Первый обративший внимание на отыскание следов Фаранской лавры, согласно указаниям древних писателей, был известный автор «Писем с востока» 1849—1850 годов. Но труды его не увенчались успехом, хотя, судя по его описанию, он был неподалеку от ее местонахождения и на том самом потоке Фара, которому мы обязаны сохранением до нашего времени памяти о знаменитой обители. Рассказ о неудавшемся поиске автор «Писем с востока» оканчивает добрым желанием: «пусть, — говорит он, — другие изыскатели лучше меня определят местность сей знаменитой обители»[1]. Это было и моим давним желанием, которое я твердо решился привести в исполнение при первом свободном времени. Прежде всего я начал с поверки предположений о местности древней обители. В житии преподобного Евфимия ясно сказано, что он, поклонившись святым местам в Иерусалиме, пришел оттуда в лавру Фаран, «на шесть миль от города Иерусалима отстоящую». В другом месте того же жития читаем: «лежит к востоку одно селение, отстоящее от лавры Фаран на десять стадий и называющееся так же Фараном. Думаю, прибавляет к сему Кирилл, писатель жития, что не оно получило наименование от лавры, но само дало ей». В Духовном Луге Иоанн Мосх повествует, что в его время в лавре Фаранской жил некто авва Авксанан, которого, когда он заболел смертельно, перенесли в Иерусалим в патриаршую больницу. Когда же он скончался, то его перенесли в ту же Фаранскую лавру и там похоронили (гл. 41). В 44-й главе той же книги поведается о затворнике, жившем на Елеонской горе, который, находясь в недоумении от случившегося с ним искушения, объявил о сем «на следующий день» авве Феодору, жившему в лавре Фаран. Эти сказания вполне убедили меня в истине того предположения, что следов лавры Фаранской надобно искать в бывшей пустыне Святого Града и притом вблизи от Иерусалима, а определение этого расстояния в шесть миль (около девяти наших верст) заставляло обратить преимущественное внимание на верховья потока Цади-Фара, протекающего в диком ущелье, в нижней части которого находятся развалины другой древней обители: лавры преподобного Иоанна Хозевита.

 

Остановившись на этом предположении, я однажды в небольшой компании выехал из Иерусалима поутру в половине шестого часа, взяв с собою провизии на сутки, ибо намеревались провести в Цади-Фара целый день. Все мы ехали на лошаках, быв предупреждены о том, что на лошаках легче будет достигнуть искомого места. Проехав вдоль всей северной стены Иерусалима, против северо-восточного угла его мы повернули налево на дорогу, проходящую вдоль восточного склона Везефы, мимо растущих по скату садов. Спустившись вниз, переехали долину Кедронскую в том месте, где она почти под прямым углом поворачивает с востока на север; в этом углу она привольно расширилась во все стороны и представляет ровное поле, покрытое развесистыми масличными деревьями. На скатах, окаймляющих ее с севера, белеется несколько загородных домов с садами. Дорога, ведущая сюда от Гефсиманских ворот по правому берегу Кедронского потока, как я заметил, составляет любимое место прогулки мусульманской аристократии Иерусалима, может быть потому, что на этой прогулке легче уединиться от франков (европейцев), гуляющих обычно за Яффскими воротами, по дороге к нижнему водоему и Крестному монастырю.

 

По переезде чрез Кедронскую долину дорога наша, направляясь на северо-восток, пошла в гору, пока мы не поднялись на возвышенную плоскость, называемую Скопус. Здесь мы остановились на несколько минут, чтобы полюбоваться видом Иерусалима. Это лучший пункт для обозрения Святого Града, после того места Елеонской горы, где плакал о нем Господь; но оттуда Святой Град представляется как с птичьего полета, и все здания сдвинуты вместе как город, тесно населенный; а с этой высоты он виден во всю длину своего протяжения и каждое значительное здание обрисовывается в отдельности. Наши же русские постройки, сливаясь в одно целое с городом, увеличивают достоинство картины; на переднем плане ее выступает масличная роща, покрывающая Везефу, а из среды ее выглядывают местами белые стены домов и верхи сторожевых башен.

 

Подвигаясь все в том же направлении, мы через три четверти часа проехали мимо деревни Исавие, расположенной в стороне от дороги у подошвы гор в лощине, покрытой веселою зеленью фиговых и гранатовых дерев. Отсюда, после небольшого спуска, дорога вилась между полями по равнине, приметно возвышавшейся, пока мы достигли деревни Анаты (древнего Анафофа), родины пророка Иеремии, книга которого начинается так: «Слово Божие еже бысть ко Иеремии, иже обиташе во Анафофе, в земле Вениаминов». И нынешняя Аната находится именно там, где был удел Вениаминов. Деревня эта расположена весьма красиво на возвышенном холме, занимая его вершину, тогда как скаты покрыты садами. Все постройки, между которыми отличается своею величиною дом шейха, сбиты в одну кучу и потому представляют вид крепости. Предосторожность, впрочем, не лишняя, потому что эта деревня на самой окраине пустыни Святого Града, которая уже несколько веков, вместо мирных отшельников, служит приютом вольным, как ветер, бедуинам, всегда готовым воспользоваться оплошностью феллахов (оседлых жителей), по их мнению жалких рабов, достойных лишь одного презрения.

 

У самого въезда в деревню стоит развесистый теревинф, а под сенью его необходимая принадлежность всякой горной деревни — систерна, иссеченная в камнях. Въехав в деревню, при повороте из первой улицы мы увидали на деревенской площади кучу феллахов, важно сидевших под тенью своих домов с трубками в руках, и среди их какого-то турка в халате темно-коричневого сукна, с белою чалмою на голове и с письменным прибором за поясом. Оказалось, что это был шейх. Мы обратились к нему с просьбой дать нам вооруженного провожатого для посещения верховья Цади-Фара; чрез несколько минут по выезде из деревни, вместо одного, нас окружили четыре или пять человек и, не обращая внимания на наше приглашение возвратиться назад, они продолжали сопровождать нас, говоря, что у них уже такой обычай и проч. Впрочем, последствия показали, что эти люди были вовсе не лишние.

 

По выезде из Анаты (которой мы достигли через полтора часа езды из Иерусалима) открылась пред нами возвышенная равнина; справа виднелись вертепы скал и через них взор достигал котловины Мертвого моря. Дорога наша, уклоняясь к востоку, шла около трех четвертей часа среди прекрасно обработанных полей, принадлежавших феллахам Анаты; влево, вдали, на скате противулежащих гор виднелась небольшая деревня Гизма. А через час езды полем по весьма удобной дороге начался постепенный спуск по окраине небольшой лощины (Уади) к потоку Фара. Через четверть часа езды надобно было сойти с лошаков, потому что тропа совершенно терялась между плитами дикого цвета, которыми как бы искусственно была устлана вся поверхность спуска; из расселин местами пробивался зеленый мох, и между ними-то извивалась едва заметная стезя. Спустившись пешком на дно ущелья, мы увидели поток Фаранский, тихо струившийся между огромными камнями, в рамке разнообразной зелени травы, тростника и благоухающих кустарников дикой мяты (лигурии); местами виднелись и дикорастущие фиговые деревья. В том месте, где мы спустились к потоку, он, вытекая из ущелья с западной стороны, почти под прямым углом поворачивает на северо-восток и, следуя этому направлению до слияния с Уади-Тувар, склоняется к востоку. Оставив здесь лошаков и служителей с приказанием следовать с одним из провожатых к верховью потока и, расположившись там, ожидать нас, мы в сопровождении каваса и двух анатотцев, пошли вдоль потока по правому его берегу, вниз по течению, желая осмотреть развалины, которые по моему соображению должны принадлежать селению Фаре или Фаран, давшему свое название знаменитой лавре. Довольно удобная стежка вилась по гладким береговым камням, стеснявшим течение потока, который, местами расширяясь, образовал довольно глубокие водоемы или, встречая непреодолимые препятствия, робко пробирался между каменными расселинами, а иногда на некоторое время и вовсе терялся под землею. Выше нашей стези на скате береговой осыпи виднелись следы древних водопроводов и водохранилищ, местами обнажались устья прокладенных в земле каменных труб. Пройдя с четверть часа, мы перешли на противоположную сторону потока, в том месте, где впадало в него устье небольшого сухого потока. На мысу, образуемом этим соединением двух потоков, находится довольно пространный круглый холм, на котором видны развалины значительного посела и между грудами камней основание древней стены, сложенной из больших тесаных камней. Судя по расстоянию этих развалин от найденных нами позже следов лавры Фаранской, место это можно утвердительно признать за развалины селения Фаре или Фаран, давшего, по замечанию писателя жития Евфимиева, свое имя лавре и находившегося от нее в расстоянии десять стадий (менее версты). Осмотрев эти развалины, утомленные ездою и усилившимся жаром (было уже более 9 часов), мы поспешили вернуться в свой стан, к верховью потока. На дороге встретил нас греческий иеродиакон Парфений, приехавший по условию разделить с нами удовольствие прогулки. Едва мы вступили в боковое ущелье, в котором скрывается верховье потока, как я был поражен суровым величием высящихся по обеим сторонам его скал, в которых повсюду виднелись устья недосягаемых пещер, то природных, то очевидно искусственно иссеченных в скалах, с правильными отверстиями, служившими вместо дверей и окон. Чем далее подвигались мы в глубь ущелья, тем скалы становились выше и число пещер увеличивалось. Внизу у потока тоже встречались на каждом шагу признаки человеческой деятельности. Так, сперва пересекла нам дорогу арка водопровода, перекинутая с одного берега на другой, в виде моста, между двумя массивными камнями, правильно обделанными; недоставало лишь креста над аркой, чтобы вполне напомнить подобные же ворота, заграждавшие и открывавшие путь в ущелье перед монастырем Пр. Антония Великого (в Египте), изображение которых хорошо сохранилось в моей памяти, и потому, увидав эту арку, я не мог скрыть радостного чувства при мысли, что мы вступаем этою аркою в священную область Фаранской лавры. Через несколько саженей наше внимание привлекли следы древней мельницы, цилиндрически иссеченной в береговой скале. Обойдя ее, мы достигли наконец, не без труда, своего стана, расположившегося на площадке, составляющей дно древнего водохранилища, под сенью развесистого фигового дерева, листья которого на наше счастье уцелели от прожорства прилетавшей месяц назад саранчи, обнажившей все деревья от украшавших их листьев. Жалко было смотреть на многочисленные плоды, обременявшие голые сучья, и обреченные без листьев на раннюю гибель. Это образ добродетелей человеческих, не осененных покровом смирения, которые потому и не достигают зрелости. В том самом месте, на котором мы расположились для отдыха, с правой (южной) стороны потока на полого спускавшейся к его берегу земляной осыпи, покрытой грудой камней, высились отвесно обсеченные скалы в несколько десятков сажен вышины, темно-желтоватого цвета, и в них ясно обозначались семь правильно иссеченных (в один ряд) отверстий, очевидно служивших окнами и дверью большой пещеры. Недалеко от этой пещеры, вниз по течению потока на той же стороне, зияло устье другой большой пещеры, а над нею в скале видно было несколько окон — признаки внутренних пещер. Противоположная (северная) сторона потока представляла почти такой же вид: отвесно обсеченные и как бы выровненные и выполированные с лицевой стороны скалы были изрыты пещерами там и сям, на разной высоте, иссеченными в камнях; у некоторых пещер еще заметны были следы искусственных передовых стенок, напоминавших лучше других сохранившуюся пещеру в Плачевной юдоли, преподобного Иоанна Молчальника. Словом, все вокруг нас ясно говорило не только сердцу, но и глазам, что Бог благословил полным успехом наше желание и мы находимся на самом месте знаменитой лавры Фаранской великого Харитония, основанной для всех палестинских обителей. Спросивши одного из провожатых, что означают виденные нами высоко в скале семь отверстий, я получил в ответ, что там «большая пещера». Более мне ничего не было нужно; я не сомневался, что это та самая пещера, в которой в память своего чудесного избавления от смерти преподобного Харитон устроил церковь, послужившую началом сей лавры. Однакож усталость не позволила нам тотчас отправиться для осмотра пещеры. Полюбовавшись ею издали, мы подкрепили себя горячим чаем; наш повар Ханна отрядил часть провожатых для ловли в потоке раков, а одного из них послал в Анату за свежими яйцами и маслом для приготовления пустынного обеда; а мы между тем, отдохнувши, собравшись с свежими силами, в сопровождении каваса и одного из провожатых направились к давно уже манившей нас пещере. Не без труда взобрались мы к подножию отвесных скал по земляной осыпи, тянувшейся вверх от самого берега потока. Осыпь эта образовалась из развалин, пристроенных некогда на скале монастырских зданий, чему ясным доказательством служат как самые камни, по ней разбросанные, так и куски найденной нами мозаики, не только простой, но и цветной, вероятно украшавшей церковный помост. Поднявшись наконец на самый верх осыпи, мы очутились на небольшой площадке: над нашими головами висел выдавшийся из скалы каменный навес; в восточном углу было проделано круглое цилиндрическое отверстие, в котором виднелось несколько скользких ступеней или уступов для подъема наверх. Для достижения этого отверстия было приложено к подошве скалы несколько больших камней; наш провожатый араб вскочил с них в отверстие с ловкостью и быстротою газели, но нам нельзя было попасть туда иначе, как доверяясь его ловкости и силе мускулов, потому что, и ставши на упомянутые камни, головы наши не достигали начала отверстия. Предприятие было очевидно не совсем безопасно, но быть так близко к цели и отказаться от ее достижения не хотелось. Кстати к нам подоспел еще один из провожатых. Скинув для облегчения себя обувь, мы с одним спутником решились, призвав на помощь преподобного Харитона, во что бы то ни стало подняться в его пещеру. Цель эта была достигнута нами поодиночке следующим способом: взобравшись на каменные приступки и доверив обе руки арабу, утвердившемуся кое-как в цилиндрическом отверстии на его скользких зарубках, мы поднялись с приступок на плечи стоявшего внизу близ них другого араба, а оттуда спешили утвердиться коленами на первом уступе отверстия. В это самое время сидевший в нем араб, не выпуская наших рук, сам ловко поднимался к вершине отверстия и, утвердившись там, втаскивал нас за собою на верхнюю площадку, давая нам время опираться на уступы отверстия. Этим способом сперва взобрался наверх мой спутник и, осмотрев пещеру, стал было передавать мне сверху о ее внутреннем расположении, но вместо того, чтобы отвратить меня этим рассказом от небезопасного подъема, только усилил мое любопытство, и чрез несколько минут я благополучно поднялся наверх.

 

По выходе из отверстия я очутился на площадке в полсажени ширины и несколько сажен длины. По внутренней окраине этой площадки у подошвы скалы шла каменная лестница о шести или семи ступенях, которая привела к двери, иссеченной в скале. Эта дверь ввела меня в пещеру, правильно обделанную в виде комнаты в пять с половиною шагов длины и четыре ширины, вышиною в обыкновенный человеческий рост, на стенах которой заметны следы штукатурки. Рядом с этою комнатою с левой (восточной) стороны расположены еще два отделения (комнаты), а с правой (западной) одно. Все эти четыре отделения пещеры сообщаются между собою посредством дверей, правильно иссеченных в разделяющих их стенках. Второе отделение пещеры (на левой стороне от входа) длиною в шесть, шириною, так же как и первое, в четыре шага. В юго-восточном углу этого отделения сделана ниша вроде жертвенника треугольной формы; основание треугольника примыкает к задней (южной) стене отделения; вершина касается стены, разделяющей два смежных отделения; а бока обращены в оба отделения пещеры, так что поверхность этого треугольного возвышения могла служить одною половиною своею престолом, а другою жертвенником бывшего здесь, по всей вероятности, придельного храма. Это второе отделение пещеры освещается одним окном на север (к потоку); другая дверь его ведет в третье отделение пещеры (крайнее на восток) длиною в восемь, шириною в пять шагов, два окна на север; бывшая между ними перемычка выломана. Крайнее западное отделение — самое большое из четырех отделений пещеры, в длину двенадцать, а в ширину десять шагов, в высоту более несколько человеческого роста, освещается тремя окнами, также обращенными на поток. В восточной стене две ниши, из коих одна указывает на бывшее горнее место, а другая с правой стороны служила или жертвенником, или для разведения огня; видны следы и штукатурки, а на западной стене в углу начертано изображение креста, вероятно, кем-либо из позднейших случайных посетителей. Стены и потолки всех четырех пещерных отделений закопчены дымом, вероятно от укрывающихся здесь по временам пастухов. Из всех отделений пещеры последнее, по своей обширности и другим признакам (две ниши на восточной стене), всего вероятнее могло служить церковью; в крайнем восточном отделении могла храниться ризница, а два средние если не составляли придельной церкви, то, будучи украшены фресками, служили для стояния лаврской братии во время церковных собраний. Наше предположение о том, что западное отделение этой пещеры служило церковью, подтверждается еще и тем, что у северной стены оного в полу проделан спуск в усыпальницу, находящуюся как раз под этим отделением. Пропев в бывшей церкви тропарь преподобному Харитону, мы захотели проникнуть в его усыпальницу, В усыпальнице видны несколько человеческих костей; над входом в нее растет куст благоуханной травы, почти совершенно покрывая и как бы оберегая собою вход. Это небольшая овального вида пещера, в сажень ширины и в полторы сажени глубины, обмазана глиной, очевидно, в позднейшее время; боковые ниши, служившие входом в отдельные погребальные пещеры, закладены. Здесь-то, по всей вероятности, покоится преподобный Харитоний среди сонма духовных чад своих. Ибо, как видно из жития его, достигнув глубокой старости в пещере близ лавры Сукка, основанной им неподалеку от развалин Фекуи, и чувствуя приближение своей кончины, на вопрос братии, где он завещает погребсти себя по преставлении, смиренномудрый старец отвечал им: «дадите персть персти, где хотите, Господня бо земля и исполнение ея». Они же отвечали: «нет, отче, ты устроил три обители (лавру Фаранскую, Иерихонскую и Суккийскую) и собрал в них три стада; каждое желало бы иметь у себя твои мощи, а потому, чтобы не вышло между нами чрез это распри, ныне завещай, где положить твои мощи». Он же, исполняя их желание, завещал погребсти себя в первом своем монастыре, в той пещере, где он был взят разбойниками и чудесно избавился от них благодатью Божьею, а следственно в пещерной церкви Фаранской лавры. С благоговением облобызали мы вход в эту усыпальницу, послужившую местом упокоения стольким святым мужам и промыслительно ограждаемую чрез столько веков самою недоступностью места. Сорвав на память себе от куста благоухающей травы, мы еще раз пропели тропарь преподобному Харитонию: «слез твоих теченьми пустыни неплодное возделал еси», и не без труда спустились обратно тем же способом на нижнюю площадку. Здесь мы осмотрели находящуюся на этой площадке систерну (для стока в нее дождевой воды с вершины скал искусно иссечена вдоль всего утеса небольшая ложбина, приметная лишь вблизи), а отсюда пошли вправо для осмотра другой большой пещеры, находившейся в отношении первой в нижнем ярусе береговой скалы. На пути к ней нам пришлось проходить под сенью большого навеса, образовавшегося выдавшимся из скал слоем гладких камней. Верхняя площадка этого природного навеса, очевидно, служила прежде выспренней стезею для отшельников бывшей лавры. Пещера, которой мы достигли, имела десять шагов ширины и двадцать длины, вышиною в два человеческих роста; стены не обделаны, а задняя (южная) стена состоит из громоздящихся один на другом каменьев и глыб, в расщелинах которых видны полуобрушившиеся ходы в верхний ярус пещер, существование которых снаружи обличает несколько малых оконцев, обращенных на поток. В противоположность верхней пещере, воздух которой легок и приятен, нижняя вся пропитана удушливыми миазмами и закопчена дымом, ибо служит приютом от летнего зноя и зимнего холода пасущимся здесь стадам. Вероятно, и во время существования лавры она служила для подобных же назначений, о чем можно заключить по ее огромности и стенам, оставшимся в своем природном виде. На северной стороне потока, в скалах немало также пещер, из которых одна привлекает особое внимание, напоминая своим внешним видом и положением пещеру преподобного Иоанна Молчальника в Плачевной юдоли. К ней ведет снизу крутая стезя сперва по земляной осыпи, а потом по иссеченным в живой скале ступеням. Но до самого устья пещеры достигнуть без помощи лестницы нельзя, посему мы и отложили это до одного из будущих посещений.

 

Возвратясь в стан, в виду посещенной нами пещерной церкви, я прочел из «Духовного Луга» те места, в которых блаж. Иоанн Мосх воспоминает о современных ему старцах-подвижниках Фаранской лавры. По его свидетельству, игумен лавры Григорий, украшавшийся всеми иноческими добродетелями, в 569 г. был возведен, по воле императора Юстиниана II, на престол Патриаршества Антиохийского (Гл. 138). Той же лавры старца авву Косму евнуха он изображает истинным монахом, православным, ревностным и весьма сведущим в Божественном Писании (Гл. 39); авву Павла — мужем святым, прилежным в служении Богу, послушливым, постником, довольствовавшимся одною церковною просфорою и стяжавшим такое умиление, что ежедневно проливал слезы, ни с кем не беседуя. Он вел такую жизнь 50 лет. Авву Авксанона называет мужем милосердым, безмолвным и постником, который вел такую строгую жизнь, что в четыре дня съедал лишь одну небольшую просфору, а иногда довольствовался ею и целую неделю. Упоминает также об авве Феодоре и авве Феофане как о мужах высокой духовной жизни, к которым ходили для исповедования своих помыслов и для духовных советов из других монастырей.

 

После духовной пищи настало время подкрепиться пищею вещественной: наш пустынный обед состоял из ракового супа, привезенных с собою пирогов (с русской гречневой кашей), яичницы и свежего козьего молока. После нас обедали кроме служителей погонщики лошаков и наши провожатые анатотцы; всем достало и все остались весьма довольны нашим угощением. Пред отъездом (часу в пятом пополудни), когда начал спадать жар, походивши еще в окрестностях бывшей лавры и вверх по потоку, который начинается не более как в тридцати шагах вверх от святой пещеры, мы выкупались в одном из его водоемов, напились чаю и отправились в обратный путь. До вершины горы мы шли пешком. Это отняло времени более четверти часа, но несмотря на это в 8 часов вечера уже были дома, благодаря Бога, что Он исполнил во благих желание сердца нашего отыскать следы первой палестинской обители. Вскоре после того случилось мне видеться с Саввинским старцем о. Иоасафом. Сей муж с радостью выслушал мой рассказ, как утвердивший его собственное предположение о местонахождении Фаранской лавры, которой он до сих пор не имел случая посетить, и убедительно просил меня продолжать дальнейшие разыскания о местах других древних обителей пустыни Святого Града, обещая свое содействие. — Надеемся, что настоящее исследование и описание местоположения Фаранской лавры прибавит для любознательных посетителей Святого Града еще одну приятную поездку к тем обычным, которые предпринимаются ими в исторических окрестностях Иерусалима, представляющих еще обширное поле для исследований. На лошаках три, а на лошадях два часа езды, ровная и удобная (до самого спуска к потоку) дорога, безопасность, вполне ограждаемая двумя или тремя вооруженными провожатыми из д. Анаты, взятыми за умеренный бакшиш, запас с собою для обеда или возможность проездом чрез эту деревню достать материалы для скромной трапезы, и на самом месте, кроме удовольствия видеть следы древней обители, свежий воздух, древесная тень и поток с бассейнами для купанья — все это обещает сделать эту поездку для каждого, кто ее предпримет, одним из самых приятных воспоминаний о Святой Земле.