец, переменчивыми судьбами своей Веры и своей Церкви. Возьми урок у Голгофы, перенесшей все непостоянство разрушительных течений времени и приражений неприязни и незыблемо достоявшей до наших, более счастливых дней.

Иисуса Христа, и Сего — распята…— еще раз повторим мы, соотечественники, на месте распятия, исключительно в свое собственное назидание. По милости Божией, промыслительно призвавшей и нас — когда-то язычников и варваров — под сень креста Христова, как бы в восполнение имевшего быть ущерба в христианстве, мы — новое жительство — как евангельские мехи новые, приняли крепкое учение о Христе Спасителе со всею восприимчивостию боголюбивой природы нашей. Сохранившиеся в земле нашей памятники христианской древности свидетельствуют о нашем искреннем, глубоком благочестии времен тех. Наши Владимиры и Ярославы, Антонии и Феодосии, Петры и Алексии были ничим же меньшии во всех веровавших во Христа. Но... самое доброе сеяние, по слову Господнему, иногда дает место появлению плевел на ниве Божией. От горячности ли сердца, от глубины ли благоговения, от полноты ли доверчивости или от неполноты рассудительности, одним словом: от причин многих и разнообразных ко дням нашим мы находим свою чистую апостольскую веру, чуть не по всему пространству великого отечества, как бы расщепленною, двоящеюся, борющеюся. Из-за чего? По видимости, из-за тех же слов апостольских: Иисуса Христа и Сего — распята! Сказано: распята, — и ничего более. Духоносный учитель языков, провидевший, без сомнения, все духовные потребности того или другого языка, не прибавил ничего в объяснение слова: распята. Вещее место сие видело то преблаженное древо, на нем же распяся Христос, Царь и Господь, но также не провещает нам ничего о его виде, цвете, качестве, величине, — да и вещать откажется, ибо знает, что существо дела не в кресте, а в распятии. Для него наши четвероконечие и осмиконечие суть дикие слова, — суетные измышления или пустого совопросничества, или жалкого скудоумия. Сего мало. Лобному месту, кроме креста, не неведомо еще «титло», которое, заботливый о своей ответственности, правитель страны возложил на древе казни. Кто может знать и сказать, что и каково оно было? Между тем и в нем наше отщепившееся благочестие сумело бы найти себе камень претыкания. По Евангелию, оно было написано на трех языках — еврейском, греческом и римском, и на двух из них святейшее и сладчайшее имя Христово произносилось и писалось совсем иначе, нежели, как оно известно нам, взятое с греческого языка. Забывая это мудрование наше, по-видимому, склонно думать, что на титле Пилатовом зрелись наши русские письмена, и вместо имени: Иисус, читалось: Исус! От стыда более, чем от желания пристыдить, говорим мы так. За двумя, как бы главными, напрасными суемыслиями у нас следовал нескончаемый ряд ненужных приставок к Голгофской проповеди о Христе — распятом, дошедших до того, что христоименный народ русский, после двухвековых укоризн и прещений святой Церкви порадел об антихристианской срамоте завести у себя хищением и обманом свою, особую от Вселенской, Церковь! О, когда бы наши достожалостные ревнители чего-то чуждого кресту Христову и — не обинуясь скажем — ненавистного Христу — распятому, знали, и всею глубиною верующего сердца восчувствовали, каким пятном позорным их дело лежит на светлом обличии Православия!

 

Благосердые поклонники Святой Голгофы! Унесите с собою в далекую отчизну, как свои пять пальцев крестотворных, пять заветов тезоименного Лобного места: 1) — упражнять чело свое в неленостном богомыслии о Христе распятом, 2) — преклоняться им, рабски смиренно, безропотно и непостыдно перед волею Божией, 3) — не напрягать его к отыскиванию какого-нибудь, как бы привилегированного, на земле места явления силы Божией, 4) — не опускать его малодушно и безнадежно, при изучении судеб Божиих, 5) — не поднимать его бесстрашно в лицо Божественной Истине.

 

Аминь.