Архимандрит Киприан (Керн)

О.АНТОНИН КАПУСТИН

Архимандрит и начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме

 (1817-1894гг.)

(1) - так обозначены ссылки на примечания. Примечания в конце главы.

{1} - так отмечены номера страниц в книге.

Глава I.

Капустины. Батурино. Отчий дом. Рождение.

Детские годы.

"Не вкусен, да здоров".

     О.архимандрит Антонин — в миру Андрей Иванович Капустин — дитя далекого великорусского севера, потомок старого священнического рода. Его детство и отроческие годы протекли на лоне суровой пермской природы, в темных дремучих лесах Зауралья. "Тяжелое величие севера"" наложило свой неизгладимый отпечаток на весь душевный уклад его, и частенько добродушный юмор его пронизывало ноткой тихой грусти.
     Генеалогические данные об о. архимандрите небогаты. Предок его Михаил Капустин был выходцем из Великого Устюга (2). Известно, что и прапрадед о. Антонина — о. Трофим был где-то священником и имел двух сыновей — Василия и Ивана. В родное село Батуринское Щедринского уезда Пермской губ. переселился прадед Андрея Ивановича, о. Василий Трофимович Капустин, в 1765 г., к каковому году и надлежит относить основание прихода в Батурине (3). Сын о. Василия и дед о. Антонина, о. Леонтий Васильевич наследовал отцовское место, был женат на Ирине Ивановне Левосторонцевой и имел еще и сестру Вассу Васильевну (Хаймину).
     У о. Леонтия было шесть душ детей — три сына и три дочери. Старший сын его Ипполит Леонтьевич, впоследствии епископ Иона {9} Екатеринбургский, имел весьма немалое значение в жизни о. Антонина. и посему считаем нелишним привести биографические о нем сведения.
     Ипполит Капустин родился 11 января 1790 года в Тобольске. По собственному его признанию "младенствовал бессознательно сперва в Тобольске же, после в упраздненном г. Далматове, потом до десятилетнего возраста учился грамоте и пению у отца в с.  Батуринском.
     11 ноября 1800 года поступил в Пермскую семинарию, где в низших классах обучался катехизису, русской грамматике, арифметике, постепенно латинскому, греческому, частью еврейскому языкам, математической географии, математике, геометрии, механике, физике, отчасти медицине и рисованию, самоучкой музыке и поэзии, риторике, философии и... краткой богословии". По выслушании философии (23.1.1809) пределен был учителем в информиторический класс при семинарии, .затем был учителем низшего класса латинской грамматики, сениором при семинарии, учителем среднего грамматического и арифметического классов, далее учителем "синтакситы и пиитики" высшего арифметического класса, учителем и инспектором уездного духовного училища.
В  1820 году, когда ему исполнилось 30 лет, он подает прошение о пострижении его в монашество, но по получении указа о пострижении,  дает новое прошение о поступлении в Московскую Духовную Академию, куда и поступил 23.VIII.1820 года в состав студентов IV выпуска Академии. Окончив со степенью магистра Академию, он был назначен профессором церковной истории и инспектором в Пермскую духовную семинарию; 8 июня 1826 года вторично просил о пострижении в монашество и 15 июня был пострижен с именем Ионы, 20 июня рукоположен в иеродиакона и 29 — в иеромонаха. Проходя затем должности члена пермской консистории, ректора пермской семинарии и профессора богословия, произведен 30 июня 1829 г. в сан архимандрита "без поручения монастыря". Затем переведен ректором семинарии в Тобольск, членом консистории и настоятелем сначала Межигорского Иоанно-Предтеченского, а после Тобольского Знаменского монастыря. 16 марта 1836 года переведен ректором в Екатеринославскую духовную семинарию и настоятелем Бизюкова Григорьевского монастыря. Эта дата весьма замечательна не только для жизни о. архимандрита Ионы, но особливо для его племянника Андрея и знаменует: со6ою переход последнего на другой, новый путь, открывая перед ним более широкие горизонты и как бы заранее предначертывая линию его пути дальше на юг, а затем на Восток. 23 августа 1836 г. Архимандрит {10} Иона с Андреем Капустиным прибыли в Екатеринослав. Дальнейшая служба о. Ионы идет нормальным, традиционным путем русского ученого инока. До весны 1846 года он остается ректором в Екатеринославе, где за это время под его руководством и бдительным надзором воспитывается Андрей Капустин и где и заканчивает он свое среднее духовное образование. Не  останавливаемся подробно на награждениях архимандрита Ионы орденами и другими знаками благоволения к нему государственной власти. И в этом его служебная дорога не отклоняется от традиционной нормы.
     Согласно установившейся практике в 1843 году его вызывают в Петербург "на чреду священнослужения и проповедания Слова Божия". Тогда же он принимал участие в академическом комитете по составлению новых конспектов на семинарские предметы. По собственному его признанию в письме к протоиерею Сухоцкому, в бытность свою в Петербурге архимандрит Иона "сочинил 8 проповедей, из коих 4 сказал, отслужил 109 литургий, 100 молебнов и панихид в 35 церквах, съел 53 званых обеда, в том числе 10 у митрополита Антония (4) и один во дворце у Государя... сверх того был на 28 богатых закусках у разных почтенных лиц..." (5).
     19 мая 1846 года архимандрит Иона хиротонисан в епископа Екатеринбургского и ему поручено настоятельство в Далматовском Шадринского уезда монастыре, в каковом звании и оставался всецело до 1849 года, когда и уволен на покой с пенсией в 1000 рублей в год (6). Последние годы своей жизни он провел в избранном им самим Далматовском Успенском монастыре, наезжая изредка в Пермь или в Батурино, к брату Иоанну Леонтьевичу, и скончался 13 ноября 1866 года. Мы будем иметь еще не раз случай возвращаться к личности епископа Ионы, т. к. его влияние в жизни о. Антонина достаточно велико.
     О другом дяде о. Антонина — Стефане Леонтьевиче — не сохранилось подробностей, равно как и о трех его тетках. Единственно упоминается в письмах и иногда в его дневниках Анна Леонтьевна, дожившая до глубокой старости.
     Отец о. Антонина — Иоанн Леонтьевич — родился 25 сентября 1793 года. Это был замечательный представитель духовенства своего времени. Без специального духовного образования, обученный грамоте у сельского дьячка, вскормленный "ругою и требами", возросший в более чем скромной, чтобы не сказать нищей обстановке священнического дома нашего далекого захолустья, о. Иоанн Леонтьевич являлся исключительным типом русского сельского священника, доброго {11} пастыря печальника  и молитвенника своей обездоленной,  страждущей, забитой паствы. Недостаток специального систематического образования  в семинарии не мешал, однако, таким батюшкам быть истинными просветителям своей темной среды, настоящими тихими, невидными апостолами в удаленных от всех центров медвежьих углах нашей отчизны. Смиренное несение своего служения, постоянный молитвенный подвиг,
Быт, наследованный от дедов и прадедов, укрепляли дух и просветляли внутренний облик таких служителей алтаря. Прекрасную характеристику своему покойному родителю, исполненную теплой благодарности и сердечности, дает нам сам о. Антонин в одном из своих стихотворений:

                                     "Он духом обиловал благосоветным, 
                                     И всем был потребен, и честен, и мил..."

     После элементарного курса часослова и псалтири под руководством дьячка двенадцатилетний Иоанн Капустин был "посвящен в чтеца и стихарь" и начал таким образом свое служение на церковном поприще 14 февраля 1815 года он женился на местной уроженке, священника, Марии Григорьевне Варлаковой (7) и в 1818 рукоположен в священника (8) и с этого времени начал свою неусыпную и многополезную пастырскую деятельность в родной батуринской среде, своим деду и отцу о. Иоанн нарочито заботился и трудился строения и украшения храмов своего села. О. Василий Трофимович построил в Батурине деревянную церковь, сын его Леонтий пристроил придел к ней и заложил новую каменную, о. Иоанн достраивал ее, украшал по силам, строил ограду и к концу дней своих мечтал еще и об отлитии "двухсотпудового фамильного капустинского колокола» (9). Эта же склонность к строению церквей особенно развилась у самого о. Антонина, как в бытность его в Афинах, где им «обновлена из развалин дивная древняя церковь Ликодима, ныне русский храм св. Троицы, так особливо в Св. Земле, где ему обязаны созданием прекрасные величественные храмы на Елеоне, в Горней, в Гефсимании и в Яффе.
     У о.Иоанна и Марии Григорьевны было 13 душ детей, большинство коих умерло в ранних годах. Старший сын Платон родился в 1816 году воспитывался сначала в Тобольской дух. семинарии до 1836 года, бытность, следовательно, там ректором о. архимандрита Ионы,  а затем в Московской Духовной Академии, курс которой он окончил в {12} 1840 г. вторым магистром. До 1842 года он был преподавателем Тобольской же духовной семинарии, затем в Московской Академии профессором философии, а после — математики и физики. В 1850 году он, женившись на родственнице митрополита Филарета Московского, был им рукоположен в священника к церкви Рождества Богородицы в Бутырках, а после переведен в церковь св. муч. Никиты на Басманной, был затем членом цензурного комитета и пользовался в Москве большой известностью и как священник, и как писатель, а также и как прекрасный математик и астроном, что особенно роднило его с и без того ему близким братом Андреем. Скончался протоиерей Платон Иванович в 1891 году и погребен в Москве на Пятницком кладбище у самого алтаря церкви св. Живоначальной Троицы. Он был любимым и наиболее близким по годам, интересам и духовному складу братом о. Антонина, и переписка их, полная интереснейшего содержания, свидетельствует о богатой одаренности обоих братьев.
     Кроме Платона и умершего в молодые годы Вениамина (Венушки) до нас дошли имена братьев Александра и Николая, бывших священниками, и Михаила, оставшегося светским, и сестры Антонины Ивановны, бывшей замужем за о. Григорием Васильевичем Зубковым.
     Громадное значение и влияние в воспитании нравственного облика о. Антонина имела его мать. Такие, как она, жены и матери, и могли только в то время воспитывать и создавать поколения беззаветно преданных Церкви и делу просвещения людей, как о. Антонин и многочисленные его современники из духовного звания. Ответственная, возвышенная, но нелегкая задача жены священника как матушки, попадьи в то время и в тех условиях особенно отягчалась и требовала исключительных духовных сил и самоотверженной, жертвенной преданности семье и народу.
О. Иоанн так характеризует в письме к сыну в Афины от 16 марта 1853 года свою супругу и спутницу жизни: "...твоя матушка остра, памятлива, груба на речи и серьезна, что мне вечно досадно..." (10).
     Завет матери "жить не для себя" отцом Антонином не только был воспринят, но и всей его жизнью воплощен и осуществлен на практике. Поистине, у о. Антонина не было своей личной жизни, он себя всего отдал близким, страждущим и гонимым, а также и науке, и делу укрепления русского имени в Св. Земле.
     Интересны советы, даваемые матушкой Марией Григорьевной (в письмах о. Иоанна к о. Антонину), свидетельствующие о неослабной {13} сердечной памяти о Боге и о деятельной внутренней жизни. Так, в письме от 5 февраля 1855 г. о. Иоанн пишет своему сыну в Афины …Рождшая тебя повелела написать тебе свое родительское благословение и поучение таковое: чтобы удержать мысль в неослабном направлении к Богу, в молитве надобно читать молитву гласно, а не шепотом; это она дознала опытом, советует так и тебе" (11). Видно, что влияние матери не ограничилось только детскими годами; к ее голосу и советам прислушивался о. Антонин всю свою жизнь. Трогательным лом и любовью веет от хранящегося в вещах о. Антонина в Русской миссии в Иерусалиме маленького сиреневого цвета конвертика с седой прядью волос любимой им "маменьки". Кто же как не она. несмотря на всю внешнюю простоту, серьезность, может быть, даже внешнюю грубость, скрасила ему детские годы, отогрела ему нежное сердце и не дала ему завянуть и засохнуть в той неприглядной обстановке. Недаром с благодарностью вспоминает об этом детстве о. Антонин во время своего синайского путешествия в 1871 г.: "Каким миром, теплом и светом веет от древних дней детства..." (12).
      В одном из своих писем к сыну (от 16 июля 1853 г. в Афины) о.Иоанн дает такие для нас небезынтересные характеристики родных предков: "Мой дед по отцу, Василий Трофимович, был характера простого, а дед по матери  веселого и  шутливого. В наследство эти характеры достались мне, тебе и Мише, да покойному Венушку Маменька моя по отцу своему и шутлива бывала, и, не к оскорблению ее. правду, несколько злопамятна; эта черта приметна и в нас с братцем, преосвященным Ионою, но только против тех, которые противного нам характера, или обидят нас... В Платоне Ивановиче я заметил мою простоту и доброхотность ко всякому доброму человеку; есть в нем и матушкина серьезность, и вспыльчивость моя, но ненадолго. В другом месте так рассуждает о. Иоанн о Капустиных (письмо от 23 ноября 1851 г.): "Вот еще что пришло в голову. Первая лет человеческих — заметил по нашим Капустиным - младенческая, райская, сладостно воспоминаемая, но невозвратимая. Вторая седмина — изгнание из рая, в ней уже отнимают нашу и велят учиться, да и на чужой еще стороне. Горе! Третья - время цвета, красоты, весны человеческой и бурное море страстей с ужасом и содроганием вспоминаемых и вздохами провожаемых. Четвертая седмина дает нам неприятности, выговоры, замечания. славу, доброе мнение не без трудов. В пятой седмине ум наш работать, изобретать, приобретать и родить зависть или {14} любовь от высших и равных, уважение от низших. Шестая и седьмая седмины нам, Капустиным, не благоприятствуют, в них доводится терпеть неприятности, нелюбовь, страдать за то, что либо заслужено и незаслужено, за грехи, чтобы наша гордость и самохвальство познались, что есть мы червь, а не человек, и что люди есть по всему лучше нас. Восьмая седмина приносит нашим Капустиным честь, доброе имя, награды за труды и обнадеживает покоем приятным в преклонных летах. Девятая седмина ведет нас к гробу, напоминает о разлуках со всем любезным в сем мире и о будущей вечности, заставляет ко всему хладеть, дряхлеть, стенать и молиться Богу..." (14). Эта меткая характеристика вполне может быть применена и к о. Антонину, с той только разве поправкой, что и во все седмины своей жизни приходилось ему изобильно страдать заслуженно, а нарочито незаслуженно.
     Из немногих сохранившихся до нас документов личного характера, заметок, писем и дневников, равно как и из весьма скудных обрывков воспоминаний, доживших до ныне редких его современников и сотрудников, все же можно составить себе представление о Капустиных как о людях очень одаренных, цельных натурах с широкими порывами и стремлениями. У о. Антонина и у о. Платона это дополнялось сверх того и всесторонней образованностью и начитанностью. Нам предстоит ниже остановиться подробнее на характеристике и внутреннем облике о. Антонина и поражающей многогранности его натуры. Надо сказать, что и о. Платон также был широко образованным человеком и просвещенным пастырем, не чуждым самых различных областей духовной жизни.
     Но едва ли не самым характерным показателем чуткости и одаренности капустинской натуры, их живости и тонкости служит их фамильная склонность к поэтическому творчеству. Плоды поэтического вдохновения о. Антонина хранились у него в особой тетрадке, в красном сафьяновом переплете, показывавшейся наиболее близким людям и носившей шутливое название "Грехи молодости". Следует, впрочем, заметить, что он обращался к музе не только в юности; известны его стихотворения, датированные 1879 г., т. е. тогда, когда ему было 62 года. Сафьяновая тетрадь содержит, между прочим, и такое предисловие, отлично служащее к характеристике фамильных Капустинских черт:

                                          "Стихотворства злое семя
                                          Все капустинское племя {15}
                                          Заразило с давних лет...
                                          Стихотвором слыл мой дед.
                                          На него отчасти глядя,
                                          Рифмы плел Иона-дядя.
                                          Истый был Аристофан
                                          Брат его родной Стефан.
                                          Третий брат их, мой родитель,
                                          Также не был праздный зритель
                                          Братних хитростей и сам
                                          Прибирал стихи к стихам.
                                          Их три милые сестрицы
                                          Были также мастерицы
                                          Шить стихи и стряпать стопы
                                          К удивлению Европы.
                                          Брат сердечный мой Платон
                                          Уж не раз на Геликон
                                          С лирой громкою взбирался
                                          И меж музами скитался. 
                                          Мучась страстию вранья.
                                          Им вослед пошел и я..."

     Вот они Капустины, — эти неведомые созидатели вековой нашей культуры, носители и представители заветов целостного духа, такие все русские, такие простые, но в то же время аристократически-утонченные, цельные и здоровые. У о. Антонина была печатка с изображением кочана капусты, датой его рождения (1817) и надписью: "Не вкусен, да здоров". Так метко он сам охарактеризовал весь стиль и облик свой, своего рода, своей среды.
     Вот в этой-то обстановке искреннего благочестия, строгой нравственности, сердечного, неподдельного добродушия и юмора, простоты и веселия сердца, в среде скромной и незаметной, в лишении и бедности начал свою жизнь о. архимандрит Антонин.

* * *

     Андрей Капустин родился в с. Батуринском 12 августа 1817 года часу в  8 или 9 утра.  О самом событии его рождения сохранилась очень для нас ценная заметка в дневнике его отца, сообщенная нам о. Антониной в "Записках синайского богомольца" (15): "Лета от {16} P. X. 1817, августа в 11 день, косивши сено на покосе с помочанами и отблагодаривши их по вечеру, не хотел я ночевать в П... , а спешил в темную ночь домой, встретить имеющее явиться в мир мое чадо, а чтобы не скучно было ехать в ночи, пел "Волною морскою... и канон пасхальный навстречу тебе. Около полуночи достигши дома, уснул до утра. Так как церковь наша вдовствовала без священника, а место было зачислено за мной, то и не случилось в 12 число (день воскресный) ни утрени, ни литургии, во время которой примерно часу в 8 или 9 родился ты, добрый молодец, в многобедный мир сей, при ясном красном солнышке, теплой и приятной погоде, при закрытых всех окнах. По рождестве твоем, думаю, отворено было в горнице окно для показания тебе белого света. Когда же мать твоя увидела тебя при свете, при всей радости не поглянулся ей твой высокий нос...".
     Среди угрюмой северной природы протекают детство и школьные годы Андрея Капустина. Дорогая его сердцу батуринская картина всю жизнь мысленно сопровождала его на всех путях от Урала до Апеннин и Синая и услаждала самые горькие минуты одиночества и потерянности на далекой чужбине вдали от родных мест. Вот она, эта родная ему природа: "Небогатая панорама родного села обиловала в давнее оно время залишком березами и осинами. Оживляло же ее зрелище, под стать ей убогое, сорок и ворон..." (16).
     "Помню я тяжелое величие севера,— записывает в своем афонском путевом дневнике о. Антонин 20 августа 1859 г.— В его безграничных лесах, глухих и дремучих, по выражению народному, среди глубокого молчания сырой флегматической жизни земли, стоишь и подавляешься бывало неотразимым унынием, рабски чувствуешь свое ничтожество и не можешь поднять господственного взора ни на что. Отдаленный шум ветра в верхушках гигантских дерев ввевает в мысль твою тупое и обездушивающее рассеяние, а переполненность растительной жизни, дикой и одичающей все, подпадающее влиянию сил ее — как бы не замечающей, как бы отрицающей случайно занесенное в нее скудное бытие твое, наполняет душу страхом. Не раз я вынужден был бежать из грозной пустыни леса, чтобы спасти в себе присутствие духа. Таков север, — severus. Оттого и подвиг северный суров, неприветлив, как бы немилостив. Оттого и подвижник там печален, важен, строг, холоден, как бы страшен..." (17).
     Вот тут-то, "на берегу родной поилицы Солодянки" и приютился небольшой, одноэтажный, деревянный домик сельского священника, о. Иоанна Капустина, "с рябиновым садиком и огородом при нем (18)", с {17} бальзаминами и геранями в окнах. Среди вещей о. Антонина хранятся фотографический снимок этого дома с надписью его рукой на обороте: 3 краю родном, где отчий дом" и несколько акварелей Батурина, его рисованных. Это были те ниточки, которые связывали его с покинутой отчизной.
     Скромно и незатейливо и внутреннее убранство капустинского гнезда. Гостиная комната со старинной и неуклюжей мебелью, с портретами близких или знаменитых людей по стенам. "На простенке между окном что на дорогу, портрет Мелетия, бывшего епископа Пермского, и Филарета Никитича,  а на противоположенном  междуоконьи, что в граду, присутствуют портреты викария  Екатеринбургского Ионы  и Иустина,  епископа  Пермского, а в северо-восточном углу комнаты портреты Иоанна, еп. Пермского, и Евгения, митрополита Киевского, да герои России — Кутузов и Суворов..." — как описывает о. Иоанн в одном  из писем к сыну (19). Тут же, вероятно, "запечатлевшийся с детства пресловутый "Потерянный Рай" с 12 картинками и особым книжным запахом, тщательно стерегомый от детских рук на самой верхней полочке приукрашенного комода, такое чарующее и сокрушающее впечатление делавший на меня. Как это его потеряли, и где он теперь был. спрашиваешь бывало себя и жалеешь о светлом ангеле, что представлен на картинке, тоже, конечно, потерянном, по недалекому детскому соображению. С тех пор ищу сего потерянного рая в каждой лужайке, в каждом лесочке, скитаясь по разным широтам и долготам земли... (20) — пишет в своем синайском дневнике о. Антонин спустя повека после этих счастливых дней детства в батуринском доме. 

     В  этой обстановке,   в кругу родных,  дяди  Ипполита,  теток - сестер отца, многочисленных братьев и сестер рос молодой Капустин, я тут слагался его характер, вырабатывалось прочное религиозное православное мировоззрение. В этом отношении, вероятно, в одинаковой мepe он обязан и отцу, и матери. Если в семинарские его годы главным его воспитателем и духовным руководителем является дядя архимандрит Иона, то первые искры Света Истины были в его сердце зажжены родителями. Они вложили ему в душу "страх божественных заповедей", любовь к Богу и Церкви, развили его чуткость и отзывчивость и глубоко заложенную ему от природы красоту душевную, и понимание красоты. Она, эта кондовая, простая, крепкая семья русского сельского батюшки, с глубокими основами, густым и прочным бытом, воспитывала и развивала эти прекрасные душевные качества, которыми проникнуты были все наши лучшие русские люди, {18} вышедшие из священнической среды. Нравственная чистота и высокие порывы, сохраненные о. Антонином до конца дней своих, суть плод того же воспитания и влияния близких ему людей, несмотря на всю их внешнюю простоту и непосредственность, на первый взгляд грубоватых и неискушенных, а на самом деле людей очень тонкой духовной культуры, подлинных аристократов духа.
     Было бы все же несправедливым, говоря о воспитании молодого Андрея Капустина, умолчать имя его "пестунши" Евфимии Стефановны, этого прекрасного образа русской няни, едва ли не самого замечательного и неповторимого и, конечно, уже неведомого Европе типа воспитателя и педагога. Она умерла 15 июня 1851 г. в бытность о. Антонина в Афинах, о чем с прискорбием извещает его о. Иоанн (21).
     Особым теплом, как уже указывалось, проникнуты воспоминания о. Антонина о матери, которая несмотря на всю свою внешнюю серьезность умела с материнской лаской отогреть сердце и скрасить бедное его детство. Нередко на страницах его позднейших дневников попадаются заметки, подобные следующей: "в стародавнее время, когда привезет, бывало, родная из города гостинец, пухлый, ароматный пряник, то и засыпаешь с ним в руке, боясь, как бы он не обратился в сновидение и не улетел бы вместе с пробуждением..." (22).
     Рано в детстве создавались заманчивые и таинственные образы под влиянием, с одной стороны, церковного уклада жизни и тесной связи с народом, с его бытом, с его душой, с его думой и песней, с другой же — мира эпоса, сказки, древности, примитивных исторических повествований. В душе оживало особое царство, оставившее глубокий след на всю жизнь. Тут и Эдем и Вифлеем (23), и "излюбленный император Август " (24), и "царства, в которых жили и дивили мир Еруслан Лазаревич и Бова-королевич" (25), и "смелые прыжки в седую древность на Парнас, на Пинд, на Олимп" (26), народные легенды про Батюшку Николу-угодника и увлекательный мир красочной мифологии и прекрасной древности Эпира и Фессалии (27). Эти последние образы стали расти и преобладать, конечно, уже несколько позже, когда Андрей Капустин ближе познакомился с книжкой и школой. Между прочим, на всю жизнь он сохранил, несмотря на богатейшее знание новых, а особливо древних языков, чистоту и своеобразность великорусской речи с сочностью ее оборотов и меткими образами и словечками вроде "опричь", "ономедни", "коёвадни" и т. д.
     Домашнее обучение не отступало от выработанной житейской мудростью традиции;  псалтирь и часослов были первыми учителями и {19} Андрея Капустина, как в свое время воспитали целые поколения старых русских людей. Так  вспоминаются ему  в  пустынной  и строгой обители синайской эти первые годы учения: "Вот с пригорка, где стоял (и еще до сих пор) стоит незабвенный дом, одинокий отрок тоскливо вперяет утомленные чтением псалтири глаза вслед удаляющемуся светилу дня и несомненно чувствует, что туда, туда, в напрасно ловимый  лежит  и его вольный и невольный путь..." (28). В детстве уже такие смутные предчувствия своего дальнейшего будущего, однажды нарочито ясно и отчетливо явилось отроку видение сказочной манящей Византии, действительно приведшее потом о. Антонина отдать лучшие годы своей жизни и большую часть своего сердце возлюбленному им греческому духу и языку и духовной родине – Византии.
    Первые начатки церковного мировоззрения заложены были в душе, конечно, еще в домашней обстановке, около батуринского храма под влиянием о. Иоанна. Святки, Пасха, храмовый праздник оставляли глубокий след в религиозном воспитании. Так вспоминает он про Рождество дома: "С раннего детства слагаемые в сердце образы Вифлеемской ночи вместе с сладкими песнями церковными Рождеству Христовy просились вон из души... Появлялись и другие тоже умилительные представления давнего детства, столь много увлекавшегося бывало мало понимаемыми событиями, но сильно чувствуемым праздником на устах была трогательная и любимая песнь: "Эдем Вифлеем Приидите видим. Пищу в тайне обретохом. Приидите приимем сущая райская внутрь вертепа. Тамо явися кладязь неископан, из него же древле Давид пити возжадася. Тамо обретеся корень ненапоен, прозябая отпущение. Тамо Дева рождши Младенца, жажду устави абие Адамову и Давидову... ". С языка лилось пение, а воображение рисовало сумерки зимнего холодного дня, тишину родного дома, любимый образ отца, с святым увлечением певшего эту самую песнь, вторимую моим, прерывающимся от чувства голосом, и затем общее пооющих усилие представить себе Вифлеем, вертеп. Тихие образы ничем незаменимые..." (29). "С тех давних пор, когда прерадостный праздник Рождества Христова, ожидаемый и так сказать чаемый всем детским существом, предваряя себя скучным, правда, но зато необыкновенно настраивающим к чему-то тоже необыкновенному, сочельником, влагал не только в уши, но и в уста мне торжественное песнопение «Августу единоначальствующу на земли...". С тех пор в сердце глубоко западают о. Антонину неразлучные с вертепом, пастырями и ангелами лами, образы Августа Кесаря и шатающегося богоборца Ирода, казавшегося причудливому воображению чем-то вроде жука, паука..." (30) .
Пост и Пасха оживали в душе своими совсем особенными переживаниями. Лето несло свою радость шалостей и вольность прогулок, прыганья через огонь (31) и тому подобных народных обычаев Иванова дня. Но едва ли не самым ярким пятном батуринской жизни был храмовый праздник — "престол", радостный и светлозарный день Преображения. Необыкновенно полную картину большого автобиографического значения рисует нам о. Антонин в своем синайском дневнике:
     "Перед взором стоит сельская, еще недостроенная церковь, полная народа по случаю храмового праздника Преображения Господня. Напросившийся чтец, не принадлежащий, собственно, крылосу, но имеющий на нем привилегированное место, только что окончил первый час. В крылосное окно чуть проникает свет начинающегося радостного дня. За решеткой его очерчиваются прямо на юг силуэты деревянных лавок, полных на сей раз заманчивых для детского вкуса товаров. Явление это повторялось в селе только три раза в году — два храмовых праздника и в девятую пятницу, следовательно, недаром осталось до сих пор памятным душе. До обедни, т. е. до звона на собор оставался тоже часовой промежуток времени. Он (о. Иоанн Леонтьевич) уже пошел домой из церкви, и высматривает заглядевшегося в окошко чтеца. Можно поручиться, что дома никому и в голову не придет спать. Предстоит надевание самолучшего платья, прочитывание Апостола, высматривание сквозь бальзамины и герани нарядных толп, направляющихся к церкви, ожидание гостей и пр. Затем имеются в виду перевод колоколов, светлопарчовые ризы служащих, придворная "милость мира", освящение вишенья, обхождение лавок со святой водой и целодневное утешение дома всякого рода. Была поэтому причина не спать после заутрени в это давнее золотое время... Чей-то облик неотлучно стоит над головой ласковый и молчаливый и неизменно печальный... Из глубины далекой могилы высматриваешь ты своего чтеца и зовешь домой. Но подожди. В окне не все еще обрисовалось ясно. Прочитан только первый час; нет, прочитан, конечно, уже и третий, и шестой, и верно чтется монотонно час девятый. Но все равно, прииди за мной в последний час, покаяния час единонадесятый" (32). Такое вот настроение навевалось на вершине Синая на о. Антонина воспоминаниями о доме, родине, детстве. Так текла золотая пора детства его, "первая седмина лет человеческих", по знакомым нам словам о. Иоанна, "жизнь младенческая, райская, сладостно {21} воспоминаемая, но невозвратимая". В дремучих лесах Зауралья, на фоне невеселой природы, среди рябин и осин в забытом пермском захолустьи, ничем особенно важным в истории не знаменитым, на этом унылом русском севере, как бы всегда подернутом сеткой осеннего дождика столь близкого сердцу о. Антонина мелкого осеннего «бусенца» (33) вовсе незначительных и никому не нужных географических имен Батурина, Покровского, Солодянки, или Камзолова, Отшибихи реки Поперешной, "которых весь исторический смысл состоит в том, что они от чего-то отшиблись, чему-то стали впоперек и чей-то камзол видели на веку своем" (34). Близость простого русского чуткого и тихого, с потонувшей в глубине глаз вековой, неизбывной русской грустью, к которому на всю жизнь остался близок Антонин, также благотворно воздействовала на внутренний облик Сибирское хлебосольство и  русское радушное гостеприимство, сызмальства, отличало его и во всю его дальнейшую жизнь, же в его иерусалимские годы.
     Так и для него после счастливого детства настает вторая седмина, изгнания из рая", школьные годы, отъезд из родной Батурины Далматовский монастырь. Не раз вспоминал впоследствии о. Антонин этот день, "оставляемый на пригорке за Солодянкой отчий дом, рябиновый садик и пригорюнившуюся семью, смотрящую на увозимого в школу бедного парня" (35). {22}

Примечания к главе I.