Поскольку о.Антонин является, на наш взгляд, самым выдающимся начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, мы остановимся несколько подробней и на его биографии, чтобы ближе познакомиться с этой незаурядной личностью.Архимандрит Антонин (в миру Андрей Иванович Капустин) родился на Урале в селе Батурине, Пермской губернии 12 августа 1817 года. Отец его был сельским священником, отдававшим всего себя пастырскому деланию. В семействе Капустиных все дети получили хорошее воспитание, приобрели добрые навыки и стали честными тружениками на своих поприщах.

Весь уклад домашней жизни Капустиных, как и большинства духовенства того времени, был глубоко религиозным, что сформировало с детства у о. Антонина любовь к церкви, к службам, к благочестию. С особой теплотой вспоминает о.Антонин празднование в детские годы Рождества Христова: "С раннего детства, — пишет он, — слагаемые в сердце образы Вифлеемской ночи вместе со сладкими песнями церковными Рождеству Христову просились вон из души. С языка лилось пение, а воображение рисовало сумерки зимнего холодного дня, тишину родного дома, любимый образ отца, с святым увлечением певшего песнь, вторимую моим прерывающимся от чувства голосом, и затем общее усердие поющих представить себе Вифлеем, вертеп. Тихие образы, ничем незаменимые"[1]. "С тех давних пор, когда прерадостный праздник Рождества Христова, ожидаемый и, так сказать, чаемый всем детским существом, предваряя себя скучным, правда, но зато необыкновенно настраивающим к чему-то тоже необыкновенному, сочельником, влагал не только в уши, но и в уста мне торжественное песнопение: "Августу единоначальствующу на земли..." С тех пор в сердце глубоко западают о.Антонину неразлучные с вертепом, пастырями и ангелами образы Августа Кесаря и шатающегося богоборца Ирода[2].

Подобны у о.Антонина описания и других церковных праздников. Но даже этот небольшой пример показывает ту патриархальную домашнюю обстановку, в которой начало формироваться религиозное мировоззрение о.Антонина.

Свое образование он начал в Далматовском Духовном училище в 1825 году, а с 1830 года продолжал обучение в Пермской Духовной семинарии. В Духовном училище трудно давались науки будущему богослову и археологу, но в семинарии он уже учится хорошо. В 1836 году Андрей Капустин переезжает с родного Урала далеко на юг. Его дядя (брат о.Иоанна) архимандрит Иона был назначен ректором Екатеринославской семинарии. Чтобы материально помочь своему брату с большой семьей, он взял с собой в Екатеринослав и племянника Андрея.

В семинарии Капустин особенно увлекался языкознанием. Он прекрасно освоил латинский и древнееврейский языки, а греческий знал так, что до окончания курса был уже назначен преподавателем в низшем отделении семинарии.

В 1839 году Андрей Капустин закончил семинарский курс и поступил в Киевскую Духовную академию, которую и окончил в 1843 году.

Капустина оставили при академии в должности учителя сначала немецкого, а потом и греческого языка. Вскоре он стал магистром. В это время у будущего инока идет внутренняя борьба. Ему хочется служить церкви в священном сане, но он затрудняется в выборе жизненного пути. Избрание жизненного пути пришло само собой. Андрей полюбил родственницу одного своего сослуживца. То же чувство к этой девушке стал питать лучший и многолетний друг Капустина — Серафимов. Избранником любимой оказался Серафимов. Пережив свою душевную драму, Капустин твердо решает принять монашество.

7 ноября 1845 года не стало больше Андрея Капустина, а в российском монашестве появился инок Антонин, вскоре рукоположенный в сан иеродиакона, а затем — иеромонаха. Постриг и хиротонию совершал митрополит Киевский Филарет.

"Моя жизнь, — пишет иеромонах Антонин своему другу вскоре после пострига, — несколько изменилась, хотя, к сожалению, не радикально. Переменив одежду, я не переменил своих грешных привычек, и живу тем же Андреем, которого ты знал и во дни древние. Живу, как живут и прочие наши иеромонаси: пью, ем, сплю, иногда молюсь, часто читаю, еще чаще пишу и всегда грешу"[3].

Но такая самокритика, конечно, не вполне соответствовала действительности, а скорее говорила о смирении, так как о. Антонин был образцовым иноком до самой своей смерти.

В 1850 году о.Антонин получил назначение на должность настоятеля посольской церкви в Афинах, чего сам очень желал. Это желание можно объяснить стремлением к пополнению своих знаний в области археологии и вообще востоковедения. Конечно, и серая академическая жизнь в николаевские годы была мало для него привлекательна. Можно предполагать, что и прежние его личные переживания заставляли искать забвения от них вдали от тех мест, с которыми они были связаны.

В Афинах о.Антонин с увлечением отдался археологии. Его заботами и трудами был восстановлен из развалин древний храм, бывший, как предполагают, на месте Аристотелева лицея. Храм был освящен во имя Святой Троицы с приделами: Праведного Никодима и Святителя Николая. Этот храм сделался посольской церковью.

Не только в Афинах, но и по всей Греции о.Антонин изучает древние надписи и развалины. Он дважды посещает Рим, много путешествует, едет на Афон, в Египет и в Святой Град.

Через три года после своего назначения в Афины о.Антонин по ходатайству Министерства иностранных дел был награжден саном архимандрита. О своих путешествиях и изысканиях он печатает статьи и книги. Его имя начинает приобретать известность.

В 1859 году о.Антонина переводят настоятелем посольской же церкви в Константинополе: "Уезжая из любезных ему Афин, он удостаивается "за христианские добродетели, ученость и филэллинские чувства" награждения Командорским крестом греческого ордена Спасителя"[4].

Пять лет прожил о.Антонин в Константинополе. Плодом его палеографических занятий в царьградские годы является составленный им в 1862 году строго научный, критически обработанный каталог 624 рукописей библиотеки иерусалимского подворья в Константинополе. Он тогда обратил особое внимание и отметил как "замечательный сборник" пергаментную рукопись 1056 года с двумя посланиями Климента и знаменитой в науке Διδαχητωνδωδεκααποστολων. Благодаря о.Антонину, этой рукописью заинтересовался ученый митрополит Филофей Вриений, изучивший ее и тем стяжавший себе крупную известность и не совсем оправдываемую честь ее первого открытия"[5].

В 1863 году о.Антонин получил отпуск и посетил родные места, где повидался со всеми родными. В 1865 году он путешествовал по Румелии (Македония, Фессалия и Эпир), что потом красочно описал, и снова посетил Афины. Во время этого путешествия в Пирее о.Антонин получил телеграмму, которой он вызывался в Константинополь. В Константинополе он получил указ о своем назначении в Иерусалим управлять делами Русской Духовной Миссии.

11 сентября 1865 года о.Антонин прибыл в Святой Град. Чувство глубокого умиления испытывает он, вступая в Иерусалим. Не чувствовало, вероятнее всего, тогда его сердце, что в Иерусалиме будет его последний вздох на земле, а окрестности Иерусалима — местом последнего и вечного покоя.

Трудные и тяжелые времена переживала наша Русская Духовная Миссия в Иерусалиме, когда переступил ее порог будущий начальник архимандрит Антонин. Враги и недоброжелатели Русской Церкви и ее успехов в Палестине, православные и инославные, чужие и даже свои, торжествовали, добившись громадного успеха, который, по меткому замечанию о.Антонина, «Гоббату (протестантскому епископу-миссионеру Палестины) и К° и во сне не мог привидеться», а именно удаления из Палестины русского епископа Кирилла, человека образованного, твердого в своих убеждениях и энергически настойчивого в деле, за которое он принимался. "В Иерусалимской Кирилловской истории, говорит о.Антонин, — мы перенесли совсем незаслуженно не одно искушение. Нас оболгали, осмеяли те, кого мы беззаветно поили, кормили и на руках носили" (Церковный Вестник, 1877, №41,стр.8).

Намек делается в сторону высшего иерусалимского духовенства. Но не следует упускать из внимания тормозы и со стороны своих русских - русского иерусалимского консула и, так называвшегося, Палестинского Комитета, которым весьма и весьма мешал слишком "высокий иерархический сан начальника иерусалимской миссии" и которые напрасно мечтали, что создавшиеся в Палестине "затруднения" исчезнут, когда "Духовная Миссия"будет поставлена под начальство благочестивого и способного архимандрита (Арх.Савва, Собран,мнен. И отзыв, митр. Филарета по делам православной церкви на Востоке, стр.498).

Задуманное несправедливое дело так или иначе доведено до желанного конца: епископ Мелитопольский Кирилл удален в Россию, а на его место назначен архимандрит Леонид Кавелин[6]. Как кончил свою деятельность в Иерусалиме архимандрит Леонид, мы уже знаем.

С первых же дней о.Антонин начал расследование того дела, ради которого он был послан в Иерусалим — возмущение братии и Патриархии против архимандрита Леонида.

"В нашей очень скудной по этому вопросу литературе как-то установился взгляд на эти первые шаги о.Антонина, как на некоторую более или менее крупную его тактическую ошибку, не вполне даже согласную с его достоинством. Так, по крайней мере, представлялось дело митрополиту Филарету. О.Антонин через два месяца по прибытии (18 декабря 1865 года) уже послал в Синод донесение "о неустройствах в Иерусалимской Духовной Миссии", в котором он, по-видимому, в значительной мере признавал некоторые ошибки О.Леонида и не нашел себя вправе сказать Патриарху Иерусалимскому то, что от него ожидали в России и Синод, и, главным образом, митрополит Филарет. В поведении отца архимандрита перед Патриархией отметили поэтому заметное колебание, даже человеческую слабость, недостаток беспристрастности. А в нерешительности сказать некоторые твердые слова Патриарху и консулу митрополит Филарет прямо усматривал желание о.Антонина угодить и тем и другим.

Трудно сказать, в какой мере были угодливостью и слабостью те отношения, которые новый начальник Миссии хотел установить с той средой, где ему предстояло действовать, т.е. именно с консульством и Патриархией.

Он, конечно, не учел тех специфических особенностей русской иерусалимской среды, которая сама по себе была продуктом ряда не-нормальностей нашего церковного быта"[7]. Может быть, если бы о.Антонин подошел к своему следствию с более принципиальной точки зрения, то, возможно, что он стремился бы больше реабилитировать о.Леонида. Но, расследуя бунт братии против своего архимандрита, о.Антонин рассматривал это дело как бы в отрыве от общего фона реальной действительности, с точки же зрения следователя выяснилось, что "сам архимандрит Леонид Кавелин представляется по отношению к подчиненной братии начальником тяжелым, с упорным и несдержанным характером, резкий в действиях"[8], что не мог не признать и сам м. Филарет, отнесшийся с большой критикой к следствию о.Антонина, ясно выразивший свое неудовольствие им и ревниво старавшийся защитить репутацию о.Леонида.

В инструкции начальнику Миссии несомненно были пункты, создающие неправильные взаимоотношения с греками, что также было признано и митрополитом Филаретом.

Отношение о.Леонида к Патриарху и к грекам вообще было тоже неправильным и порождало недоверие и неудовольствие. При следствии выяснилось из некоторых отзывов, что о.Леонид уже при своем назначении в Иерусалим шел со скрытыми намерениями против греков. Но, конечно, самое сильное действие произвели во всей истории выкраденные у о.Леонида во время возмущения братии его секретные по начальству донесения, касающиеся иерусалимской иерархии.

Этим всем лучше объясняется тот факт, почему же Патриарх Кирилл, вначале недоверчиво относившийся к епископу Кириллу и потом с ним так близко сошедшийся и даже его под конец энергично защищавший, вдруг так решительно и скоро повернулся против архимандрита Леонида.

Все это особенно отягчалось и запутывалось ненормальным отношением консульства к Миссии. Тогдашний консул А.Н.Карцев в сущности продолжал вести линию Доргобужинова и Кожевникова. Его вмешательство во внутренние, чисто духовные, интимные дела Миссии (напр., в то, что о.Леонид не допустил однажды иеродиакона Арсения служить Литургию без исповеди, что иеромонаху Гедеону по молодости лет не позволено было исповедывать и т.д.), его возбуждение монахов против настоятеля, самочинный обыск у о.Леонида — и привели к волнениям и печальному исходу всего дела"[9].

В своем письме к брату Платону о.Антонин изливает всю душу по поводу этого следствия. Он ясно говорит, что писал по долгу совести и иначе не имел возможности характеризовать все происшедшее, так как светские люди могли бы только смеяться, а духовное начальство могло бы осудить его за вмешательство не в свои дела[10].

По окончании следствия о.Антонин остался в Иерусалиме в качестве заведующего делами Миссии. Между тем Иерусалимский Патриарх прислал на имя митрополита Петербургского новое послание от 24 апреля 1866 года, которое являлось ответом на упоминавшееся в предыдущей главе письмо Петербургского митрополита от 25 июня 1865 года.

Иерусалимский Патриарх снова повторял свои различные обвинения архимандрита Леонида и высказывал свое желание, чтобы архимандрит Леонид больше не возвращался в Иерусалим.

На это письмо отвечал Петербургский митрополит. Он писал: "Блаженнейший Владыко, Высокочтимый Архипастырь. Послание Вашего Блаженства встречено мною с глубоким уважением и с надеждою, что из него воссияет свет совершенного мира между двумя православными священноначалиями, столь благопотребного для совершенного мира православных Церквей. Но, с подобающею служению нашему искренностью, должен исповедать пред Вами, Блаженнейший Владыко, что свет сей открылся мне не свободным от некоторых печальных теней.

В послании Вашего Блаженства с выражением глубокой скорби сказано, что Вы никак не думали, что оказали неуважение Святому Российскому Синоду. Позвольте мне изъяснить истину и принести оправдание. Ни Всероссийский Синод не поручал мне писать, ни я не писал в моем послании того, что Вы оказали неуважение Всероссийскому Синоду. В послании моем изложено было на дело архимандрита Леонида воззрение Всероссийского Синода, неодинаковое с Вашим воззрением, что нередко случается в делах, без нарушения взаимного уважения двух сторон, имеющих различные воззрения. В заключение, по поручению Синода, благопочтительнейше я просил Вас, Блаженнейший Владыко, не лишить архимандрита Вашего милостивого воззрения, доколе дело о нем и его подчиненных получит законную ясность. Действованием Всероссийского Синода, очевидно, управлял дух мира, благоговение к Святому иерусалимскому престолу и совершенное уважение к Вашему Блаженству.

В послании Вашем упоминается об архимандрите Леониде, что он бежал от Вашего присутствия. Если удостоите внимания приложенное при моем послании в особой записке обстоятельное изложение дела, то изволите усмотреть, что он не бежал безрассудно, а уклонился по предосторожности, чтобы его подчиненные, вышедшие из повиновения, не обнаружили противоборства против него пред лицом Вашим и не причинили соблазна в торжественном собрании; и на такое уклонение решился он по совету Вашего наместника митрополита Мелетия. Если же к Вашему наместнику архимандрит Леонид имел такое уважение, что подчинялся руководству его, то не может быть сомнения, что сохранял должное благоговение к Вашему Блаженству.

С трудом покоряюсь необходимости произнести еще слово, встреченное в послании Вашего Блаженства: Вы приписываете Всероссийскому Синоду гнев. С твердостью свидетельствую, что не было ничего подобного ни в расположениях Святейшего Синода, ни в моем смиренном послании. В прискорбных обстоятельствах естественно чувство скорби, но сколь далек Всероссийский Синод от того, чтобы допустить гнев в участие своих действии, столь же неожиданно то, что он подвергается такому обвинению. Синод знает слово апостола, что гнев мужа правды Божия не соделывает.

Чтобы не утруждать более Вашего внимания моими объяснениями, ограничусь признанием, что я нахожусь в недоумении, полезно ли будет предложить послание Вашего Блаженства Всероссийскому Синоду или не полезнее ли будет, чтобы я один понес на себе бремя скорби, и, в надежде совершенного слова мира, сохранил обоим священноначалиям мир молчания.

Впрочем я уверен, что, во всяком случае, Всероссийский Синод не допустит возвращения в Иерусалим архимандрита Леонида, который имел несчастье лишиться Вашего благоволения, и оставит архимандрита Антонина в Иерусалиме, по крайней мере до тех пор, пока усмотрен будет другой, соответствующий требованиям тамошнего служения.

Смиренно полагаю сие дело и сии сношения к подножию ног Высочайшего Архипастыря Господа нашего Иисуса Христа, Который есть источник мира, и молю Его, дабы Своею вседействующею благодатию Матерь церквей Иерусалимскую Церковь и Церковь Всероссийскую непрестанно сохранял в совершенном единении мира и любви до скончания века.

С сею мыслию и глубоким к Вашему Блаженству уважением (каковые чувствования разделяет со мною и весь Всероссийский Синод) имею сердечный долг и утешение быть и пребыть неизменно"[11].

Митрополит Филарет решительно настаивал в Синоде на том, чтобы как можно дольше не делать назначения постоянного начальника Миссии. Несмотря на то, что со многими выводами следствия митрополит Филарет соглашался, он продолжал ревностно защищать о.Леонида четыре года.

Только после смерти митрополита 5 июня 1869 года в заседании Св. Синода было постановлено назначить пребывавшего в Константинополе начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрита Леонида настоятелем ставропигиального монастыря Новый Иерусалим, а управляющего делами Иерусалимской Миссии архимандрита Антонина назначить начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Если увольнение и удаление из Иерусалима о.Леонида было вызвано отчасти требованием этого со стороны Патриарха Кирилла, то в Указе о назначении о. Антонина начальником Миссии говорилось, что Патриарх Кирилл специальной грамотой просил Св. Синод утвердить в должности начальника Миссии о.Антонина[12].

Двадцать пять лет пробыл о.Антонин в должности начальника Миссии, да плюс к этому четыре года временного управления. Много испытаний пришлось перенести о. Антонину за это время, не ровный, а тернистый путь был пройден им. К повествованию об этом мы и переходим.

Прежде всего о.Антонин стал налаживать взаимоотношения с Иерусалимской Патриархией, поскольку его предшественник отчасти разбился об этот камень.

Сразу после своего приезда в Иерусалим о. Антонин ищет пути к сближению с греками и находит их. В своих отношениях с Иерусалимской Патриархией о.Антонин избирает для себя одно средство — признание канонического преимущества в Иерусалиме за Патриархией и воздаяние ей должного уважения. Действуя так, о.Антонин быстро сходится с греками, завоевывает их сердца, а с Патриархом Кириллом у него завязываются близкие сердечные отношения. Святогробцы уже перестают бояться о.Антонина, и взамен неприязни развиваются отношения полного доверия. В подтверждение этого можно сослаться на то, что Патриарх Кирилл 3-го августа 1868 года наградил о. Антонина крестом с частью Животворящего Древа[13].

Можно предполагать, что дружба с греками существовала бы у о.Антонина долго, но начавшиеся церковные нестроения обострили ее и испортили. Поводом к этому послужил болгарский церковный вопрос, закончившийся продолжительной схизмой. После определенных попыток мирно урегулировать свои дела с Константинопольским Патриархом, видя, что греческий непримиримый национализм не идет ни на какие уступки, болгары стали добиваться своей церковной независимости более решительными мерами. Константинопольский Патриарх объявил Болгарскую церковь схизматической. В Константинополе собрался собор из Восточных патриархов для обсуждения вопроса. Среди членов собора не было полного единомыслия. Образовались две партии. Одна была крайне непримиримой партией греков-панэллинистов, другая партия была умеренной и была склонна как-то договориться с болгарами. Из Афин на этот малый собор специально прибыл епископ Ликург, "деятельный, дерзкий, ловкий и искусный интриган"[14], чтобы воспрепятствовать всякому соглашению с болгарами. Панэллинисты одержали победу. На Болгарскую церковь была наложена схизма.

Во время заседаний собора по соглашению с Министерством иностранных дел наш посланник решил вызвать из Иерусалима о. Антонина, чтобы по возможности нейтрализовать деятельность епископа Ликурга и его единомышленников. Прежде чем о.Антонин получил приглашение прибыть в Константинополь, собор закончился, вопрос был решен, и о.Антонин на этот раз получил предписание остаться в Иерусалиме, где он был особенно нужен тогда. Дело в том, что из всех восточных патриархов только один Иерусалимский, Кирилл, отказался подписать осуждение болгарам и уехал в Палестину, чтобы по совещании с местным духовенством представить свое мнение патриархам. Ввиду изменившихся обстоятельств находили, что пребывание в Миссии о.Антонина будет более полезно, так как ключ к решению болгарского вопроса перешел из Константинополя в Иерусалим. Окончательный исход болгарского вопроса в каноническом отношении, действительно, находился тогда в руках Патриарха Кирилла, ибо воздержание его от подписания приговора, постановленного собором, лишал самый приговор его нравственного значения, которое стремились ему придать ярые греки и их иностранные приверженцы.

Отцу Антонину поручалось послом Игнатьевым употребить все возможное влияние на Патриарха Кирилла, чтобы он остался тверд в своем мнении[15].

В Иерусалиме Патриарх Кирилл, когда начал обсуждение болгарского вопроса в своем Синоде, подвергся жесточайшим оскорблениям от Святогробского братства, в котором господствовал дух панэллинизма. Греческое духовенство в Палестине не только не поддержало отношение своего главы к болгарскому вопросу, но весь Синод постановил лишить кафедры Блаженнейшего Кирилла. Сначала ему был дан ультиматум — или он до захождения солнца подпишет осуждение болгарам, или он будет лишен престола. Патриарх Кирилл поступил по велению своей совести, и с тех пор этот благостный святитель должен был покинуть Иерусалим и до конца своих дней жить в изгнании[16]. Ему была назначена пенсия из России в размере десяти тысяч рублей[17].

Низложение Патриарха Кирилла было неканонично и незаконно, но воинствующий эллинизм в восточных патриархатах не проронил ни одного звука в защиту осужденного, и избранный Святогробским Синодом архиепископ Газский Прокопий был всеми признан как законный Патриарх.

Русская Духовная Миссия получила официальное извещение об избрании нового Патриарха 15 января 1873 года. Сразу же отношения Миссии с новым Патриархом обострились. Миссия в лице своего начальника о.Антонина сразу дала понять Патриархии незаконность этого избрания. Патриархия чувствовала, что симпатии русских всецело на стороне низложенного Патриарха. Взаимная неприязнь у Миссии с Патриархом Прокопием была во все время его пребывания на патриаршей кафедре.

Отец Антонин немедленно после всего происшедшего запросил Св. Синод, как нужно относиться к избранию нового Патриарха. "Мы, русские, — писал 22 декабря 1872 года в Св. Синод архимандрит Антонин, — не имеющие никакого повода сочувствовать восставшим против законной власти и никакого основания не признавать сей власти, постоянно и неизменно держались и доселе держимся Патриарха Кирилла, продолжая обычные с ним сношения, и, по объявлении его схизматиком, служили с ним, поминали его в своей церкви как Патриарха (и доселе поминаем), а по высылке его из Иерусалима прекратили и всякие сношения с образовавшеюся на его месте властью. Пока положение такое не представляет значительных неудобств, но нет сомнения, что оно не может существовать долго. Поклонники наши естественно, несмотря ни на что, стремятся к святым местам и входят, помимо нас, в сношения с непризнаваемыми нами Святогробскими властями, вследствие чего ежедневно может возникнуть повод к прямым сношениям с ними. Положение наше еще более затруднится, когда новоизбранный Патриарх утвержден будет султаном. Приказаний (от Св. Синода) может быть долго или никогда не будет получено, да едва ли и не лучше, если они по возможности будут замедлены, чтобы истомить ожиданием и неопределенностью положения зачинщиков прискорбного восстания и обратить их к умеренности. Между тем, мне весьма желательно знать, так ли смотрит на дело иерусалимское Святейший Синод, и не находит ли он более благоразумным уже теперь начать Миссии свое сближение с людьми, в руках которых так или иначе должно оставаться заведование и распоряжение святыми местами"[18].

Обер-прокурор Синода граф Толстой в ответ на запрос отца архимандрита разъяснил, что "по существующему порядку, лица и учреждения, пребывающие вне пределов своего государства, обязаны признавать законом поставленные власти страны, в которой пребывают, и подчиняться таковым в мере для каждого установленной, а по имеющимся здесь сведениям, преемник Патриарха Кирилла признан местным правительством в своем звании. На этом основании я нахожу, — писал обер-прокурор, — что Миссии нашей надлежит установить к Иерусалимской Патриархии те отношения, в каких она должна находиться к сей Патриархии как власти, поставленной местным правительством, и что уклонение от сего могло бы породить ряд затруднений для самой Миссии, а затем и для нашего церковного правительства"[19]. Кроме того, граф Толстой предписывал о.Антонину прислушаться к мнениям константинопольского нашего посольства и на основании указаний оттуда регулировать свои взаимоотношения с Патриархией[20].

Благодаря указаниям из Петербурга и Константинополя, о.Антонин стал на совершенно определенную позицию в отношении к Свя-тогробским событиям. Лично для о.Антонина признание новоизбранного Патриарха Портой было еще малоавторитетным. Поэтому отношение Миссии к новому Патриарху было более чем сдержанное. Долго о.Антонином имя Патриарха Прокопия не возносилось за богослужениями. Чтобы заставить Миссию признать нового Патриарха, ей были направлены письма Патриархом Прокопием, где Патриарх в вежливой форме требовал прекратить сношения с арабскими священниками, непризнающими нового Патриарха, предписывая в трехдневный срок ответить, почему Миссия игнорирует Патриархию[21]. На это незаконное требование о.Антонин ответил секретарю Синода с большим достоинством следующее: "Высокопреподобнейший отец Архимандрит, возлюбленный о Господе брат, — писал начальник Русской Духовной Миссии. — Вчерашнего числа вечером мне доставлены были из Иерусалимской Патриархии, адресованные на мое имя две официальные бумаги за №№117,118. Уведомляя Ваше Высокопреподобие о получении их, я не могу не выразить при сем пред Вами своего крайнего удивления тому взгляду на положение вещей, какой проводила, адресуясь ко мне, досточтимая Патриархия. Вам, Высокопреподобнейший отец Архимандрит, жившему не малое время в пределах моего отечества, должно быть известно, что никакое состоящее на службе подчиненное лицо не действует в России самостоятельно, а является только исполнителем воли своего начальства, которую чтит свято. Соответственно сему я нахожу, что досточтимая Патриархия вводит себя в напрасный труд, обращаясь ко мне с тем или другим отношением. Если официальные действия мои ей представляются несогласными с тем, что она считает законным, она имеет полную возможность заявить о них моему начальству, т.е. Святейшему Правительствующему Синоду. Одновременно позволяю себе считать излишним со стороны Иерусалимской Патриархии, как чуждого мне ведомства, внушать мне уважение к священным канонам Церкви, основанием которым служит, как ей должно быть известно, прежде всего уважение к правам другого. Внушать что бы то ни было, или грозить чем-нибудь имеет право, по священным канонам Церкви, одна моя непосредственная иерархическая власть и никакая другая, а еще менее — давать мне приказания, как это делает досточтимая Патриархия, требуя от меня ответа на ее отношение в течение трехдневного срока.

Ни в какое другое рассуждение, ни защищение себя от наговора в потворстве или подстрекательстве каких-то отщепенцев какой-то синагоги, мое положение не уполномочивает меня вступать ни с кем из членов досточтимой Патриархии, без прямого приказания на то моей законной власти.

Сообщая о сем к сведению Вашему, Высокопреподобнейший отец Архимандрит, пользуюсь случаем засвидетельствовать Вам свое достодолжное почтение и братскую преданность, с коими и пребываю"[22].

Патриарх Прокопий жаловался в наш Синод на это непоминовение его имени в миссийских церквах. По этому случаю от 5 августа 1874 года о.Антонину был послан специальный указ, в котором говорилось: "Подтверждаем Вашему Высокопреподобию, чтобы Миссией в отношениях своих к Иерусалимской Патриархии и подведомому ей духовенству строго выполнялось все то, что требуется по церковным законам и постановлениям местного правительства, и чтобы при богослужениях неопустительно возглашалось патриаршее имя по чиноположению церковному"[23].

Кроме того, в 1874 году Патриархия требовала от Миссии прекращения сношений с арабским духовенством, что заставляет предполагать, если не молитвенное общение с представителями арабского клира, запрещенными Патриархией в священнослужении (за непризнание Патриарха Прокопия — А.Н.), то во всяком случае моральную поддержку их нашей Миссией.

Правление Патриарха Прокопия не было длительным, и его постигло низложение. На его место Святогробский Синод выбрал представителя Святого Гроба в Смирне Иерофея, который и прибыл 21 июня 1875 года в Яффу, и 30 июня в Иерусалимском серае был прочитан берат султана о его назначении и утверждении. Новый Патриарх прислал за своей подписью извещение о.Антонину. В начале патриаршествования Иерофея наши отношения с Патриархией, казалось бы, несколько улучшились, хотя и продолжали быть сильно натянутыми, а к концу 80-х годов снова обострились. В общем царило недоверие, настороженность.

Патриарх Иерофей скоропостижно скончался 11 июня 1882 года, пробыв на престоле 8 лет. Его смертью открылась в Иерусалиме нервная, повышенно-чувствительная атмосфера предвыборных интриг и агитации. В том же году 13 октября был выбран 13-ю голосами против 3-х молодой, но очень популярный в Иерусалиме архиграмматевс Синода 29-летний архимандрит Фотий (Пероглу).

Русская дипломатия почему-то увидела в молодом избраннике иерусалимского Синода опасность для своих планов. Опасаясь личности Фотия, она добилась у Порты неутверждения выборов его и затем очень ловко выдвинула своего ставленника, находившегося тогда в Москве и в России же хиротонисанного в Фаворского архиепископа — Никодима. Выборы о.Фотия были объявлены незаконными по "молодости лет" кандидата и был утвержден Патриарх Никодим"[24].

По мнению профессора А.А.Дмитриевского, Патриарх Никодим был весьма настроен против о.Антонина еще в России. Это могло произойти вследствие того, что у отца Антонина было много недоброжелателей в Петербурге в сферах, прикосновенных к палестинским делам[25]. Это предубеждение сохранялось и в Иерусалиме, причем с личности начальника оно перешло на всю Миссию. Мнение это может подтвердиться перепиской о.Антонина с Патриархом.

Как известно, в Петербурге не считали Миссию правомочной вмешиваться в дела паломников. Эта задача в запутанном виде стояла перед консулом и Палестинским Комитетом. Этого же мнения придерживается и Блаженнейший Никодим. За то, что миссийские священнослужители совершали богослужения вне Миссии для паломников, Патриарх подвергал их запрещению в священнослужении[26]. Чинились всевозможные придирки, чтобы показать, что Патриарх является не только в духовном отношении главой всех православных, но имеет вообще власть над Миссией. Так, беспорочно прослуживший больше 30 лет в священном сане священник Анисимов был запрещен в священнослужении за то, что, вернувшись в Иерусалим из отпуска, проведенного в России, он не явился сразу к Патриарху[27].

Подобные случаи повторились. На требование Патриарха Никодима прислать ответ на одно из его извещений о запрещении в священнослужении членов Миссии иеромонаха Парфения и иеродиакона Виссариона за совершение отпевания одной русской паломницы, о. Антонин вынужден был писать главе Сионской церкви, чтобы на будущее прекратить незаконные выпады против духовенства Миссии, следующее: "Русская Духовная Миссия, вверенная в настоящее время моему управлению, снабжена высочайше утвержденной инструкцией, налагающей на нее неотменный долг исполнять все церковные "требы" пребывающих во Святую Земле поклонников русских. В силу сего положения члены ее и совершают Святые Таинства и другие священнодействия, установленные Православной Церковью над русскими поклонниками.

Если Ваше Блаженство знаете что-нибудь последовавшее со стороны Российского Правительства в отмену данной Духовной Миссии инструкции, благоволите почтить меня уведомлением о том, для моего руководства в будущем, (никакого, разумеется, изменения в инструкции не было — А.Н.).

Излишним считаю распространяться словом о заявленном в "Отношении" Вашего Блаженства намерении Вашем подвергнуть каноническому наказанию членов вверенной мне Миссии, ибо кому же, как не "блюстителю Божественных канонов" знать, что епархиальные пределы церквей ненарушимы, и что, в случае чьей-либо погрешности, одной церкви наказывать членов другой церкви Божественные каноны не позволяют. Если в действии Русской Духовной Миссии окажется что-нибудь достойное наказания, она сыновне примет его от Святейшего Правительствующего Синода Всероссийского, которому на сей именно конец я спешу препроводить в копии досточтимое "Отношение" Вашего Блаженства"[28].

Такие натянутые отношения с Патриархом Никодимом были у Миссии до самого его низложения. Можно думать, что неприязнь к отцу Антонину со стороны Патриарха Никодима увеличивалась от того, что с его соперником на выборах архимандритом Фотием (Пероглу) о.Антонин был в самых дружеских отношениях и поддерживал с ним переписку даже и тогда, когда Патриарх Никодим заключил архимандрита Фотия в Синайский монастырь[29].

С преемником Патриарха Никодима, Блаженнейшим Герасимом, Миссия жила в большем мире и согласии. Не менее сложен и важен для Миссии был вопрос об отношениях с консулом. Этот вопрос служил немалым претыканием для предшествующих начальников, особенно для архимандрита Леонида. Своим расследованием о.Антонин установил, что причина взаимных неприятностей лежит в неопределенности служебного положения и отношения друг к другу начальника Миссии и консула[30].

Спустя семь лет после своего назначения в Иерусалим, о.Антонин, изучивший уже полностью положение Миссии, снова высказывает мнение, что непрекращающаяся распря у Миссии с консульством зависит не от личностей, а от положения вещей, которое однажды было названо "системой"[31].

Это определение вполне правильно, ибо шли годы, менялись консулы (их при жизни о.Антонина в Иерусалиме было три), но положение оставалось прежним, вражда не утихала. Надо признаться, что с обеих сторон писались друг другу письма, иногда с резкостями и колкостями, такие же бывали и устные беседы. (Так, однажды о.Антонин предлагал консулу сделать из консульского дома, где было 20 комнат, гостиницу первого разряда, консул, в свою очередь заметил, что для небольшого состава Миссии занято более 40 комнат. О.Антонин настаивал, что для паломников необходима баня, консул почти ставил на вид архимандриту, что с народом не ведутся духовные беседы, которые весьма необходимы, проведение их является обязанностью Миссии, чего ждут и в Петербурге)[32]. Улучшения отношений не предвиделось, так как оставалась все время прежняя "система".

Все было результатом противоречий и недоговоренности, которые укоренялись, иногда замечались некоторыми деятелями, но не искоренялись и не исправлялись. Получалось так, что консулы, призванные быть защитниками всего русского в Палестине и, в частности, Миссии, не имея в своих руках против начальника Миссии никакого оружия, прибегали к клевете и инсинуациям через недостойных лиц. Таких случаев за долгие "палестинские" годы отца Антонина можно привести не мало.

Мы не будем голословно говорить о разных неприятных воспоминаниях из истории Миссии. Для характеристики взаимной жизни Миссии и консульства приведем письмо о.Антонина в Петербург к Б.П.Мансурову, о котором мы уже упоминали, как о главном деятеле в Палестинском Комитете. В этом письме на нескольких примерах отцом Антонином показывается безотрадное общественное положение начальника Миссии в палестинской "системе".

"Благоволите припомнить, — пишет Мансурову о.Антонин, — как Вы, в бытность свою в Афинах в 1859 году, любезно почтили меня знакомством Вашим. Вы тогда одушевлены были патриотической мыслью показать Россию на единоверном Востоке такой, какой она должна быть видима и разумеема всеми. То, что Вы намеревались делать в Сирии и особенно в Палестине, надеюсь, видели выполненным в центре эллинского мира — в Афинах, при малом усердии и немногом умении Вашего нижайшего слуги. Чтобы выставить пред лицом самомечтательных греков с такою блестящею обстановкою нашу Русь, боголюбивую и глубоко верующую, как это Вы видели, посещая Афинскую посольскую церковь, требовался, по странному стечению обстоятельств, трудный и смелый подвиг с моей стороны, о котором не место здесь распространяться. В Министерстве иностранных дел, уповаю, осталась благая память обо мне из той эпохи моей жизни и службы. Не сомневаюсь, что и Ваше Превосходительство разделяли тогда доброе обо мне мнение людей, следящих за делами нашими на Востоке. Не думаю, чтобы дальнейшая служба моя в Константинополе в чем-нибудь могла изменить мою репутацию.

Итак, когда в 1865 году мне выпал жребий стать во главе нашей Духовной Миссии в Иерусалиме, я, зная Ваше близкое отношение к ней, не мог довольно нарадоваться тому обстоятельству, что между нами есть уже род знакомства и, смел бы сказать, взаимного сочувствия. Между тем, вот идет уже 15-й год моего пребывания в Иерусалиме и, по силам, управления Миссией. Благоволите проследить вниманием Вашим все это время. Был ли хотя один момент в нем, в который бы я мог польстить себя мыслью, что Ваше Превосходительство не позабыли меня, цените меня по-прежнему и отдаете мне справедливость в моих, неизменно тех же самых, стремлениях и усилиях отстоять, закрепить и, насколько могу, прославить имя России в тесном кружке моей деятельности в Святой Земле.

Как же во все эти трудные и большею частью скорбные для меня годы смотрела на службу мою здесь Палестинская Комиссия? Простите за правду, недоброжелательно. Этот взгляд ее с моей личности переносился, конечно, и на всю Миссию, а затем он же передавался и в Министерство иностранных дел, и, что еще прискорбнее для меня, в самый Св. Синод.

П.Н.Стремоухов заправлял делами Азиатского департамента и Палестинской комиссии, я с каждым днем мог ожидать закрытия ни в чем неповинного учреждения, над которым начальствовал. Напрасно бы я стал доискиваться, в чем моя вина и отчего я, целые 15 лет служивший в разных посольствах и при многих посланниках с репутацией человека, способного к делу, в Иерусалиме оказался вдруг чуть не "камнем соблазна", и, во всяком случае, не драгоценным камнем, а булыжником, которым может помыкать всякий консул. Раз только один из деловых людей проговорился, сказав в поучение мне, что ни он, ни другой кто не виноват тут в положении дел, что тут действует не личность та или другая, а система.

Об этой фатальной системе я слышал, когда еще состоял при Константинопольском посольстве, и, сознаюсь в своей слабости, отправляясь сюда на новую должность, задавался иллюзионной мыслью разбить убивающую общее дело наше систему, а именно — своим прямым искренним и как бы дружеским отношением к лицам и вещам, добиться упразднения пагубного деления людей на своих и чужих. И в самом деле, я как будто именно годился для этой задачи, столько лет "чужой" — по званию, был "своим" в Министерстве иностранных дел — по службе. Что же мешало успеху? Еще раз простите. Ничто, кроме Вашей личной антипатии к Миссии.

Приехав сюда (в 1865 году), я застал тут уже твердо образовавшееся убеждение, что не только не возобновится порядок вещей 1858 года, не восстановится епископское достоинство в лице начальника Миссии (столько напугавшее и турок, и греков, и западные пропаганды), но что и самое существование в Иерусалиме Духовной Миссии стало проблемой. Бывший Патриарх латинский Валерга, смеясь и потирая руки, признавался, что он не на шутку призадумался, когда узнал о назначении преосвященного Кирилла Мелитопольского в Иерусалим, но что его скоро успокоили известием из Петербурга, что все это кончится смехом.

(По сведениям, не подлежащим сомнению, в Азиатском департаменте сложилось мнение, что я добиваюсь (или присваиваю себе) политического значения в Палестине Духовной Миссии. Что сказать, чтобы не обидеть лиц, когда-то любимых? Видно не у одного страха глаза велики!)

Я вынужден говорить перед Вашим Превосходительством о том, что чувствительнее наболело у меня на сердце. В течение службы моей здесь я пережил трех консулов, и, как вам известно, сумел держать мир между двумя ведомствами, считавшийся в 1865 году почти уже совершенно невозможным, и, в то же время, успел сделать то, что, могу сказать, и во сне не снилось ни одному из консулов; кажется, всего бы естественнее ожидать после сего справедливого заключения, что, значит, и я, и Миссия делаем свое дело хорошо и приносим пользу.

Но вот в 1878 году приезжает в Петербург совершенный новичок в наших палестинских делах, прослуживший в Иерусалиме на консульском посту "без году месяц", некто г-н И Ларионов, требует экстраординарных собраний Палестинской Комиссии и представляет ей проект обращения Духовной Миссии нашей в Иерусалиме в настоятельство, иначе говоря, в придворную Его Высокоблагородия церковь, в видах якобы экономии и упрощения администрации поклоннического дома.

В то же время, как меня своевременно извещают, этот человек распускает в столице обо мне и обо всей Миссии самые неблаговидные слухи, очевидно, надеясь добиться того, что себе наметил, если "не мытьем, то катаньем", по пословице. И что же? Безвестных заслуг и способностей человек делается в глазах Палестинской Комиссии авторитетом, и Ваше Превосходительство вместе с другими членами соглашаетесь немедленно в принципе на закрытие Иерусалимской Духовной Миссии, как излишней!

Никому не приходит на мысль в деле весьма значительной важности снестись предварительно с хорошо известным Вам по Афинам нижайшим слугой Вашим, имеющим даже общей опытности по меньшей мере столько же, сколько и автор преобразовательных проектов (я начал свою службу в 1844 году с академической профессуры, когда г-н Иларионов, с позволения сказать, еще не родился), удостоившийся такой незаслуженной благосклонности в Комиссии, и потребовать от него изложения о предмете своих соображений!

Как охарактеризовать поучительный факт этот? Конечно, именем "системы своих и чужих". Ободренный таким вниманием к себе властных лиц, г-н Иларионов с первого же дня возвращения сюда из Греции в Миссии стал относиться ко мне с таким пренебрежением, какого я не встречал ни в Афинах, ни в Константинополе от посланников. "Не дам, не позволю, помещу, выведу" и прочие выражения вовсе несвойственного ему самовластия в связи с оскорбительными его отзывами о моей жизни и деятельности вынудили меня, ввиду возможно напрасного и общему делу нашему неполезного раздражения обоюдного, объявить ему, что личные сношения между нами я считал бы излишними. Однако же, не желая действительного раздора, я тогда донес о случившемся Палестинской Комиссии (20 июля 1878 года, №26), указывая на один из самовластных поступков его и прося ее о восстановлении в отношении Миссии "статус-кво". Сделай она это, я не сомневаюсь, мир немедленно восстановился бы в заведениях наших. К сожалению, она оставила дело без внимания.

Разлад между людьми, служащими одному и тому же делу, — явление, конечно, прискорбное, но, вообще говоря, нередкое у нас и до тех пор, пока не выходит из своих четырех стен, терпимое, но, если при первом случае враждующая личность соединяется с чужими против своего, жертвуя интересами своего общего с ним положения и ни во что ставя честь носимого имени, то поведение ее неизвинительно. А если еще повод к разладу подан ею самою и последствия от него вполне сознаются ею, то я бы желал, чтобы Ваше Превосходительство сами решили, чего она заслуживает. Я, конечно, не менее г-на Иларионова сочувствую единоверцам своим грекам вообще и, в частности, здешней Патриархии, но не выдам им в припадке озлобления своего сослуживца, еще менее — общего с ним дела. Между тем, иларионовы, видимо, направляют дело к тому, чтобы отдать по-прежнему русских паломников в руки греков, чему помехою стоит Миссия. Оттого и неизбежно закрыть ее. Ужели у нас кто-нибудь сочувствует такой отсталой мысли? Кстати скажу: если бы у нас знали, в каком упадке находится политическое влияние России в Палестине! Оно положительно ничего не значит, тогда как французское влияние, несмотря на республику в Париже, можно назвать царствующим в Святой Земле. И это после такой славной, победоносной недавней расправы нашей с Турцией! Многократно я и говорил, и писал, что усилить свое влияние на Востоке, в частности в Палестине, мы можем только посредством миссий, коих границы до того эластичны (как видим из примеров католических миссий), что вопросы всякого рода, в том числе и из внешней политики, могут целиком войти в них. При умении повести дело, тому же консульству (а особенно посольству) можно сделать из Миссии проводник коих угодно политических идей и целей. Что же в ответ на это делаем? Добиваемся закрыть одну и единственную свою на Востоке Миссию! Можно ли подыскать какое-нибудь разумное объяснение такому факту?

Есть объяснение, это — экономия, говорят, основание ввиду финансового положения России, весьма достаточное к тому, чтобы отказаться от занесенной из Европы моды на заграничные миссии. Да не на консульства ли скорее мы переняли моду у Европы? Но пусть они существуют и процветают. Мы им не мешаем. Зачем нам мешает существовать тот или другой консул — прожектер, страдающий недостатком близорукости? Оставляя аллегории, я позволю себе заметить, что самый добросовестный экономический проект г-на Иларионова был бы отказ его от 2.000 руб. золотом, получаемых им из кружечного копеечного сбора по всей России за непрошенные труды свои по управлению поклонническими зданиями. (Отсюда понятна заинтересованность консулов в управлении делами паломников — А.Н.). Разве мало ему и без того 5 тыс. руб. золотом жалования за его всякие и действительные и воображаемые труды? А между тем великодушно и достохвально проектирование, когда народные бани в заведениях наших и не вспоминаются, более и самое здание, выстроенное для них, вошло в состав консульских палат! На "копеечные" две тысячи можно отлично содержать бани, натапливая их по крайней мере всякий раз, как прибывают (обыкновенно целою партией) вновь из Яффы переутружденные и загрязненные наши паломники"[33].

Это письмо можно справедливо назвать воплем больной души о.Антонина, а душа его болела только интересами своей церкви и своего отечества. В то же время в этом пространном письме нет ни одной строчки, которая не была бы справедливой.

Мы упомянули о клевете и инсинуациях, которые исходили из консульского дома и которыми некоторые лица старались запачкать отца архимандрита, а через него и самую Миссию.

Сколь подчас были беспринципны и неразборчивы в средствах борьбы неприятели отца архимандрита, видно из нашумевшего в свое время гнусного пасквиля на него.

Началось с того, что один из приехавших в Палестину русских, бывший чиновником при Синоде, некто Ушинский, в ряде статей (в "Церковно-общественном вестнике") нападал на нашу Миссию и на ее начальника, обвиняя их в бездеятельности по отношению к паломникам, в равнодушии к своим прямым обязанностям, превозносил протестантские порядки и т.д., на что о.Антонин дал ответ по существу этих инсинуаций.

Реляции нашего консула и г-на Ушинского не достигли своей цели. Видя, что им приходится кое-когда встретить в Петербурге и более или менее решительный отпор, махинаторы решились на средство еще более низкое, но могущее вызвать больший эффект.

В 1881 году в Петербурге появился роман-памфлет "Пейс-паша и его консорты. Мозаики, камеи и миниатюры из любопытных раскопок в трущобах Святой Земли". Автор, конечно, скрылся за псевдонимом какого-то Ю.Добрынина. Под "Пейс-пашой" описывался отец архимандрит (как поясняет профессор Дмитриевский, расчесывавший пряди своих волос, как еврейские пейсы), которому инкриминировались столь низкие и гнусные поступки, что это придало всему произведению стиль, никак не возвышающийся над уровнем бульварной пошлости.

Любителей такого рода плоской литературы, конечно, нашлось достаточно в среде русских читателей. Цензура изъяла впоследствии книгу из продажи, но, конечно, клевета свое дело сделала: сплетня поползла и заплела отвратительную паутину вокруг имени о.Антонина.

А типы, подобные Ушинскому и Добрынину, не уставали писать свои реляции и доносы. Им помогали пригретые нами "лжебратья" из греков, ревностно исполнявшие свою службу связи между Патриархией, консульством и Миссией в надежде намутить воду и в ней поймать рыбку.

Иерусалим помнит еще и теперь имена этих лиц, но, к глубокому сожалению, к ним примкнули имена и некиих русских паломников и богатых барынь, поставивших себе целью какое-то не совсем понятное, своеобразное обслуживание интересов Патриархии за счет русского имени и русской чести.

"Пейс-паша" подействовал, разумеется, сильно на о.Антонина. "Книга глубоко возмутила то тихое и светлое течение моей жизни, которому многократно удивлялись имевшие со мной дело люди", — писал он В.Н.Хитрово 24 марта 1881 года, — "Бесстыдные нападки на меня этого человека-диавола не дают мне совершенно успокоиться. Мне до смерти хочется ответить безумному по безумию его, согласно совету премудрого компатриота моего по месту жительства".

Не приходится, конечно, говорить о том впечатлении и негодовании, с которым встретили "Пейс-пашу" друзья и почитатели отца архимандрита, да и вообще все, кто знал его внутренний нравственный облик и его истинное настроение, и безупречный монашеский образ жизни. Клевета и бульварный характер памфлета были столь очевидны, что серьезная печать оценила его по достоинству, и в синодальных сферах к нему, кажется, отнеслись также. Во всяком случае на вопрос Победоносцева: "Что правда в истории архимандрита?" — тот же В.Н.Хитрово ответил: "Он — архимандрит, значит — монах, ему 65 лет, он 10 лет страдает каменной болезнью. Вот три причины, которые заставляют меня смотреть на эту историю, как на злостную, непозволительную клевету"[34].

Подтверждение того, что консул был соучастником клеветников Миссии и о.Антонина служит тот факт, что он всеми силами старался защитить некоего Чернышева, который во всех делах чрезвычайно был близок к консулу. Чернышев официально называл себя московским корреспондентом, а среди паломников величал себя князем. Когда появились слухи, что этот Чернышев причастен к пасквилю об о. Антонине, консул написал резкое письмо начальнику Миссии, защищая своего коллегу даже от слухов и нехороших разговоров о нем. В то же время консул не потрудился после появления памфлета официально сказать об отце Антонине доброе слово"[35].

Стараясь прекратить пагубное разделение среди своих соплеменников, о.Антонин дважды писал в Петербург и константинопольскому послу проекты о разделении сфер влияния в Палестине Миссии и консульства. Так как в столкновение чаще всего приходили по административно-хозяйственным вопросам, то о.Антонин предлагал разграничить русские владения и, в частности, русские постройки в Иерусалиме между этими учреждениями.

В Петербурге проекты оба раза попадали в руки Палестинской Комиссии, которая категорически отвергала их и считала, что в Иерусалиме все нормально. Вот перед нами решение ее по проектам о.Антонина, которое гласит:

"Комиссия и ныне не может отступить от своих воззрений по возбуждаемым вновь архимандритом вопросам об уменьшении влияния консульства на приюты и о размещении Миссии, консульства и приютов.

В настоящем представлении начальник Духовной Миссии предлагает три проекта преобразований по означенным предметам, из коих ни с одним Комиссия не может согласиться. В первом он предлагает вывести совершенно консульство из занимаемого им ныне помещения при приютах и, устранив его совершенно от заведования ими, предоставить управление их начальнику Духовной Миссии, которую, согласно прежде существовавшему предположению, обратить в монастырь. В помощь же начальнику по управлению приютами прикомандировать, в виде полицейской власти, секретаря или драгомана консульства. Прежде всего Комиссия считает долгом заявить, что она не замечала никаких особенных неудобств от совместного существования Миссии и консульства в странноприимных заведениях наших в Иерусалиме (sic!): из дел ее также не видно, чтобы кто-либо из предместников архимандрита Антонина заявлял об этих неудобствах, и сам он, говоря о них, не высказывает, в чем именно они заключаются. Каждое из этих учреждений призвано действовать в отдельной самостоятельной сфере при точно определенной программе действий, и потому едва ли может вредить одно другому, если только лица, призванные к управлению ими, не будут стремиться выйти из круга назначенной им деятельности.

В Министерстве иностранных дел есть еще другой пример подобного сопоставления светской власти с духовною — это ваша Духовная Миссия в Пекине, которая не замечает никаких неудобств от нахождения рядом с Дипломатической Миссией нашей. Духовной Миссией не возбуждалось никакого вопроса о необходимости какого-либо особенного административного и территориального разграничения между ею и Дипломатической Миссией, что доказывает возможность совместного существования и в Иерусалиме консульства и Миссии без особенных неудобств. Правда, что архимандрит Антонин ссылается на прежде бывшее предположение об устройстве при странноприимных заведениях наших в Иерусалиме монастыря и на проистекающую из сего необходимость дать наружному помещению Миссии вид и характер иноческого учреждения. Но из дел Комиссии видно, что возбужденный в 1862 году бывшим председателем упраздненного Палестинского Комитета по личной его инициативе вопрос о преобразовании наших странноприимных заведений в Русскую странноприимную лавру с тем, чтобы заведование ею поручено было настоятелю наподобие того, что существует во многих монастырях России, рассмотрен уже был во всех подробностях как Святейшим Синодом, так и Министерством иностранных дел. В то время Святейший Синод, основываясь на мнении покойного Филарета, митрополита Московского, находил, что присвоение нашим странноприимным заведениям звания Лавры или монастыря не соответствовало бы значению и характеру этих заведений, учрежденных собственно для призрения поклонников и, сверх того, было бы соединено с неудобством в иерархическом отношении, так как, на основании церковных правил, Синод наш не имеет права основать Лавру в Иерусалиме, как это было высказано в отношении исправлявшего должность обер-прокурора Святейшего Синода к председателю бывшего Палестинского Комитета от 23 августа 1863 года №5441. С своей стороны Министерство иностранных дел заявило мнение, что в Иерусалиме нет русской монашествующей братии, которая бы нуждалась в настоятеле, а допустить образование в Иерусалиме монастыря из поклонников или пришельцев из России было бы совершенно излишне и даже вредно. От мнения сего Министерство иностранных дел ни в каком случае не может отступить, особенно ввиду нынешнего крайне неопределенного положения нашего в Иерусалиме. В этом же отрицательном смысле разрешен был вопрос о подчинении управления странноприимных заведений наших в Иерусалиме духовному лицу. Как Святейший Синод, так и Министерство иностранных дел выразили одно и то же мнение, что поручение управления духовному лицу, а тем более монашествующему, поставило бы его в круг мирских забот, житейских отношений, не совместимых с иноческим званием, и могло бы иметь неблагоприятные последствия, и на этом основании пришли к тому заключению, что для управления странноприимным заведением удобнее было бы во всех отношениях назначить светское лицо с званием смотрителя и с подчинением его консулу.

С этими указаниями Святейшего Синода и Министерства иностранных дел сообразовались до сего времени как упраздненный Палестинский Комитет, так и заменившая его Палестинская Комиссия, которая из многолетнего опыта подобного управления убедилась, что порядок этот лучший и наиболее соответствующий характеру странноприимных заведений; притом же заведения эти, благодаря именно этому проекту управления, вошли ныне окончательно в нормальное положение, и введение каких-либо изменений в нынешнем способе заведования ими неминуемо повлекло бы за собой расстройство их.

Вторым проектом своим настоятель Духовной Миссии предлагает, в случае, если бы за консульством оставлено было управление приютами, вывести из дома, занимаемого Миссией, так называемый дворянский приют и поместить его в доме, отведенном для консульства, консульство же перевести в дом, в котором ныне помещается драгоман его и который состоит из двух небольших комнат с кухней. Затем, выделив из общих построек помещение Миссии, на долю которой выпадет таким образом целый двухэтажный корпус с удобным помещением на 50 или более человек, огородить довольно значительное пространство земли стеной, чтобы придать помещению Миссии характер монастыря.

Комиссия ни в каком случае не может допустить подобного расширения Духовной Миссии в ущерб помещению консульства. Подобное расширение не вызывается никакими особенными существенными потребностями Миссии, так как состав ее не увеличился новыми членами, да и сам архимандрит Антонин не приводит никакой другой более основательной причины к подкреплению своего предположения, кроме той, что ему желательно было бы придать помещению Миссии характер монастыря. Если заботливость архимандрита клонится к тому, чтобы дать Миссии только наружный вид иноческого учреждения, то, во всяком случае, он мог бы достигнуть этого и при нынешнем помещении Миссии, так как он совершенно отселен от находящегося в том же доме дворянского приюта. Вообще же трудно согласиться с желанием архимандрита получить в свое ведение огромное здание, где могут поместиться, как выше изложено, до 50 человек, и в то же время отдать консульству, учреждению светскому, требующему известной представительности, и которому при самом начале построек предположено было выстроить приличное помещение, только две комнаты с кухней; такое желание мало соответствует и стремлениям его отделиться от всего житейского и посвятить себя молитве.

Как ни склонна Комиссия сочувствовать подобному стремлению, но так как удовлетворение его сопряжено с громадными неудобствами, обусловливаемыми необходимостью предпринять переделку зданий, возвести стену и проч., на что потребуются значительные расходы, средства же Комиссии едва достаточны на содержание приютов, то Комиссия по зрелом обсуждении второго проекта архимандрита пришла к окончательному убеждению в невозможности выполнения его даже в самых сокращенных размерах.

Комиссия не сочла себя вправе входить в рассмотрение предложения архимандрита о том, что будто бы консул наш в Иерусалиме не имеет никаких особых дел, кроме поклоннических, и что поэтому он мог бы принять на себя управление приютами безвозмездно, только из-за помещения, отведенного ему архимандритом в доме драгомана, так как оценка деятельности нашего консула всецело принадлежит Министерству иностранных дел.

Наконец, в третьем проекте, значительно упрощенном и сокращенном против первых двух, настоятель Духовной Миссии нашей ходатайствует только о том, чтобы для Миссии отделены были от дворянского приюта две запасные комнаты для приезжих, находящиеся подле помещения начальника Миссии, а равно и две подвальные комнаты, находящиеся под домом Миссии. Затем архимандрит Антонин выражает желание, чтобы состоящая при приютах библиотека была передана в Миссию, так как, говорит он в своем представлении, ни при каком консульстве нельзя придумать основания быть библиотеке, а при всякой Миссии необходимо предполагается библиотека.

Относительно первого ходатайства архимандрита Комиссия не преминет снестись с консулом для получения сведений по вопросу об отделении от дворянского приюта вышеупомянутых четырех комнат в пользу Миссии. Что касается до передачи библиотеки из ведения консула в заведование начальника Духовной Миссии, то, так как библиотека эта состоит большею частью из книг светских, журналов, брошюр и т.п., то Комиссия полагает, что заведование этой библиотекой удобнее было бы предоставить светскому миру, а не монашествующему, тем более еще и потому, что библиотека эта первоначально предназначалась для чтения поклонников наших, и что Миссия во всякое время может ею пользоваться беспрепятственно. (Подлинное подписал управляющий Вестман, скрепил Директор Стремоухов)"[36].

Здесь в одном из проектов говорится о полезности учредить в Иерусалиме русский монастырь. Эта мысль, как мы знаем, высказывалась еще до учреждения Миссии (в Крестном монастыре). Между прочим, и граф Игнатьев, посол России в Константинополе, поддерживал эту же идею. Так, в одном из своих писем он извещал о.Антонина: "Духовную Миссию хотят уничтожить, как несоответствующую цели, ошибочно поставленной при учреждении. Говорят, что миссионерство русское немыслимо в Палестине, что на заведениях "должен быть просто церковный клир под начальством настоятеля для приходящих поклонников". На этом основании требуют от меня отзыва уже несколько месяцев. Вы знаете, почтеннейший отец, мое давнишнее мнение: Миссия действительно стоит на ложном основании, что подает повод к недоразумениям постоянным. Проще и лучше было бы учредить русский монастырь на заведениях. Я предлагал это еще в 1861 году. Тогда все бы упростилось, выяснилось, вошло в рамки. Министерством не отвергается такое предположение, а Св. Синод не поддерживает"[37].

Св. Синод отрицательно отзывался об устройстве монастыря в Иерусалиме, потому что считал это канонически неверным. Это в Синоде приравнивали к вмешательству в чужую область.

По нашему мнению, никак нельзя согласиться с этими взглядами в Синоде. Русская Духовная Миссия в Иерусалиме и без того является фактическим монастырем. За богослужением произносится прошение: "О святей обители сей...", начальники Миссии — архимандриты, совершают богослужение с жезлом в руках, поминают их с "братиею святыя обители сея" и т.д. Здесь разница только в одних названиях "монастырь" и "Миссия". Если же говорить о канонах, то Св. Синод нарушил их, когда учредил Миссию без согласия Патриарха Иерусалимского, а превращение Миссии в монастырь не имело бы существенного и принципиального значения. Ведь Миссию в то же время не считали и представительством Русской Церкви при Иерусалимском Патриаршем престоле, так как все официальные разговоры о церковных делах с Патриархом велись по линии консульства.

Получив из Петербурга ответ, что все его проекты отклонены, о.Антонин в стремлении покончить пагубное разделение русских людей в Палестине еще раз написал в Петербург свое предложение включить Миссию в состав посольских церквей. Но и эта просьба была отклонена. Тогда о.Антонин снова пишет в Петербург. На этот раз он адресует подробное свое письмо великому князю Константину. Содержание письма очень интересно, как образец полного бессилия начальника Миссии, поэтому мы его приводим почти полностью. После соответствующего обращения о.Антонин пишет:

"В видах водворения прочного и действительного порядка в странноприимных заведениях наших в Иерусалиме, я неоднократно в последние годы обращался к обоим ведомствам, держащим судьбы их в своих руках, с просьбою разделить территориально Духовную Миссию с консульством, размежевав их полюбовно в занимаемых заведениями пределах. На каковой конец представлял три — один другого уступчивее — проекта. С другой стороны, изведав на опыте в последних смутах Иерусалимских неудобство официального поминовения в своей церкви при богослужении местной духовной власти, то низвергаемой, то насильно навязываемой, формируемой то в виде "Правительствующего Синода", то в образе конституционного патриарха, я искал у Св. Синода для Миссии экстерриториального положения посольских церквей наших, основываясь на коем могли бы поминать у себя дома одну свою непосредственную духовную власть (Св. Синод), а везде на святых местах — местную временно признаваемую иерархию. Вместо того, чтобы снисходительно войти в подробное обследование того и другого предмета, Св. Синод, под давлением неведомо каких причин решился, как извещают меня из разных мест, употребить крайнюю меру — уничтожить совсем Миссию, заменив ее просто приходской церковью, по образцу наших заграничных церквей в Ницце, Женеве и проч. Исход дела по меньшей мере — неожиданный совершенно.

Так славно и шумно выступив своею Миссией в 1857 году и заставив о себе говорить Восток и Запад, мы в 1863 году, уже с позором попятились назад, а теперь и совсем хотим уйти с поприща раскрывшейся деятельности нашей в Палестине. Есть ли достаточные причины к самовзысканному посрамлению нашему делу перед лицом всего христианского мира в Иерусалиме, как в общем фокусе, перекрещивающегося своими интересами? Чего мы так испугались в 1863 году, что признали за нужное не посылать более своего архиерея на Восток?

Все у нас здесь обстояло благополучно. Покойный епископ Мелитопольский находился в наилучших отношениях к местному патриарху. А это составляло тогда нашу главную заботу. С нашим консулом здешним у него если и не было отношений вполне дружеских, то в его положении, когда-то властном, а потом приниженном, это было весьма естественно и при лучшей интенции правящих легко могло измениться к лучшему. Но мы предпочли позор и затем воображаемый покой терпеливому и выжидательному труду, которым так отличаются здесь пропаганды и так выигрывают стоящие за ними правительства. К торжеству всех, кому тяжело и ненавистно русское имя, мы вместо архиерея опять выслали в Иерусалим архимандрита (каких тут в Патриархии более, чем простых монахов) и в добавок отняли у него всякое распоряжение по приютам, польстившись, конечно, тем, что легче и проще вести нам дела свои в Палестине рутинным путем консульских распорядков, нежели непривычными нам, новыми приемами Миссии. Но мы забыли, что в Палестине у нас совсем иные интересы, чем те, для коих удобным и пригодным признается система посольств и консульств.

За всем тем, что мешало быть в Иерусалиме и консульству и Миссии отдельно друг от друга? У консульства есть свои известные и определенные дела — торговые, паспортные, судебно-полицейские (относительно русских подданных) и, наконец, политические. У Миссии были бы свои — поклоннические. А под прикрытием их она мало-помалу раскрыла бы свою настоящую миссионерскую (антипропагандную) деятельность. Разве нет здесь "Кустадии Святой Земли" и в то же время консульств Французского, Итальянского и Испанского, не мешающих друг другу? Разве нет "Госпиталя Австрийского", заведуемого духовным лицом и вместе с ним австрийского консула, ведающего свои консульские дела? Наконец, не тот же ли пример представляет даже протестантская община здешняя с английским епископом во главе, ничуть не мешающим ни в чем ни английскому, ни германскому консулам?

Но то, что существует у других, двойное право на существование свое представляет у нас. Ибо мы одни здесь стоим лицом к лицу с единоверной нам духовной властью, проводящей в народе нашем свои особые интересы и вызывающей нас на борьбу с нею. При всем том, существующий у других сотни и десятки лет добрый порядок по страху ли перед чем-то неведомым, по близорукой ли ревнивости или по свойственным нам апатии и непоследовательности мы через 5 лет существования его уничтожаем безжалостно и совершенно нерасчетливо. И этого мало было нам. Через другие 5 лет (в 1868 году) нам захотелось покончить с самым именем Миссии, но случай благоприятный не представлялся. Между тем приговоренная к смерти Миссия, благодаря некоторым особенным обстоятельствам, в последние годы успела приобрести себе значение, какого не имела даже при своем начальнике-епископе, ставши вдруг собственницею весьма немалоценных (и даже неоцененных, каков например Мамврийский Дуб) недвижимостей в Палестине, заведши школу, устроивши поклоннические приюты в разных местах и пр., одним словом, вошедши самым делом в ряды знаменитых своею деятельностью в Палестине иноверных учреждений и в некоторой степени затмивши собою единоверную ей Патриархию?

Оставалось бы, по-видимому, великому Отечеству только радоваться на ее небольшое процветание. Но некая фатально-враждебная ей сила не оставляет ее в покое. Снова огласившийся проект обращения ее в простую приходскую церковь ясно свидетельствует, что мы мало думаем о своей чести, о своем значении и своем влиянии на Востоке. Но возможно ли это? Не проще ли сказать, что мы просто "не ведаем, что творим" или, что ведаем только свою узкую идею и признаем только свою монополистическую мерку вещей?

Вашему благому почину мы обязаны здесь тем, что есьмы. В звании председателя Государственного Совета Вы имеете полную официальную возможность остановить ход всякого извета на Миссию, если он пойдет обычным законодательным путем. Но, и не дожидаясь сего, обрадуйте верных слуг Ваших здешних выражением Вашего сочувствия напрасно прорекаемой Миссии. Может быть, это одно остановит всякий ненужный замысел против нее. В настоящем положении дел в здешней Патриархии было бы совсем некстати какое бы то ни было изменение "статус-кво" Миссии. Падению Миссии прежде всех рукоплескала бы фанатическая коммуна здешняя, свергшая с престола своего законного патриарха и не устыдившаяся объявить Россию в сочувствии его мнимым преступным замыслам против своего правительства. Вместе с этою зловредною для дела Христова пропагандою эллинизма возрадовались бы печальному исходу Миссии и прочие бы представители папства, лютеранства и всякой другой ереси, не говоря уже об исламе, торжествующем при всяком ложном шаге христиан. Есть ли какая крайность нам делать подобное удовольствие врагам своим? Возникающие здесь по временам внутренние малые неурядицы при отечески-попечительном внимании правительства всякий раз легко могут быть улаживаемы. Что же касается отношений Миссии к местной Патриархии, в настоящее время довольно холодных (хотя вполне приличных), которые послужили, некоторым образом, поводом к данному Св. Синодом обороту дела Миссии, то изменить их на лучшие зависит не от Миссии, а от Св. Синода, до сих пор не открывшего прямых сношений с Патриархом Прокопием и от посольства в Константинополе, с действиями которого мне указано соображаться секретной обер-прокурорской инструкцией от 11 мая 1873 года. Что они во всякую минуту могут перейти в самые дружеские, за это ручается мое 24-летнее обращение с греками и мой, известный на всем Востоке, филеллинизм.

Еще на одно слово прошу Высокого снисхождения. По естественному закону оптическому — не различать хорошо того, что далеко, я не могу судить, насколько в синодальном решении (если таковое есть или готово состояться) относительно Миссии можно усматривать влияние посторонних. Не очень давно посольство при Оттоманской Порте, не справясь с архивом своим, заявило вслух всех, что у России нет в пределах Турции (заслуга это, что ли?) ни школ, ни Миссий. Не для того ли, чтобы защитить и оправдать этот Lapsuslinquae, Миссия и осуждается теперь на смерть? А с смертью ее уничтожится ли факт существования Еффрафской школы женской в Палестине. Не проще ли было бы заявлять так: есть Миссия, но Миссия поклонническая... Есть школа, но школа арабская, а не русская?..

Много еще могло быть сказано на ту же тему (и на другие, сходные с нею), но без вызова, а еще бы лучше — приказа к тому, я не считаю возможным распространяться более. Возобновляя смиренную просьбу о высоком снисхождении к незванному слову моему, полный признательной памяти и теплой молитвы ко Всевышнему, начальник Иерусалимской Духовной Миссии архимандрит Антонин. Иерусалим, 4 августа 1874 года"[38].

Однако консул настаивал, чтобы превратить Миссию в свою домовую церковь, Миссию, на которую было так много возложено надежд при ее основании, и в этом успел. В 1879 году состоялось решение о бытии Миссии консульской церковью. Только связи о.Антонина в придворных кругах помешали выполнить это намерение[39].

Много помог в оставлении Миссии на прежних основаниях без всяких ненужных ни для церкви, ни для России низведений посол наш в Константинополе граф Игнатьев. На запросы из Петербурга он категорически ответил, что с политической точки зрения считает ликвидацию Миссии делом вредным, так как это будет истолковано ярыми греками как победа[40]. Можно заметить, что граф Игнатьев был большим искренним личным другом о.Антонина. Как знать, может быть, давая такой отзыв в Петербург о необходимости оставления Миссии, в нем могли играть определенную роль и личные симпатии к миссийскому начальнику.

Мнение относительно фатального действия "системы" подтверждает еще один выдающийся палестиновед того времени — В.Н.Хитрово.

По поводу всех неладов Миссии и консульства В.Н.Хитрово рассуждает так: "Главной помехой нашей деятельности было отсутствие точно определенного и верно очерченного круга деятельности наших представителей в Иерусалиме.

Кроме этой существенной причины, которая, конечно, не существовала, если бы наши светские представители хотя немного сознавали свои обязанности, следует заметить, что эти представители далеко были ниже своего призвания. Карцев, Кожевников и Илларионов может быть прекрасные люди, отличные чиновники, даже примерные консулы в Неаполе или Салониках, но все они не отдавали себе никогда отчета в том, что Иерусалим иной город, чем Неаполь или Салоники. В Иерусалиме можно жить и действовать только умом или сердцем. К сожалению, они не жили ни тем, ни другим, переносили свои дипломатические замашки в Иерусалим и разыгрывали роль полных генералов от русских. Оттого один проводил дни и ночи в пировании с турецким пашою, другой шил себе белый кепи с генеральским в ладонь галуном, наконец, третий после года пребывания в Иерусалиме не видел Иордана и на выраженное мною удивление ответил: "что мне там делать?" Понятно, что не им было заняться улучшением нравственного быта наших поклонников, о котором они не имели понятия. Драгоманы, кавасы, наши богомольцы, отчасти греческое духовенство — все было у их ног, и если были люди, не склоняющиеся перед ними, то это были единственные представители нашей Духовной Миссии. Чувству мелкого самолюбия жертвовались интересы России.

Переходя к представителям нашей Духовной Миссии, должен прежде всего заметить, что даже враги их не могут отвергнуть ни их ума, ни их учености. Что касается до духовных дел, то, конечно, все они далеко превосходят в этом отношении представителей нашей светской Миссии и не им было преклонять голову перед консулом, презрительно отзывающемся об Иордане. Но и помимо этого я убежден, что на всем обширном пространстве Российской Империи едва ли найдется более щекотливая, более тяжелая должность как настоятеля Русской Духовной Миссии в Иерусалиме. Как архимандрит, он в иерархическом отношении стоит ниже последнего греческого епископа, а, зная, как с одной стороны в духовном ведомстве сильна иерархическая последовательность, а с другой, как необразованно и грубо высшее греческое духовенство, становится ясным, как трудно ему поддерживать значение представителя православной Руси. Но этого мало. Суть так называемого арабского вопроса сводится к стремлению арабов иметь свою национальную иерархию. Россия вследствие собственной своей истории может быть только на стороне национальной церкви, по крайней мере к этой стороне лежат ее симпатии, их должен разделять представитель Русской Церкви. Между тем, эти стремления, эти симпатии явно враждебны греческой иерархии. Пока на иерусалимском патриаршем престоле сидел покойный Кирилл, который хотя отчасти симпатизировал национальной церкви, положение было еще до известной степени сносно, иное оказалось при его наследнике, выбранном противной партией.

Настоятель Русской Духовной Миссии оказался, с одной стороны, между молотом и наковальней, с другой — принужденным быть послушным секретарем людей, которые стояли гораздо ниже его в умственном развитии. Если к этому присовокупить неизбежное даже в монахе чувство собственного достоинства, неизбежная с духовным воспитанием известная угловатость, то понятно становится то невозможное положение, которое создано было Палестинским Комитетом для начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, и требовать от сего последнего, все-таки человека, среди этих дрязг и мелочей еще деятельного участия в заботе о нравственном быте паломников, было бы возлагать на него обузу выше сил человеческих. Что же касается до его помощников, то и в этом отношении что могут сделать 1 или 2 иеромонаха на 3.000 поклонников"[41].

В описаниях взаимоотношений Миссии и консульства неоднократно упоминалась Палестинская Комиссия. Посмотрим, что это было за учреждение. В конце семидесятых годов "перестал существовать Палестинский Комитет, но... вместо него при Министерстве иностранных дел образовалась Палестинская Комиссия, также высокопоставленная, также хорошо защищенная и даже в личном составе не много изменившаяся, включив в себя людей типа Мансурова и прочих деятелей засохшего Комитета. От этой злополучной Комиссии дело церковное страдало еще больше, чем от Комитета, ибо Комиссия была еще более правомочной и ею узаконялись многие решения, которые Комитет не был бы в силах провести"[42]. Какова была власть Комиссии и как она относилась к Миссии, мы можем судить из писем о.Антонина.

Как мы уже видели, в наших палестинских делах немалую роль играл Б.П.Мансуров. Его отношение к Миссии нам давно известно. И вот этого самого Мансурова в 1884 году Министерство иностранных дел командирует в Палестину, в Иерусалим: "Одна из целей этой командировки, — писал о.Антонину обер-прокурор Св. Синода, — заключается в исследовании положения имеющихся во Святом Граде приютов наших, кои, ввиду постоянно возрастающего числа паломников, не в состоянии удовлетворить существующим потребностям. Г-ну Министру представить заняться выработкою соображений относительно средств к расширению означенных приютов.

Тою же поездкою Мансурова Министерство иностранных дел предположило воспользоваться в видах изучения интересов, находящихся в связи с положением нашим в Святой Земле и касающихся, между прочим, взаимных отношений между Иерусалимской Патриархией, нашею Духовною Миссией и консульством.

Нередко возникающие между сими учреждениями недоразумения и пререкания, а также отличающие их взаимные отношения недоверия, крайне неблагоприятны для значения нашего в Святой Земле. Для устранения сего статс-секретарь Гире предположил поручить Б.П.Мансурову ближе исследовать причины таковых недоразумений, разъяснить как начальнику Духовной Миссии, так и генеральному консулу нашему пределы их деятельности и компетентности на основании существующих положений и окончательно разрешить служащие доводом к пререканию вопросы.

По представлении этого предположения на Высочайшее благоусмотрение, государю императору благоугодно было повелеть войти со мною в сношение в видах изыскания средств к осуществлению оного.

Во исполнение таковой воли имею честь обратиться к Вашему Высокопреподобию с покорнейшею просьбою откровенно объясниться с Б.П.Мансуровым по всем вопросам, по коим существуют недоразумения между Миссией и генеральным консулом нашим, а также с Иерусалимским Патриархатом, и оказать самое искреннее содействие тем попыткам, кои будут им предприняты в видах установления правильных и основанных на взаимном доверии отношений"[43].

Только в 1890 году мечта о.Антонина и его предшественников осуществилась. Русское подворье было разграничено таким образом, что собор, здание Миссии с домовым храмом и четырьмя внутренними дворами и непосредственно примыкающая к ним земля были выделены в непосредственное заведование и владение Русской Духовной Миссии и ее начальника[44].

"Самый факт существования в Палестине нашего духовного представительства в течение нескольких десятилетий, рост паломнического движения, в связи с этим частые посещения Святой Земли не только рядовыми богомольцами, но и представителями науки и печати, интересные корреспонденции самого начальника Миссии в различных органах современной печати — все это содействовало увеличению интереса к Палестине.

На опыте своей личной борьбы с Палестинской Комиссией и консульством о.Антонин пришел к прискорбному убеждению, что Церкви не дают и она не может самостоятельно управлять и работать в своей сфере. Но вместе с тем являлось и другое еще более прискорбное убеждение, а именно, что и сама Церковь настолько привыкла постоянно опираться на государство, искать в нем не только защиту и поддержку, но подчас, и очень нередко, и инициативу, и двигательный импульс, что невольно рождалось тревожное опасение того, что церковный аппарат страдает атрофией жизненных функций. Синодальный строй, увы, обессилил ее для жизненной борьбы. Слишком дорого стоил Церкви ее мезальянс с государством.

И вот тогда-то и явилась у некоторых русских общественных и церковных деятелей, любящих Палестину, мысль призвать на помощь нашему там церковному делу не бюрократические комиссии и великосветских снобов, а ту силу, которая не раз спасала Россию и являла свою жизнеспособность — общество. Увы, историческая обстановка оказалась неподходящей. После долгих перепитий этот опыт был осуществлен лишь в начале царствования Александра III, в начинающиеся свинцовые годы реакционного обскурантизма, когда все направление государственной политики никак не благоприятствовало таким предприятиям.

Движение это по замыслу должно было быть чисто общественным, им заинтересовались люди идеи, а не ремесла, впереди была одна цель — помощь нашему делу в Палестине. В принципе хотели освободить его от "седмочисленного на него влияния", от чиновнической опеки и вдохнуть в него жизнь. Но с первых же шагов инициаторы дела столкнулись с непредвиденными затруднениями на каждом шагу: Палестинская Комиссия при Министерстве иностранных дел, достаточное противодействие обнаружилось даже и от самого Синода. В результате организовалось "Православное Палестинское Общество" с титулом "Императорского" под председательством вел. князя Сергия Александровича и с виднейшими представителями бюрократии и великосветского общества в составе своего исполнительного органа, обратившееся в своеобразное полу-государственное, полу-общественное учреждение, с чиновническим духом и во многом унаследовавшее стиль покойных Палестинских Комитета и Комиссии.

Правда,  дело не ограничилось только в перемене названия Комиссии в Общество. Это последнее было гораздо деятельнее и работоспособнее, но для нашей Миссии безусловно и более гибельным. У Миссии теперь появился очень сильный и жизненный противник. Если когда-то Комиссия была только каким-то придатком при нашем дипломатическом ведомстве, против которого можно было найти управу, то теперь Палестинское Общество само стало ведомством, своим титулом и высокими представителями защищенное от возможных нападений.

Увлечение Палестиной стало модным в петербургском свете, и ею стали вдруг интересоваться почетные опекуны и члены Государственного Совета. В члены Общества вступить были вынуждены наши архиереи и наиболее видные пастыри. Таким образом, Миссия лишилась совершенно возможности бороться ради своих церковных интересов с новым положением и обороняться от покушений нового противника на ее права.

Общество, несомненно, имеет очень немало заслуг и достоинств за истекшие свыше тридцати лет своего довоенного (до 1914 года — А.Н.) существования, но оно также унаследовало и немало недостатков от своих предшественников: Комитета и Комиссии. Главный из них — это столь присущий государственному дореволюционному аппарату взгляд на Церковь как на подчиненное ему ведомство.

К сожалению, нередко Миссии приходилось переносить от Общества "беды как от лжебратии" (2 Кор. 11, 26) и в "братской" руке видеть зажатый против Миссии камень"[45].

В нашу задачу не входит описание деятельности Общества, но невозможно не сказать по справедливости, что Палестинское Общество сделало на Ближнем Востоке большое дело. Согласно приводимому ниже уставу Общества оно должно было:

"1. а) собирать, разрабатывать и распространять в России сведения о святых местах Востока; б) оказывать пособие православным паломникам этих мест; в) учреждать школы, больницы и странноприимные дома, а также оказывать материальное пособие местным жителям, церквам, монастырям и духовенству.

По существу предметов, входящих в круг занятий Общества, оно разделяется на три отделения.

Общество заботится о приведении в известность и сообщении таких сведений, которые остаются без употребления в частных руках и в архивах разных мест.

Общество старается о приобретении учебных пособий, книг, рукописей, карт, достопримечательностей и проч., допуская к пользованию ими не только членов своих, но и всех желающих извлечь из них пользу для своих занятий.

Общество назначает, по мере средств своих, денежные или другие награды за разрешение вопросов, им предлагаемых.

Общество, по мере средств своих, снаряжает экспедиции, дает поручения своим членам или посторонним лицам, желающим участвовать в трудах его, содействует им своими указаниями, поощрениями,пособиями и, в случае нужды, своим ходатайством.

Собирание и распространение сведений Обществом совершаются посредством чтений и сообщений в собраниях Общества, а также переписки, печатных записок, периодических и других сочинений и сборников, издаваемых в свет на основании общих цензурных правил.

Общество оказывает пособие православным паломникам при посещении ими Святых мест Востока устройством для них странноприимных домов, больниц, особых паломнических караванов, удешевлением путевых расходов, изданием путеводителей и т.п.

Общество, по возможности, восполняет деятельность учрежденной при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел Палестинской Комиссии и старается согласовать свои действия с советами и указаниями Русской Духовной Миссии в Иерусалиме и Русского консульства в Палестине"[46].

Все эти задачи блестяще были выполнены Обществом. Прекрасные издания научного характера увидели свет благодаря Обществу. Паломники были обеспечены всем необходимым, и на русских постройках, или, как до сих пор говорят в Иерусалиме, на Русском подворье, могли себя чувствовать как в России, так как все, к чему привык русский человек, вплоть до грибов, которых нет в Палестине, было доступно соотечественникам за весьма умеренные цены.

Масса построек (школ и больниц) в Палестине и Сирии до сих пор красноречиво свидетельствуют о том, как много благотворений сделало Общество местному населению.

А сколько хорошего и полезного принесли Православию Назаретская мужская и Бет-Джальская женская учительские семинарии, подсчитать невозможно, но до сих пор (более сорока лет эти школы не работают) имеется много арабов, которые и воспитание, и образование получили благодаря Обществу, сами работали учителями, а их ученики и сейчас трудятся на ниве просвещения.

Можно определенно сказать, что Палестинское Общество вполне оправдало возлагавшиеся на него надежды. В этом оно получало немалую поддержку и от Русской Православной Церкви. Сразу после организации Общества почувствовался недостаток в средствах. Благотворителей оказалось гораздо меньше, чем предполагали. Но когда с церковных амвонов раздался пастырский призыв помочь и поддержать материально Общество, когда по всей России был установлен в Вербное Воскресение т.н. палестинский сбор, то золотая река потекла через Общество в Палестину, тогда стало возможно для Общества сделать то, что оно сделало.

Правда, для Миссии, для ее прав и деятельности, Общество не было помощником, но больших трений с Палестинским Обществом Миссия не имела, а там, где имели место неприятности, то виновниками нужно считать только "систему" и ее ревностных, часто не по разуму, чиновных исполнителей.

Интересно еще отметить отношение к о.Антонину в Петербурге в высших сферах, так как из сказанного видно, что от официальных представителей России в Иерусалиме он и Миссия встречали только вражду.

Конечно, в светских правительственных сферах было то же отношение к Миссии, что и в Палестинском Комитете и Палестинской Комиссии.

Несмотря на общую отрицательную реакцию в Петербурге по отношению к Миссии, лично о.Антонин во время службы в Иерусалиме видел со стороны начальства, причем, главным образом, светского, большие знаки внимания к себе. В 1870 году о.Антонин был награжден орденом св. Владимира 3-й степени, в 1885 году орденом св. Анны 1-й степени, в 1888 году орденом св. Владимира 2-й степени. В рескрипте Александра III о сопричислении о.Антонина к ордену св. Анны говорилось: "Священное служение Ваше за пределами отечества в течение многих лет Вы совершаете с неутомимым усердием и с достоинством просвещенного представителя Русской Церкви в странах иноземных. С успехом и пользой исполняя возложенные на Вас обязанности. Вы снискали себе глубокое уважение со стороны соотечественников, притекающих на поклонение святым местам Палестины и пользующихся Вашим попечительным участием и духовным руководством"[47].

В Синоде же о.Антонин был не весьма популярен, чем был обязан главным образом отрицательному отношению к нему митрополита Московского Филарета, который все время давал это чувствовать после упоминавшегося следствия по делу архимандрита Леонида. Кроме того, архимандрит Антонин иногда писал в Синод свои доклады и представления по ряду церковных вопросов, казавшиеся в Синоде слишком смелыми и либеральными. В своих докладах о.Антонин иногда, по нашему мнению, слишком превозносил все греческие церковные обычаи и традиции. Нет слов, что среди местных церковных особенностей на Востоке есть немало хорошего, ведущего от лет древних, но стараться исправлять все свое ради того, что оно не вполне соответствует греческим вкусам, было бы делом вредным, так как часто отдельные моменты из восточной церковной жизни только шокируют религиозное чувство русского человека. В таком стремлении привести к тождеству все проявления обрядовой церковной жизни России и Востока можно принести большой соблазн для русских и не расположить к нам греков.

Несомненно только, что превосходство Восточной церкви перед Русской было в большей ее свободе, в более близком исполнении канонов, чем у нас в Синодальный период. В бумагах о.Антонина это чувствуется, в Петербурге же не могли не раздражаться на такие смелые речи.

Безусловно, митрополит Филарет, да и другие иерархи чувствовали стесненность своего положения высших представителей ведомства православного исповедания, может быть, потому и раздражались в Синоде, когда о. Антонин как бы обличал это нездоровое явление, так как изменить что-либо в этом отношений к лучшему было не в их силах. Но как бы дело ни было, о.Антонина в Петербурге в высших сферах называли человеком "с душком" и либералом. Неприятно переживал о.Антонин такие эпитеты, прилагаемые к нему людьми, у которых, как он говорил, "не отыщешь ни духа, ни душка, а один запах"[48].

Друг о.Антонина граф Игнатьев, посол России в Константинополе, в письмах говорит о чисто человеческой стороне отрицательного отношения митрополита Филарета к о.Антонину: "Поделом "знакомый" (так в переписке графом Игнатьевым всегда называется митрополит Филарет — А.Н.) Вас остерегается и боится Вам давать ход, чтобы не перещеголяли. По кончине Филарета у нас нет никого, по мнению моему, способного составлять и выражать за Св. Синод мнение в различных щекотливых случаях. Кто же возьмется написать так дипломатически и так крючковато, но вместе с тем так православно, как Вы"[49].

Приведенными словами мы нисколько не хотим умалить авторитет Московского святителя, но и совершенно не верить словам графа, знавшего прекрасно всю закулисную жизнь высших кругов, нет никаких оснований. Вполне естественно предположить, что сильной поддержкой константинопольского посла, который с искренней любовью относился к архимандриту, смог удержаться о.Антонин столько лет в Иерусалиме при враждебном отношении консульства и чиновного Петербурга, а также при нерасположенности к нему Синода. В подтверждение этого приведем выдержку из писем посла к о.Антонину: "В последний приезд мой в Петербург бранился я из-за Вас, — писал о.Антонину граф Игнатьев, — в Азиатском департаменте, обвиняющем меня в настоящем потворстве Вам, в желании унизить консульское достоинство. Грех Вам в чем-нибудь на меня сетовать и смешивать петербургские воззрения с моими"[50].

Уважая отца Антонина, посол старался давать ему поручения, где он мог показать себя с хорошей стороны. Граф Игнатьев был всегда уверен, что о.Антонин может работать только хорошо. Так посол Игнатьев назначил о.Антонина посредником в деле поднесения Синайской обителью древнего списка Библии CodexSinaiticus русскому императору. При дипломатичных стараниях о.Антонина Библия была дана царю как подарок, за который были выданы монастырскому начальству несколько орденов и пожертвовано только лишь 2.000 руб.[51], в то время как этот кодекс был оцениваем очень дорого.

По ходатайству посольства, о.Антонину за службу за границей через Министерство иностранных дел была утверждена 19 октября 1870 года пенсия в размере 1.000 руб., если он уйдет за штат[52].

Видя, что сложившиеся отношения с русскими государственными представителями парализуют всякую деятельность Миссии, пытливый ум о.Антонина находит сферу для приложения своих сил и способностей, благодаря которой значительно укрепились в Палестине влияние и авторитет русских. Таким великим делом явилась покупка Миссией земельных участков вне Иерусалима.

Каким образом у о.Антонина возникла мысль о таких покупках, говорит его упоминавшееся уже письмо к Мансурову, в котором он бросает обвинение в том, что Миссию хотели закрыть. Тут же говорится о реакции, с какой официальные представители "системы" сразу встретили и далее относились к этой бесценной деятельности о.Антонина.

"Осмотревшись на месте и убедившись, что дело действительно ведется к этому жалкому концу, я, чтобы не столкнуться ни с кем ни на политическом (по сведениям, неподлежащим сомнению, в Азиатском департаменте составилось мнение, что я добиваюсь (или присваиваю себе) политического значения в Палестине Духовной Миссии. Что сказать, чтобы не обидеть лиц, когда-то любимых? Видно не у одного страха глаза велики!), ни на церковно-каноническом, ни даже на миссионерском поприще, ограничился одним чисто поклонническим значением своей Миссии и нашел способ, путем территориальных приобретений и устройством в разных местах русских приютов, поставить ее и крепче, и весче, и, пожалуй, даже блестяще, чем когда бы то ни было в другое время в Палестине. Могла простить мне это "система"? Я не дитя, чтобы поверить этому. Обращаюсь к Вам, Превосходительнейший Борис Павлович, "человеку честному и искреннему", в чем погрешил я пред отечеством, Богом, что стал приобретать в собственность России то, что еще осталось Божиим провидением в Святой Земле ценным из не захваченного католиками, протестантами, армянами, жидами? Ведь во всякой другой земле Христианской подобного ревнителя на крайность осыпали бы похвалами.

А у нас я, прослуживший обществу русскому и церкви русской на теперешнем месте своем верой и правдой 14 лет, и со мною человек, стоящий не только хвалы, но блестящей награды, которого умом, тактом, смелостью и неподкупною честностью — не говорю уже о беззаветной преданности России — достигнуты мною такие невероятные результаты, смиренный драгоман Миссии, не только не оценены, но подвергаемся ожесточенному преследованию со стороны своего консула"[53].

Решив направить энергию Миссии по такому руслу, о.Антонин в 1868 году покупает участок в Хевроне с Дубом Мамврийским. Один из исследователей жизни отца Антонина так описывает приобретение этого участка:

"Одной из первых и едва ли не самой замечательной покупкой о.Антонина был знаменитый Мамврийский, или Авраамов дуб, близ Хеврона, около которого, согласно Бытописателю, Патриарх, отец верных принял Трех Таинственных Странников (Быт. 8, 18; 18, 1-5). С древнейших времен в преданиях местного населения сохранилось убеждение, что принадлежащее ныне русским урочище так называемое "Хир-бэт-эн-зибта" в получасе ходьбы от Хеврона и есть библейская дубрава. Это предание передавалось из поколения в поколение и об Авраамове Дубе говорят многие свидетели древности, историки и паломники. Огромный дуб с тремя широко разросшимися ветвями, выделяющийся своей величиной среди виноградников и маслин, с давних пор является объектом религиозного почитания местного населения, именно как дуб Авраамов. Следует заметить, что арабское население Хеврона считалось всегда наиболее фанатическим из всех мусульманских племен Палестины. Непримиримость хевронских шейхов была общеизвестной. Христиане проникают туда очень поздно и доныне в малом числе. Первым христианским просветителем, не убоявшимся поселиться в Эль-Халиль (арабское название Хеврона), был наш о.Антонин.

После тщательных разведок на месте и серьезного размышления о.Антонин решился попытаться приобрести Дуб. Это решение поддерживал в нем и драгоман Миссии Я.Е.Халеби. Самый участок с библейским древом, сравнительно небольшой, принадлежал уже более 70 лет некоему Ибрагиму Шаллуди, получившему его в наследство от своего отца Османа. Ибрагим, кроме чисто религиозных соображений, дорожил своей собственностью также как довольно выгодной статьей дохода и продавал заезжим туристам — немцам и евреям (которых арабы очень недолюбливали всегда) ветки, сучки и листики священного древа для столярных поделок. На основании тщательно и осторожно собранных сведений являлась вероятность предполагать, что Ибрагим не прочь будет продать даже и самую святыню. Трудность была только в формальности, как узаконить продажу. Конечно, нельзя было и думать о том, чтобы действовать открыто и законным путем купить Дуб на русское имя. Тут-то и оказал неоценимую услугу Яков Егорович (Халеби, драгоман Миссии — А.Н.). Снабженный деньгами, соответствующими документами и всем необходимым для своей неожиданной и новой роли, зимой 1868 года он явился в Хеврон, переодетый под видом купца из Алеппо. Была специфическая для Палестины зимняя непогода с дождями и ветрами, в тот год особенно сильными.

Яков Егорович, осторожно играя свою роль, якобы закупал товары, вращаясь среди хевронских торговцев, пробыл в Хевроне довольно долго. Дело двигалось вперед очень медленно, во все же была надежда на сговорчивость Шаллуди. Как-то раз, когда перестала непогода и настало несколько ясных, теплых дней, неожиданно радующих взор среди Палестинской дождливой зимы, Яков Егорович решил провести ночь под самым священным древом. Как только он устроился на ночлег и завернулся, чтобы уснуть, вдруг раздался выстрел и над его головой просвистела пуля какого-то фанатика-араба, спрятавшегося вблизи алеппского купца. Покушение, слава Богу, не удалось. Но оно показало ясно опасность, которой подвергался смелый путник, и оправдало столь известный фанатизм хевронцев. Все же, наконец, после длительных и томительных переговоров, затягивать которые арабы такие мастера, комбинаций, предосторожности, бесчисленных бакшишей, тоже столь необходимых в той среде, Шаллуди продал участок земли с Дубом Якову Егоровичу, на что был немедленно составлен законный владельческий акт ("кушан") на его же, Якуба Халеби, имя.

От очевидцев пришлось слышать о встрече его с о.Антонином в Иерусалиме. Отец архимандрит ожидал приехавшего Халеби у входа в зал на лестнице в здании Миссии. Как только Яков Егорович увидел еще снизу фигуру о.Антонина, он радостно взбежал на лестницу, помахивая кушаном и крича: "Дуб — русский, дуб — русский". О.Антонин широко раскрыл ему свои объятия и, радостно обняв его, расцеловал.

На этом заботы отца архимандрита о Мамврийском участке не остановились. После этой сделки удалось купить еще несколько прилегающих к Дубу смежных владений и, таким образом, округлить нашу там усадьбу. Но фанатизм шейхов все же не мирился с вторжением неверных в священные пределы мамврийские. Особенно много неприятностей пришлось пережить при покупке (на совершенно впрочем законных основаниях) одного из соседних владений от очень уважаемого в народе шейха Салеха Мжагеда. Протестовало и местное население, и турецкая администрация. В дело вмешались паша-губернатор Иерусалима, хевронский каймакам, муфтий, кадий и весь хевронский меджилис. Особенно был настроен нетерпимо муфтий, который, как пишет о том о.Антонин консулу Кожевникову, не затрудняется публично говорить весьма почтенному и считаемому в народе за святого шейху Салеху Мжагеду, что он стоит того, чтобы снять с него чалму, повесить ее на шею ему и водить его с позором по городу за то, что продал свою землю христианам, но как бы то ни было, в результате этой энергичной, осторожной и умелой деятельности отца архимандрита, Миссия владеет у Дуба Мамврийского участком в общей сложности площадью в 7.2354,74 квадратных метра. Уже 22 мая 1871 года под сенью Дуба была совершена первая Божественная Литургия.

Со временем над свидетелем славы Патриарха Авраама устроен был железный навес, а самое основание ствола было окружено особым каменным фундаментом, на котором и совершается богослужение.

Надо сказать, что прошедшие тысячелетия не пощадили маститого старца и значительно сказались на его внешнем виде: дерево заметно гниет, подвергается червоточению и сильно сохнет, что, по словам самого о.Антонина, начало усиливаться особенно со времени перехода дерева в наши руки. Одна из отсохших и бурей сломленных ветвей его хранится в Миссии.

Ныне на этом обширном участке красуется прекрасный приют для паломников, сторожевая башня, две цистерны для дождевой воды — все это сооружения о.Антонина, не говоря уже о величественном новом храме, начатом постройкой в 1907 году при начальнике Миссии архимандрите Леониде (Сенцове) и освященном в 1925 году"[54].

Приобретение этих участков было произведено с 1868 по 1889 год. Все двенадцать участков земли, составивших одно большое владение Русской Духовной Миссии, были куплены за 11.000 франков на имя драгомана Миссии Я.Е.Халеби, а позднее все было переведено на имя Русской Духовной Миссии в Иерусалиме[55]. По турецким законам землю не мог покупать иностранец, землей мог владеть только подданный Оттоманской империи. Этим первоначальным оформлением участка на свое имя, а потом переводом его на имя Миссии Халеби оказал России неоценимую услугу[56]. Нужно вообще отдать дань должного уважения к памяти этого человека, преданного России, но должным образом не оцененного. Правда, он получил в награду золотую медаль из Петербурга[57], был избран членом Палестинского Общества за свои труды[58], однако после смерти о.Антонина как-то быстро забылись его труды и заслуги. Он был близким другом отца Антонина, терпевшего на чужбине как от чужих, так и от своих. Чтобы больше отравить жизнь энергичному начальнику Миссии, об его отношениях к драгоману пускались разные скверные слухи, но сам о.Антонин всегда говорил, что Яков Егорович (Халеби) скрасил всю его жизнь[59].

После более чем тридцатилетней службы в Миссии, давшей такие большие и полезные результаты, Я.Е.Халеби очутился в затруднительном материальном положении.

В ноябре 1894 года он обратился с письмом к обер-прокурору Синода К.П.Победоносцеву, в котором писал: "Состоя слишком 30 лет на службе драгоманом при Иерусалимской Духовной Миссии в ведении Российского Святейшего Синода, я исполнял усердно и честно все те трудные поручения, которые возлагал на меня мой начальник, покойный отец архимандрит Антонин. Трудно представить, какие затруднения я встречал при покупке земель. Все земли были куплены на мое имя, как турецкого подданного, имеющего право приобретения земель, и за незначительную сумму. Одно время находился под гнетом местной турецкой власти, которая за услугу, оказанную мною Русской Духовной Миссии, заставила меня во время последней войны немедленно оставить Иерусалим, не говоря о других препятствиях, которые я встречал при получении разрешений на построение церквей и приютов в разных местах Палестины. Имея в виду вышеуказанные труды, я осмеливаюсь всепокорнейше просить Ваше Высокопревосходительство обратить Ваше высокое и милостивое внимание на мою службу, так как я имею семью и малолетних детей, которые нуждаются в обеспечении в будущее время"[60].

Несмотря на то, что все изложенное в этом прошении подтверждалось свидетельством последующих начальников Миссии, хорошей пенсии в благодарность за свою службу Яков Егорович Халиби так и не получил.

За время отца Антонина на этом участке была построена каменная ограда сухой кладки (без цемента и извести) вокруг всего владения. В 1874 году была окончена постройка двухэтажного дома для приема паломников. В 1890 году была построена сторожевая башня, с которой виден весь участок. Постройка дома и башни обошлась в 32.000 франков[61].

Следующие земельные покупки о.Антонина шли в таком хронологическом порядке:

В 1869 году он купил большой участок около деревни Бет-Джа-ла. К этому участку был прикуплен потом еще небольшой участок. Всего площадь этого приобретения равнялась 2.700 кв.м. На участке отец Антонин построил для себя домик. Расход на покупку и постройку равнялся 3.500 франков. В 1886 году этот участок о.Антонином был подарен великому князю Сергию, а последний передал подарок в заведование Палестинскому обществу[62].

Около Бет-Джалы на вершине горы Рас-Она был приобретен еще один участок в 1873 году. Размер участка 519 кв.м., цена 642 франка. Впоследствии этот участок был также передан через князя Сергия Палестинскому Обществу[63].

Через год, в 1874 году, о.Антонин купил участок в Иерихоне. На участке был разведен сад и построен дом для проходящих через Иерихон на Иордан паломников. Размер участка 15.126 кв.м. Нет сведений о том, за сколько куплена была земля. При покупке земли был совершен вакуфный акт. На этой территории о.Антонин сделал раскопки, он нашел 5 колонн, по-видимому, какой-то древней базилики. Позднее еще были найдены 6 камней с живописными изображениями святых, гранитный розовый камень и фрагменты колонн и мозаики[64].

Покупка в Иерихоне была тоже замечательна по своим последствиям. "Эта часть долины Иордана в древнее время была известна своим плодородием. Прежние Иерихоны находились поблизости нашего сада. Первый из них, построенный вокруг источника Пророка Елисея, был в 1/2 часа пути к северу от нашего сада. Разрушенный евреями за 14 веков до Р. X., он никогда не терял вполне своего значения. Он только отступил на 1/2 часа пути к югу от нашего сада. За 500 лет до Р. X. Ирод Великий так украсил его великолепными дворцами и постройками, что город вновь сделался знаменитым. Благодаря искусному орошению (длина его каналов была около 20 километров), его сады пальм были так известны и вместе с тем доходны, что триумвир Марк-Антоний не посовестился подарить доходы с них капризной красавице Клеопатре. Разрушенный Веспасианом (в 70 году по Р. X.), он вновь был возобновлен императором Адрианом во II веке. Этот третий Иерихон был опять разрушен в VII веке арабами. Но в XII веке Крестоносцы вновь восстановили его, и он сделался опять почти столь же знаменитым, как и второй Иерихон при Ироде. После их изгнания из Святой Земли город опять был разрушен.

В 1874 году, когда наш знаменитый архимандрит Антонин, не боясь набегов бедуинов, выстроил здесь странноприимный дом для русских паломников, то этот дом был единственным европейским жилищем. Близ него было 150 мазанок, в которых жили арабы-мусульмане. Дом и наши паломники были причиною появления безопасности в этих местах, и они вновь возвращаются к жизни. Скоро вслед за о.Антонином Православной Патриархией были выстроены дом и церковь и еще дом — одной русской поклонницей. Ныне здесь уже три каменных дома и около 10, сделанных из земляных кирпичей, в большинстве коих помещаются порядочные гостиницы, усердно посещаемые зимой и весной туристами. Эти места вновь станут знаменитыми и, несомненно, что зарождающийся (пятый по счету) Иерихон имеет будущность"[65].

Писавший так в конце прошлого века оказался прав. Сейчас Иерихон довольно приличный город.

Нужно немного коснуться форм земельного владения в Палестине (несколько выше мы упомянули вакуфный акт), так как земли Миссии были оформлены актами разных категорий, и эти формы владения неизменны и сейчас как в Иордании, так и в Израиле.

Первой категорией земельного владения будет мульк. При этой форме владелец земли является ее полным хозяином и владельцем. Он может свою землю продать и завещать, кому он хочет.

Вторая категория — мири. Это относительная форма собственности земли. Продать ее юридически владелец не имеет права, но он может отдать ее кому-либо и получить за это деньги. После смерти владельца эта земля остается обязательно в его семье. Завещать эту землю кому-то постороннему нельзя.

Третья категория — вакуф или вакф. Земля, оформленная актом вакуф, считается достоянием Бога, владелец земли — только держатель ее. Такой участок нельзя ни продать, ни завещать. Обычно вакуф называется еще имуществом бедных, так как доходы с таких земель обычно идут на какие-то благотворительные организации. Причем благотворительность чаще обусловлена определенным кругом лиц, на кого она должна распространяться. Бедные обычно разделяются по религиозной принадлежности: православные, католики, мусульмане и так далее. Если в данной местности не окажется ни одного бедного того религиозного исповедания, для которого оформлен вакуф, то суд может своим решением передать вакуфную землю бедным другого исповедания.

Вакуф бывает или на определенный срок, или постоянный. Вакуф не может никогда перейти в иную форму владения.

В 1875 году близ Иерусалима в деревне Силоам (Иосафатова долина) приобретено было 409,37 кв.м. за 400 франков. На этой земле было две пещеры — одна большая с резным по камню карнизом (она так и называется пещера с поясом) и другая — меньших размеров. Впоследствии участок был оформлен как вакф. После покупки земли кругом была построена стена сырой кладки (на извести), которая обошлась в 1.100 франков[66].

С 1878 по 1882 год о.Антонин купил второй участок около Силоама за 400 франков. Оформили землю на имя крестьян Абдаллы и Мыслеха Дараваш. Архимандритом Рафаилом позднее была здесь же прикуплена еще земля за 1.000 франков. Участок этот был потом подарен князю Сергию[67].

В 1379 году в деревне Аната близ Иерусалима (предполагают, что деревня Аната — древний Анафоф, родина пророка Иеремии) было куплено 370 кв.м. земли за 740 франков (в документе было указано 450 кв.м.). На этом участке сохранились остатки древней христианской церкви, два невысоких остатка стены, мраморные плиты пола, основания колонн. В конце XIX века землю подарили князю Сергию, и на его имя был переоформлен участок[68].

В этот же год была произведена другая ценная покупка. На берегу Тивериадского озера в городе Тивериаде о. Антонин купил 773.91 кв.м. земли. На участке был построен дом для паломников, в одной из комнат дома устроили часовню. Этот дом называется до сих пор "домом со сводами", как его назвал о.Антонин. Стоимость земли и постройки неизвестна[69].

В 1881 году покупается фруктовый сад в Иерихоне недалеко от источника пророка Елисея. Покупку сначала совершил на свое имя иеромонах Иоасаф, через несколько лет земля была переведена на имя генерал-майора Степанова М.П., затем было снова переоформление на Миссию, и, в конце концов, Миссия подарила участок князю Сергию. Размер участка 5.375 кв.м., цена — 5.554 франка. В саду имелись остатки мозаики и древних развалин. Здесь были построены два дома для нужд паломников, на что израсходовано 7.776 франков[70].

В этот же год начинаются переговоры о покупке участка в Гефсимании. Переговоры идут от имени императорской фамилии, на ее имя и оформляется купленная земля в 1889 году. Русской Духовной Миссии было поручено заведование этим участком. Вскоре здесь была построена церковь во имя св. Марии Магдалины. Кругом участка была построена каменная стена сырой кладки. В ограде построили несколько домов, в том числе один на месте камня, где по преданию Матерь Божия явилась апостолу Фоме после ее Успения. Весь участок площадью в 11.830 кв.м. О стоимости его в архиве Миссии нет указаний. По смете на построение церкви ассигновывалось в 1884 году 100.000 руб. серебром[71].

В августе 1881 года и в марте 1884 года о.Антонином куплено 4.136,862 кв.м. земли в Иерусалиме недалеко от Елеонской горы за 1.700 франков. Вокруг владения, кроме стены, там не было ничего построено[72].

В 1882 году по частному документу о.Антонин купил так называемые пещеры пророков (чем объяснить такое название — неизвестно). Размер владения — 1.503 кв.м. за 2.760 франков. Официальный документ на это был получен в 1890 году.

По поводу этого приобретения Порта в словесной ноте от 18/30 мая 1892 года заявила, что сама пещера и дорожка к ней будут считаться общественной собственностью, но фактически все принадлежало Русской Духовной Миссии до тех пор, пока участок не подарили князю Сергию. Участок был обнесен стеной[73].

1889 год ознаменовался покупкой земли в евангельской Кане Галилейской. За 5.500 франков о.Антонин приобрел участок земли в 900 кв.м. на имя Селима Хури. Землю вскоре насильственно захватили католики, началось судебное дело. Пристрастный суд вынес решение в пользу латинян, а Миссия своевременно не опротестовала это решение, и земля перестала быть нашей собственностью[74].

В том же 1889 году в Тивериаде был куплен еще участок, называемый "с колоннами", размером 18.000 кв.м. (По описи русского консульства этот участок исчислялся в 82.800 кв.м.) за 600 франков на имя Селима Хури. Недолго владела Миссия этой землей. Турецким правительством документы на оформление купли-продажи признаны были подложными, и для Миссии участок был потерян[75].

Такая же судьба постигла и участок "с горячими ключами", купленный тогда же в Тивериаде за 226 франков. Площадь его, по документам, была 4.500 кв.м., а по описи Российского консульства — 22.400 кв.м. По поводу этих участков была переписка с Петербургом, из Министерства иностранных дел было дано указание отказаться от этих земель и не поднимать из-за них никаких споров и судов, так как подложность документов, по каким оформили покупку, была несомненна[76].

В восьмидесятые же годы отцом Антонином был приобретен участок в Вифлееме около храма Рождества Христова. Покупка произведена была на средства графини Орловой-Давыдовой, а в 1894 году по ее желанию участок был передан в собственность Палестинскому Обществу[77]. В эти же годы была еще куплена земля около Хеврона под названием "Хирбет-уль-Насар" площадью около 196.153 кв.м. Покупная цена неизвестна[78].

Особо нужно остановиться на приобретении отцом Антонином двух участков, связанных с евангельскими повествованиями. Эти ценнейшие участки — земли на Елеонской горе и в Айн-Кареме, который древнейшим преданием отождествляется с Горним градом Иудовым.

С 1868 по 1889 год отцом Антонином были куплены восемь участков на Елеоне общей площадью 38.492,55 кв.м. За участки было заплачено 20 тысяч франков. Вскоре после оформления акта купли-продажи началась постройка церкви, колокольни и домов. Елеонская гора, освященная вознесением Спасителя, еще давно привлекала к себе взор архимандрита Порфирия, как мы упоминали. Другой начальник Русской Духовной Миссии осуществил мечту архимандрита Порфирия о постройке русского храма на Елеоне. О.Антонину хотелось на Елеоне устроить мужской монастырь, однако недостаток средств задерживал не только организацию монастыря, но и возведение построек.

В 1877-78 годы во время русско-турецкой войны о.Антонин вынужден был уехать из Палестины. Пробыв тревожное время в Греции, он вернулся в Иерусалим и приступил к продолжению строительства храма, так как в его отсутствие дело остановилось. В 1885 году постройка церкви и ее штукатурка была окончена, и в том же 1885 году было совершено освящение храма во имя Христа Спасителя. Греки не разрешили освятить храм в честь Вознесения. В 1886-87 годах окончились работы по устройству лестницы и решеток на колокольне, и с Елеона стал разноситься по окрестностям русский звон, который как бы вторил миссийским колоколам. Колокол для Елеона был отлит больший, чем миссийский, этот колокол из Яффы до Иерусалима наши усердные паломники везли на себе. Колокольня Елеонского монастыря самая высокая в Палестине[79]. Говорят, что о.Антонину хотелось сделать ее еще выше, чтобы, подъезжая на пароходе к Яффе, наши паломники в ясную погоду могли бы ее видеть, но турецкое правительство якобы не разрешило этого. Монастыря так и не удалось создать отцу Антонину. Это благое желание осуществилось уже после его смерти, но об этом речь будет идти в своем месте.

Не менее ценным приобретением, чем Елеон, была покупка земли в Айн-Кареме.

С 1871 года и в последующее время о.Антонином было куплено 228.776,90 кв.м. Первый участок в этом месте он купил у драгомана Французского консульства Ханна Джеляд за 55 тысяч франков. Для самого продавца эта продажа обошлась очень дорого. На другой день после оформления документов на владение он был найден убитым. Эта месть была сделана за то, что он, будучи католиком, продал землю православным, да еще русским. В это время и сами католики активно действовали в Айн-Кареме.

После первой покупки о.Антонин округляет свое владение новыми приобретениями, в числе которых были два клочка земли, купленные один на имя матери о. Антонина, а другой — на имя драгомана Миссии Я.Е.Халеби. Этот второй участок перешел потом к С.А.Апостолиди[80] (сирота, облагодетельствованная о.Антонином). До сих пор дом, где жила Апостолиди, сохранил наименование "дома Софьи-гречанки".

Вместе с землей о. Антонин купил и два дома. Вскоре после оформления купли-продажи на этом месте начинает устраиваться женская община монастырского типа[81]. По мысли отца Антонина эта община должна была быть чем-то единственным в своем роде. Это не монастырь со строгой организацией и дисциплиной, это даже не была община в ее подлинном смысле. О.Антонин хотел, чтобы весь громадный участок, всю гору (монастырь находится на северном склоне горы) заселили русские паломницы, хотящие до конца своих дней оставаться в Святой Земле. Поэтому при поступлении в монастырь соблюдался такой принцип, что каждая насельница за определенную сумму, уплаченную Миссии, получала свой земельный надел и должна была на свои средства построить дом, все хозяйственные к нему постройки, развести кругом дома садик.

Когда строительница дома умирала, то дом и свой земельный надел она могла передать по своему желанию одному лицу женского пола из монастырских жительниц, а уже после смерти такой преемницы по дому вся недвижимая собственность покойной переходила в полную собственность Миссии. О.Антонин хотел, чтобы в обители не было никого начальствующих, но его желание выполнялось только при его жизни, когда община была в исключительном ведении начальника Миссии, а в Горнем была только старшая сестра из насельниц. После смерти о.Антонина во главе общины была поставлена настоятельница, но без сана игумений. (Это звание появилось в Горнем во время управления Миссией карловацким Синодом). Объединять всех сестер должны были храм и трапеза. Правила, какими регламентировалась жизнь общины, были утверждены Синодом в 1898 году. Несомненно считая Айн-Карем горним градом Иудовым, о.Антонин исходатайствовал в Синоде установление особого праздника в память посещения Богоматерью своей праведной сродницы Елисаветы после Благовещения. Указом Синода от 5 августа 1883 года определялось праздновать в Горненской обители особый день в память пришествия "в Горняя" Богоотроковицы и ее пребывания здесь в течение трех месяцев. Это празднование совершается 30 марта, если этот день не попадает на время от Лазаревой субботы до Пасхи. Иначе празднование переносится на пятницу Светлой седмицы. Для служб этого горненского праздника о.Антонином были составлены особые стихиры и тропарь с кондаком. Канон на утрени в этот день положен благовещенский.

По указу Синода служба в Горненский праздник должна совершаться вся по благовещенской главе Типикона, включая Литургию св. Иоанна Златоуста[82]. Митрополит Анастасий, глава Карловацкого раскола, отменил это распоряжение Св. Синода, и в праздничный день стали совершать Литургию Преждеосвященных Даров. В 1956 году начальник Миссии архимандрит Пимен особым рапортом обратился к Святейшему Патриарху Алексию о восстановлении старинного синодального Указа. Святейший Патриарх это ходатайство удовлетворил, и теперь снова восстановлена старая традиция.

Мы несколько отвлеклись от хронологической последовательности, так как прежде чем установить праздник, нужно было устроить храм. Постройка церкви началась в 1880 году. Освятил церковь митрополит Петры Аравийской Никифор, как сказано в книге описей, — тайно. Вероятно, это было потому, что отношения Миссии с Иерусалимской Патриархией в то время были очень натянуты, а возможно и фирмана султана на освещение не было. Со времени покупки земли до кончины о.Антонина было построено 43 домика с цистернами для воды (в Горнем до сих пор потребность в воде удовлетворяется путем собирания ее в дождливые месяцы в особые резервуары-цистерны) и служебными пристройками. В самой верхней части монастырского владения была построена сторожевая башня. Всего на строительство ограды и монастырских зданий было истрачено 95.500 франков[83].

Так началась и доныне красуется, являясь одним из живописных уголков окрестностей Иерусалима, Горненская обитель, вся утопающая в зелени кипарисов, маслин и цветущих олеандров. Все деревья являются живыми памятниками неутомимого трудолюбия рабочих рук русских людей, преобразивших дикие и пустынные скалы Айн-Карема.

В 1868 году о.Антонин в пригороде Яффы приобрел пустырь под названием "Дарбатейн Табита". Местное яффское предание связывает этот участок с местом последнего упокоения праведной Тавифы, воскрешенной апостолом Петром. В саду имеется часть древнего кладбища, где и предполагается гроб праведницы. Ежегодно в воскресный день, когда читается повествование из "Деяний святых апостолов" об этом событии, в неделю о расслабленном, тысячи арабов со всей Палестины стекаются доныне на это место, чтобы здесь провести этот праздничный день. Другое празднование св. Тавифы бывает 25 октября (7 ноября н.с.), но этот день празднуется более скромно, и не бывает тогда такого многолюдства, как весной. Размер земли, купленной в Яффе, равнялся 33.750 кв.м., цена — 2.800 франков. С южной стороны впоследствии был прикуплен еще небольшой участок за 180 франков.

В 1884 году началась переписка с Петербургом по вопросу постройки церкви, которая и была заложена в 1888 году в честь св. апостола Петра и св. прав. Тавифы. Этот чудный храм стоит на возвышенном месте и до сих пор колокольня храма является самой высокой, недосягаемой точкой в Яффе, Тель-Авиве и в их окрестностях. Белый иконостас этого храма был пожертвован Палестинским Обществом. Он является подарком о.Антонину ко дню 25-летнего юбилея его палестинского жития[84].

Через несколько времени после покупки этого участка на нем стали рассаживать деревья, был построен дом, где любил бывать о. Антонин. Скоро вся эта земля превратилась в цветущий сад, и доныне русский сад в Абу Кабире (район Яффы, где наш храм и сад) одно из красивейших мест в Яффе. Освящен храм был в 1894 году 16 января. Освящал его Патриарх Иерусалимский Герасим в сослужении митрополита Петры Аравийской и архиепископа Иорданского[85].

Служба св. Тавифе всегда праздновалась по общей Минеи. На заседании Священного Синода Русской Православной Церкви 29 декабря 1957 года было постановлено "поручить начальнику Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандриту Никодиму составить проект службы в честь св. Тавифы"[86].

Начальство к этому большому делу о.Антонина (покупка земель) относилось неодобрительно. Прежде всего на это неблагосклонно смотрел благодетель о. Антонина граф Игнатьев, посол в Константинополе. В одном из своих писем он шутливо писал о.Антонину: "Спасибо, что в турецких владениях существует лишь одна Русская Духовная Миссия, а не несколько, и что не все русские представители одарены такою мирно-потаенно-захватывающею деятельностью и таким беспокойным даром борьбы с мусульманством и латинизмом и протестантизмом, как один известный Вам и мне почтенный, но крайне предприимчивый деятель. Если бы было несколько "Духовных Миссий" или несколько приобретателей разных земельных углов, то, право, бежать пришлось бы из Турции — не туркам, а русскому представителю, да еще, пожалуй, православным иерархам, которым житья не будет от турецких и европейских подозрений. Шутки в сторону, а письмо Ваше, многоуважаемый и душевнолюбимый отец, меня как варом обдало. Если бы везде заваривались такие неожиданные "каши", как ваша "дубовая", то хоть в отставку подавай; во всяком случае брось политику и возись с разными муфтиями, беями, пашами из-за ненужных России клочков земли, для незаконного приобретения которых тратятся напрасно (курсив графа) русские деньги. Понять не могу цели всех палестинских захватов за последнее время. И какая польза нам прокладывать нашим лбом и плечами дорогу англичанам и латинянам в убежище хевронских фанатиков-мусульман. У нас денег не хватает на приличное содержание существующих построек, на устроение русского госпиталя в Константинополе, на окончание возобновления базилик в Мире-Ликийской и на разные другие предприятия, действительно полезные для Церкви православной, для России и для единоверцев наших, а мы гонимся за разными участками в Палестине, нам существенно неважными (без них мы обходились и обойтись можем), возбуждая лишь зависть противников наших, предполагающих, что у нас существует какой-то глубоко-обдуманный государственный и церковный план деятельности в Палестине, и побуждая католиков и протестантов усугублять свои усилия в громадные денежные средства в этой стране. В такой неравной финансовой борьбе мы в конце концов осрамимся, будем задавлены. Воля Ваша, неладно самопроизвольно вовлекать русское правительство в неожиданные для него замешательства и заставлять нас употреблять приобретенное, для иных высоких целей, влияние в Турции на принуждение Порты признавать законными тайные купчие и незаконные сделки"[87].

Если друг о.Антонина так относился к покупке земель, то что было говорить про Петербург, который вообще-то и к Миссии, и лично к о.Антонину не благоволил. С земельными приобретениями усиливались позиции Миссии, а этого не хотели в Петербурге. Сам о.Антонин в упоминавшемся письме к Мансурову говорил об этом. Эти покупки были сделаны отцом Антонином самостоятельно без официального предварительного разрешения и донесения по начальству. Этим как бы подчеркнулась во время той "системы" церковная независимость о.Антонина от чиновников. Поэтому он и отвечает на свой же вопрос, могла ли ему это простить система: "Я не дитя, чтобы поверить этому"[88].

Общая политика России в то время была сохранением "статус-кво" во владении святыми местами. Приобретения о.Антонина шли вразрез с государственной политикой России в Турции. Поэтому Петербург не только неблагосклонно смотрел на это, но даже запрещал О.Антонину покупать землю[89].

"Сначала от П.Стремоухова, стоявшего во главе Азиатского департамента Министерства иностранных дел и управлявшего делами Палестинской Комиссии, было получено доверительное отношение (от 28 апреля 1872 года) о нежелательности дальнейшего приобретения земельных участков в целях сохранения "статус-кво", и дабы не нарушать тот политический принцип, который мы сами первые провозгласили, т.е. о недопущении ни православным, ни католикам выходить из пределов тех владений, которыми они ныне пользуются. Вслед за этим и Синод официально воспретил начальнику Миссии нашей покупку новых владений в Палестине. Мы наивно продолжали охранять "политический принцип", а латиняне, разумеется, и далее приобретали для себя все, что только было возможно, не беспокоясь особенно тем, выходят ли они из пределов, установленных дипломатическими соглашениями. Таким образом, ряд замечательных мест Палестины был католиками приобретен на наших глазах"[90].

Такое отношение столицы естественно вызывало справедливое возмущение и удивление о.Антонина. Странно получилось, что все исповедания покупали земли в Палестине, а Россия, стремившаяся к покровительству Православия и к укреплению своих позиций, отрицательно смотрела на это из-за некоторых сомнительных дипломатических опасений.

До сих пор мы смотрели жизнь о.Антонина в ее отношениях то с Патриархией, то с консульством, то, по вопросам земельных владений, с Петербургом. Все это часто и много огорчало начальника Миссии. Интересно теперь рассмотреть и внутреннюю миссийскую жизнь, отметить события, какие были внутри ее. Одним из выдающихся событий в Миссии за время пребывания в ней о.Антонина, на наш взгляд, было освящение 27 октября 1872 года Троицкого собора, закладка которого так торжественно была совершена при епископе Кирилле.

Освящение совершил Патриарх Кирилл в сослужении с преосвященными Газским, Назаретским, Лиддским и Тивериадским. Вскоре после освящения собора ко дню Рождества Христова на колокольню Миссии был поднят большой колокол[91], и с тех пор русский звон возвещает Иерусалиму и его окрестностям о том, что далеко на холодном севере есть великий народ-богоносец, имеющий горячую и живую веру в Сына Божия, воскресшего из мертвых и восшедшего на небеса близ святой горы Сион.

При отце Антонине, как и при его предшественниках, состав Миссии периодически менялся. После нескольких лет службы в Иерусалиме иеромонахи и иеродиаконы уезжали в Россию, часто получив награждения в виде наперсных крестов и палиц, а на их место назначались из русских монастырей другие[92]. За время жизни в Миссии отца Антонина был один случай, когда на службу в Миссию сверхштатным ее членом был назначен священник Анисимов, прослуживший в Иерусалиме два года[93]. Все остальное время в Миссии было только монашествующее духовенство. 27 января 1890 года Св. Синодом было утверждено новое правило, по которому назначение и увольнение членов Миссии было поставлено в исключительную зависимость от начальника Миссии[94].

Из братии Миссии, которая в большинстве своем не выделялась никакими особыми качествами, следует отметить иеромонаха Парфения, который много лет до конца дней своих пробыл в звании члена Миссии.

"Иеромонах Парфений был сыном причетника села Заградчины, Раненбургского уезда, Рязанской губернии, в мире Пармен Тимофеевич Нарциссов. Уволенный из 3 класса Данковского духовного уездного училища, по бедности своего отца, который не имел средств для содержания сына в училище, он некоторое время жил при отце, помогая ему в чтении и пении на клиросе. В 1846 году 16 октября о.Парфений поступил послушником в Данковский Покровский монастырь, в 1863 году 18 февраля пострижен в монашество, в 1865 году 8 ноября хиротонисан во иеродиакона с причислением к (Рязанскому — А.Н.) архиерейскому дому, откуда он возвратился в свой монастырь в 1868 году, и в 1871 году 28 июня рукоположен в иеромонаха. В 1873 году о.Парфений покидает воспитавшую его родную обитель. В 1873 году он перемещается в Ольгов Успенский монастырь, в 1877 году, когда началась Русско-Турецкая война, вступает в число братьев милосердия при Рязанском Обществе Красного Креста и затем в 1879 году, с разрешения епархиального начальства, предпринимает путешествие в Святую Землю для поклонения ее святыням. Здесь он сближается с начальником Духовной Миссии отцом архимандритом Антониной Капустиным, на которого о.Парфений произвел весьма благоприятное впечатление природным умом, кротким любвеобильным сердцем, чистой незлобивой душой, горячей любовью к труду и беспрекословным послушанием. Архимандрит Антонин сначала возложил на него чреду служения в Троицком соборе, а в 1881 году, 3 июля указом Св. Синода он был уже определен штатным членом Миссии в Иерусалиме, в каком звании и числился до дня своей невольной печальной кончины. (О ней в свое время — А.Н.)

За свою ревностную службу о.Парфений имел награды от епархиального начальства: в 1878 году набедренник, в 1879 году за усердие в служении делу ухода за больными ранеными знак красного креста, в 1882 году золотой наперсный крест и в 1906 году сан игумена "[95].

Отец Антонин заботился о церковном благолепии и об удобствах в здании Миссии. Он просил Петербург разрешить расширить церковь св. царицы Александры, через консула просил о возможности некоторых перестроек в комнатах Миссии, но ответы получались отрицательные.

По мере своих возможностей, а они, как мы видели выше, были весьма ограниченными, о.Антонин, как начальник Миссии, помогал паломникам. Общее руководство всем паломническим делом от Миссии, как уже говорилось, было взято, но в Миссию часто обращались паломники различных званий со своими нуждами, иногда просили оказать материальную помощь или содействие в различных обстоятельствах жизни. Паломники духовного звания часто обременяли начальника Миссии просьбами оставить их в Иерусалиме на службе в Миссии. Один из них, слепой иеромонах Феодосий из Борисоглебского Дмитровского монастыря, прожил в Миссии много лет, почти как иждивенец. Если о.Антонин мог, то он всегда помогал всем обращавшимся к нему[96].

Бывали случаи, когда в Миссии, с благословения Св. Синода, совершали пострижения благочестивых паломников[97].

С образованием же Горненской общины все паломницы, желающие пострига, могли оставаться там для принятия монашества.

Ввиду длительного проживания многих паломников в Палестине Миссия часто должна была служить для них приходским храмом, где совершались и крещения младенцев, и венчания, и погребения усопших[98]. Приходилось оказывать паломникам и материальную помощь, хотя на это денег из казны совсем не отпускали[99].

По соглашению с архимандритом Палестинское Общество избирало одного из членов Миссии для проведения бесед и духовно-нравственных чтений с паломниками[100].

Миссия отзывалась на всякую нужду паломников. Так однажды по просьбе консула, когда в Иерусалиме было множество больных и русская больница была переполнена, около 100 человек заболевших было помещено в доме Миссии[101].

Нужно еще добавить, что в миссийских храмах, а особенно в великолепном соборе, совершались торжественные богослужения на родном языке, которые доставляли паломникам много утешения во время пребывания в чужом краю. Паломники всегда чувствовали, что Миссия бескорыстно готова для них ко всякому проявлению заботы и внимания, принимая их как своих родных чад, и платили Миссии и ее духовенству своей взаимной любовью и преданностью.

Не оставляла без внимания Миссия и местное арабское население, которое вызывало у о. Антонина живейшее сочувствие.

Он всемерно поддерживал школу в Бет-Джале[102], основанную Е.Ф.Бодровой. Зная, что эта школа принесла и принесет много хорошего для арабов, поддерживая в них Православие, давая им образование и распространяя среди них влияние русского имени, о.Антонин представил основательницу и учительницу этой школы к награде. Но чиновный Петербург, распределявший все жизненные проявления по определенным рубрикам и полочкам департаментов, ответил о.Антонину, что в Петербурге ни в одном ведомстве эта школа не значится. Потом Министерство иностранных дел навело справки, и Св. Синодом было преподано Бодровой благословение с выдачей грамоты[103]. Эту школу о.Антонин позднее передал Палестинскому Обществу, а школа, с одобрения и утверждения Правления Общества, избрала о. Антонина своим почетным попечителем[104].

У отца Антонина еще была мысль организовать в Палестине по католическому образцу общину палестинских сестер, чтобы они занимались делами милосердия и просвещения арабского населения. Эта мысль осталась только в мечтах о.Антонина[105]. О.Антонин просил Св. Синод увеличить расходную статью сметы для того, чтобы Миссия могла больше помогать школам и арабскому духовенству. Для этого испрашивалось две тысячи рублей. Св. Синод отказал в просьбе, мотивируя это тем, что ввиду церковных нужд в самой России, большое пособие сейчас дать невозможно, а небольшое пособие не даст больших результатов[106].

Отец Антонин думал и о других местах Палестины. К нему, а не к кому иному, обращались с просьбами об открытии школ жители Наблуса и Бетсахура, Яффы и Каны Галилейской, и даже заиорданского Керака, а также и других мест Палестины. У него просили содействия и помощи для православной школы в Бейруте. К нему обращались за помощью и учителя. И никому не было отказа у благостного начальника Миссии. По мере своих возможностей он помогал образованию сирийских и палестинских арабов[107].

Не отказывал о.Антонин в просьбах и другим единоверцам. Когда в 1870 году к нему обратилась Диярбекирская община болгар, то он помог им необходимыми книгами и церковной утварью[108].

Много расходов несла Миссия при о. Антонине. Интересно знать, каковы же были ее финансовые возможности и доходы?

По смете, утвержденной еще при епископе Кирилле, Миссии отпускали на все расходы 14.650 руб. Пробыв в Миссии 4 года, о.Антонин окончательно убедился, что этого недостаточно для нормальной жизни и просветительской деятельности Миссии. Тогда о.Антонин в 1869 году подал свой рапорт в Св. Синод об увеличении ассигнования на расходы начальника Миссии, которые шли на благотворения и поддержание образования в Иерусалиме и Палестине. Зная скупость начальства, о.Антонин предложил сократить (на 500 руб. каждому) зарплату штатным иеромонахам, назначив новых иеромонахов из России на такие оклады. О.Антонин говорил, что найдутся иеромонахи, которые согласятся служить в Иерусалиме за небольшой оклад. Можно было еще сделать экономию, набирая певчих из числа паломников. В Синоде категорически отклонили этот рапорт, только потребовали уточнений, куда идут деньги из отпускаемых по смете сумм[109].

Двадцать лет в финансовой жизни Миссии не было никаких перемен. В 1889 году Палестину посетил брат императора великий князь Сергий. Он же был председателем Палестинского Общества. После своего возвращения в Петербург он обратился к обер-прокурору Синода Победоносцеву с письмом от 6 июля 1889 года №73, в котором писал:

"Во время последнего Моего посещения Святой Земли я лично убедился в недостаточности личного состава Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, в которую входят кроме начальника два иеромонаха и один иеродиакон.

Между тем, круг обязанностей Духовной Миссии ежегодно увеличивается. Кроме постоянной службы в Троицком соборе на Русских Постройках, является ныне существенная необходимость в еженедельной службе в новосооруженном храме св. Марии Магдалины, в храме Вознесения на Елеонской горе и в храме Казанской Божией Матери в Горнем, а в недалеком будущем предвидится сооружение еще двух церквей.

Испрошенное мною у Его Блаженства, Иерусалимского Патриарха, разрешение на еженедельную русскую службу у Гроба Господня остается без исполнения именно ввиду того, что при нынешнем личном составе Духовной Миссии службу эту некому исполнять.

Наконец, нельзя оставаться равнодушным к тому недостатку духовного призрения, которое ощущают наши православные поклонники, и недостаток этот становится ощутительным по мере того, как улучшается их материальный быт.

Я прилагаю при сем проект нового штата Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, прося Ваше Высокопревосходительство поручить его внимательному рассмотрению, причем, однако, считаю необходимым присовокупить, что показанное в оном число лиц едва ли может быть сокращено без ущерба для дела.

Общий ежегодный расход на Духовную Миссию исчислен по проекту в 30.000 руб. золотом; недостающую сумму Палестинское Общество, которое несет обязанности Палестинской Комиссии, находит возможным уделить из тех 30.000 руб. кружечного сбора, которые перешли ныне в его распоряжение"[110].

Просьба была немедленно уважена, и Миссии было ассигновано 30 тыс. руб. золотом. Безоговорочное увеличение штата Миссии не было результатом заботливого отношения к ее нуждам. Здесь играло роль только письмо близкого родственника царя. Вскоре после этого о.Антонин обратился в Синод с просьбой о небольшом пособии для церквей в Горнем и на Елеоне, но ему отказали[111].

В Указе, которым увеличивалось содержание Миссии, кроме финансовых дел, еще давались некоторые правила для внутренней жизни Миссии. Вот они: "Для Русской Духовной Миссии обязательны:

1.а) ежедневная служба в Троицком соборе; б) дневные службы: в храме Воскресения с надлежащего на сие разрешения Блаженнейшего Патриарха, св. Марии Магдалины, Вознесения и в Горней; в) ежедневные в паломнический период чтения или беседы и г) сопровождение паломников при посещении ими святых мест.

2.Начальник Духовной Миссии определяется и увольняется указом Святейшего Синода; определение и увольнение остальных членов Миссии и служащих при оной зависит непосредственно от начальника Духовной Миссии.

3.В непосредственном заведовании начальника Миссии находятся все сооружения Духовной Миссии и имения, которые будут принесены в дар Миссии.

4.Членами Духовной Миссии могут быть только русские монашествующие или лица белого духовенства вдовые.

5.Члены Духовной Миссии обязаны исполнять все требы для русских паломников безвозмездно, над чем начальник Духовной Миссии должен иметь особое строгое наблюдение.

6.Жительство в доме Духовной Миссии лиц женского пола строго воспрещается и

7.Для членов и служащих Миссии (за исключением начальника оной) надлежит устроить общую трапезу, на что разрешить употреблять столовые деньги или часть оных"[112].

Такое определение Синода явилось следствием упомянутого выше письма князя Сергия к Победоносцеву, где слово в слово говорилось о том же. А письмо князя было, очевидно, результатом договоренности между о.Антонином и представителями Палестинского Общества[113].

Мы несколько отвлеклись от финансового положения Миссии. Снова продолжим повествование о нем. Кроме полагающихся по смете денег, Миссия ежегодно получала еще от консульства 435 руб. на отопление Миссии и освещение ее коридоров[114].

Петербург на деньги был скуп, и Миссии приходилось "торговаться" за малейший перерасход или с Синодом, или с Палестинской Комиссией[115]. Только Палестинское Общество было щедрее в этом отношении. Часто бывало, что расходы, связанные с ремонтами храмов, хотя и с оговорками, но возмещались Миссии из Синода[116]. Однако имели место и такие случаи, когда Миссии Петербургом разрешалось какое-либо благоустройство, но... на свои средства[117].

Синод часто отклонял просьбы о денежной помощи для Миссии, но некоторые архипастыри от себя жертвовали Миссии деньги на ее святое дело. Например, митрополит Московский Иннокентий пожертвовал 300 руб. лично от себя и 500 руб. от Троице-Сергиевой Лавры, а митрополит Киевский Арсений — 556 руб. на приобретение Дуба Мамврийского[118].

Единственной щедро дающей и неоскудевающей рукой была для Миссии рука русского верующего народа. Мы не будем называть всех имен и сумм, пожертвованных в Миссию, из-за невозможности все это перечислить, нужно только сказать, что пожертвования были самые различные от нескольких рублей до тысяч, жертвователями были представители буквально всех сословий России, проживавшие на всем ее необозримом пространстве до Якутии включительно. Жертвовали деньги, жертвовали и драгоценности, жертвовали и вещи, особенно жертвовали все необходимое для храмов[119]. Деньги посылались как начальнику, так и другим членам Миссии[120]. Только благодаря такой широкой народной поддержке и можно было сделать Миссии и о. Антонину то, что было сделано.

Помимо обслуживания духовных нужд своих соотечественников, наша Миссия принимала участие и в обращении к Православию христиан из других исповеданий (католиков и протестантов), подданных как России, так и других стран, которые в Иерусалиме желали присоединиться к Православной Церкви. Был даже случай, когда в Иерусалиме был крещен магометанин, уроженец Азербайджана, русский подданный[121]. За все время существования Миссии при о.Антонине был один случай, когда православная паломница Бекетова в Иерусалиме приняла иудейство. Синод это поставил Миссии на вид, было предложено усилить попечение о паломниках[122].

Отношения Миссии с инославным миром во время о.Антонина были нормальными. Они не выходили из рамок обычной взаимной вежливости. Особенной близости ни с кем из инославных у о.Антонина не было. Любопытен факт, что о.Антонину из Константинополя писал атаман Ашинов, который вместе с архимандритом Паисием составлял неудавшуюся Миссию в Эфиопию. В своем безграмотном письме Ашинов просил о.Антонина послать с ним иерусалимских эфиопских монахов как проводников до Эфиопии. Целью путешествия, по словам Ашинова, было построение в Эфиопии русского православного монастыря со школой. О.Антонин ответил Ашинову, что подходящих людей для этого у него нет[123].

Эфиопскому монастырю в Иерусалиме о.Антонин оказывал небольшую финансовую помощь[124].

Когда была куплена часть Елеонской горы и началась на участке постройка ограды и ворот, то был некоторый спор с еврейской общиной. У евреев рядом было кладбище и при постройке было нарушено несколько гробов. Еврейская община обратилась к о.Антонину с просьбой не нарушать кладбище. Этот спор был разрешен полюбовно[125].

Одним из выдающихся событий из русской иерусалимской жизни были раскопки близ храма Гроба Господня, сделанные под руководством о.Антонина. По евангельским описаниям место распятия и погребения Спасителя было близ города, но за городскими стенами, так как на основании Ветхого Завета нельзя было устраивать кладбище в черте города, а только "вне стана". В настоящее время Гроб Господень оказался почти в центре Иерусалима. Недалеко от храма Гроба Господня был участок земли, на котором были торчащие из земли остатки древних колонн. Этот участок, принадлежавший коптскому священнику, был в 1859 году куплен русским правительством для постройки здесь дома для консула. В 1860 году было решено консульский дом строить на приобретенном большом месте на Мейдамской площади. Купленная земля осталась без внимания, но об этом месте разные ученые говорили, что тут должны в земле храниться ценные остатки древности.

В 1883 году под руководством о, Антонина начались раскопки, которые подтвердили, что место распятия и погребения Христа было за городом. Этими раскопками были обнаружены древняя городская стена Иерусалима и порог судных врат, через которые, выходя из города, переступил Божественный Страдалец за грехи мира[126].

На месте этих раскопок был построен храм в честь св. Александра Невского[127].

Раскопки в Иерусалиме были продолжением научных занятий, которые вел о.Антонин в течение всей жизни. Где бы он ни был — в Греции, на Афоне, на Синае, в Иерусалиме и т.д., он всюду пытливо изучает древности. Большую переписку вел о.Антонин с научными учреждениями. Благодаря его трудам он становится почетным членом как академий, так и различных научных обществ. Множество дипломов его, хранящихся в Миссии, до сих пор красноречиво говорят об этом.

"В таких разнообразных и упорных трудах проходили в Иерусалиме день за днем и сменялись год за годом почти тридцать лет жизни. Палестинские дождливые зимы с холодными резкими ветрами скрашивались неожиданно хорошими теплыми днями с чистыми далями, в которых снова приветливо и радостно оживает вся природа. Тогда пустыня, обычно мертвая, желтая, сухая, становится вдруг такой привлекательной, покрываясь пестрым ковром ярких цветов и оправдывая поэтическое выражение песнописца: "процвела есть пустыня яко крин". Наступало затем жаркое лето с душными днями и прохладными ночами, все засушивающим, раскаленным ветром "хамсином", живительными каплями ночной росы и яркими звездами на черном небе.

Разноплеменный и многоязычный Иерусалим захватывает всякого пришельца шумом и красочностью своего пестрого содержания. Бедуины и феллахи в нарядных бурнусах, евреи в лисьих шапках, лапсердаках и с пейсами, армяне в своих острых монашеских куколях, копты с татуированными руками, темнолицые эфиопы, чистые сердцем дети далекой Абиссинии с доверчивым и грустным взглядом глаз, пестрое латинское воинство белых доминиканцев, коричневых фратров из "Кустодии", темных бенедиктинцев, черных иезуитов, англиканские priest'ы в тропических шлемах, спокойно-величественные полные невозмутимого достоинства в своих крылатых рясах греки "[128].

"Вот на всем этом фоне, шумном, пестром складывалась повседневная жизнь архимандрита Антонина. Впрочем, о жизни пусть лучше расскажут близко знавшие его друзья и сотрудники. Вот как описывает профессор Дмитриевский жизнь о.Антонина в иерусалимские годы:

"В своем изолированном положении, представленный сам себе, он не сидел сложа руки, но весь день и большую часть ночи посвящал неустанному, напряженному труду. Двери его келий с раннего утра до позднего вечера не закрывались; рано утром он принимал туземцев — арабов, решая их споры, давая полезные советы, оказывая им материальную помощь предметами первой необходимости и деньгами. Их сменяли учителя и учительницы основанных им школ, члены Миссии, свободно и доверчиво шли к нему русские паломники: сановники, купцы и крестьяне, богатые и бедные, стараясь найти у него разрешение волновавших их недоуменных вопросов, и о.Антонин подолгу и охотно беседовал с каждым, чем успел многих из них привлечь на свою сторону и расположить быть активными пособниками ему в том деле, которому он отдался всей душой. Только поздним вечером он оставался одним, но не одиноким: друзьями его и собеседниками были любимые им книги. В это время до позднего часа ночи он сидел то над какой-либо старинной рукописью или фолиантом, то вел ученую археологическую работу, то, вооружившись лупой и имея под руками капитальные нумизматические издания, напрягал все усилия своего зрения над чтением какой-либо старинной римской или греческой монеты (о. Антонин был страстный нумизмат), то удалялся на устроенную им над Миссией обсерваторию, чтобы провести несколько времени, изучая дивную твердь небесную с ее неисчислимым разнообразием светил, то садился за свою "повесть временных лет", поверяя ей думы, чувства, мысли и впечатления прожитого трудового дня и таким образом давая будущему историку нашего времени весьма ценный материал для характеристики, то, наконец, вооружившись иглой, штопал свою ветхую рясу и дырявый чулок... Шум самовара на столе и "любимое питие дальней отчизны" — чай, вот что составляло непременное дополнение в его кабинете при этой его вечерней работе...

После такого делового дня нередко рано утром его видели уже выезжающим с Русских Построек в сопровождении своего верного драгомана Якова Халеби, как говорили шутники: "в разъезд по епархии", т.е. для обозрения каких-нибудь построек, земельных участков, любимого Бетджальского приюта или приютов в Хевроне, Горнем, в Иерихоне и других местах...

Ветхая одежда, крайне скудная трапеза, состоящая очень часто из одного блюда, излюбленного арабского "фули" (большие темные бобы) и никогда не сдабриваемая столь обычным и дозволенным у монашествующих на Востоке мясом, отличали обиход о. начальника Миссии. Он не боялся уронить престижа и достоинства своего официального положения скромной жизнью и трудом. Не раз его заставали незнакомые люди прибирающим свою келию и, принимая его за келейника, просили доложить отцу архимандриту, и немало потом удивлялись и смущались, когда перед ними являлся тот же келейник в греческой широкой рясе и уже в облике самого отца начальника Миссии.

Несмотря на скромную жизнь и на отсутствие декораций, ни на органическое отвращение к пышности и этикету, откровенность и прямоту перед Патриархией, авторитет его все же стоял на недосягаемой высоте"[129].

Три раза за все время выезжал из Палестины о. Антонин. В 1868 году в Константинополь по делу Синайского кодекса, в 1870 году на Синай в свою научную поездку и, наконец, во время войны 1877-78 годах в дорогие его сердцу Афины, которые он и не надеялся больше увидеть после своего румелийского путешествия. Снова Парфенон, Акрополь и дорогой ему Ликодим... Характерно для него и то, что отпуском (на 29 дней) он пользовался только один раз в 1863 году, когда он ездил в Россию. Можно сказать, что его личная непосредственная связь с родной страной надорвалась уже при первом отправлении в Афины из Киева. Смерть близких: отца, Иоанна Леонтьевича в 1865 году, дяди Ионы в 1866 году, матери в 1876 году, Серафимова в 1884 году еще более ослабили оставшиеся тонкие ниточки. Последней утратой была кончина брата Платона Ивановича в 1892 году. Одиноким и оставленным почувствовал он себя. Старость медленно подползала уже давно.

Как далеко в эти бессонные иерусалимские ночи, отведя глаза от телескопа, он уносился в минувшие годы. Милые образы вставали чередой: батуринский незатейливый уют, бурса, подпольная война с брюзжащим дядюшкой Ионой, Академия, памятный летний день в Умани и Наденька на фоне золотистого заката. Парфенон, Византия, Синай, трепет творчества, азарт раскопок, горечь уколов жалкого чиновного карьеризма... И снова сегодняшняя темная, темная звездная Палестинская ночь, полная аромата, загадки и всегдашнего одиночества. Вереницы ярких встреч на всем долгом жизненном пути до коронованных особ, патриархов и мировых светил. Своя, немного правда приевшаяся, но все же еще щекочущая слава, знаки почета, ученые дипломы...

И это все... Андрюша Капустин! Батуринский, с русыми кудрями, востроглазый, веснущатый мальчик. Семинарист "Коза" в тогдашнем модном, нанковом сюртучке. Да так ли это? Не сон ли все?..

Болезнь, причиняя порой нестерпимые страдания, напоминала ему о смерти все чаще. Но тем не менее он неустанно работает и в области науки, и в деле устройства паломников, школ, церквей. Работал он, можно сказать, почти до часа своей смерти. И как многие ему подобные труженики он предъявлял к себе исключительно строгие требования. "Здоровье у меня было каменное" — говаривал он. — "Трудно мне теперь стало заниматься наукой. Прежде я мог заниматься семь, восемь часов без перерыва, а теперь три, четыре, не больше: глаза устают"...

В 1894 году была закончена церковь святого апостола Петра и прав. Тавифы в Яффском саду. Освящать ее приехал сам Патриарх Герасим, и о.Антонин, разумеется, при этом (16 января) сослужил ему. Тут-то, по-видимому, он и заболел разлитием желчи. Временами болезнь отпускала его, но ненадолго, и снова нестерпимые страдания укладывали его в постель. Все же 3-го февраля он был на даче у Патриарха и долго пробыл там на устроенной им обсерватории. Но уже вскоре после этого наступили угрожающие признаки: потеря аппетита, отвращение к лекарствам. 23 февраля он еще писал бумаги в канцелярии. В марте он уже почти не вставал с кровати. Чувствуя приближение кончины, он вызвал к себе своего духовника, настоятеля лавры св. Саввы, иеромонаха Анфима, 18-го марта был им напутствован в будущую жизнь. 19 марта в присутствии консула нашего С.В.Арсеньева отец архимандрит изложил свою последнюю волю:

1.Синоду он передавал все земельные имущества и печатные книги своей библиотеки,

2.Миссии — музей древностей,

3.Эрмитажу — найденный им при раскопках бюст Ирода Великого. (Копия его хранится сейчас в археологическом кабинете Московской Духовной академии — А.Н.)

4.Киевской академии — телескоп Секретана, а другой, меньший, брату Михаилу Ивановичу, жившему в Перми и также большому любителю астрономии.

5.В Далматовский монастырь — наперсный крест,

6.Святому Гробу — панагию с сибирскими камнями,

7.Кафедральному Собору в Перми — другую панагию,

8.Публичной библиотеке в Петербурге — собрание рукописей греческих и южно-славянских, но с условием, чтобы за них было выплачено 5.000 руб. Русскому посольству в Константинополе с тем, чтобы оно их обратило на постройку церкви муч. Антонина в Ангоре (Анкира), где он и пострадал,

9.Свою "повесть временных лет" — 19 больших тетрадей в 4 долю листа его дневников, изо дня в день водимых с 1841 года, онзавещал Синоду, но с тем, чтобы для печати ими воспользоваться было можно только через 40 лет после его смерти.

24-го марта в 2 часа пополудни отец игумен Вениамин, старший член Миссии, стал читать отходную над угасавшим о.Антонином. В 4 часа ударили к вечерне под Благовещение. Больной спросил: "К чему это звонят?"...

А через некоторое время протяжный и заунывный звон колоколов возвестил Иерусалиму, что отец архимандрит закончил свой страннический путь по лицу земли и душа его пошла "в путь всея земли".

Тело его выставили в зале архимандричьих покоев. По желанию Патриарха, в 7 часов вечера первую панихиду в сослужении греческого духовенства служил архиепископ Тивериадский Поликарп. В 10 часов утра на следующий день была отслужена еще панихида, а в 2 часа дня сам Патриарх Герасим в соборе Святой Троицы совершил отпевание. Трогательным и великолепным, по всем правилам витийного искусства, но в то же время и глубоко прочувствованным словом простился с покойным его друг архимандрит Фотий Пероглу, некогда синайский узник и будущий Александрийский Патриарх. От лица родной Академии простился находившийся тут же в качестве паломника профессор Казанской академии С.Тернавский.

Похоронная процессия от Миссии до Елеона превратилась во всенародное шествие, и самое его погребение было насколько печальным, настолько и величественным зрелищем, редким даже для привычного к таковым Иерусалима. К 6 часам вечера дошли по кружному пути до Малой Галилеи. Из церкви вышел митрополит Иорданский Епифаний и встретил процессию с краткой литией.

Отец архимандрит завещал похоронить себя в храме на Елеонской горе с правой стороны. При копании могилы оказалось, что скала на том месте препятствует этому и поэтому могилу его устроили в левой части храма. На следующий день там служил заупокойную Литургию митрополит Епифаний, а в Воскресенском храме — сам Патриарх.

Пройден путь длинный и скорбный, путь от Урала до Елеона. Не даром прожиты одиннадцать седмин, создано в Святой Земле столько для русского имени и для Православной Церкви, сколько не создать и нескольким поколениям. Найдутся ли новые антонины, могущие продолжить его дело и выполнить то, что завещано им?

Большая мраморная плита закрывает на вершине Елеона его прах. Кругом все дышит и говорит о вознесшейся к Небесному Отцу и Творцу всяческих преображенной плоти. Легкий ветерок из пустыни качает вершины сосен и кипарисов. А вдали за Мертвым морем серо-лиловые тени, будто дымкой подернутые вершины Моава, такие близкие и в то же время где-то далеко-далеко утонувшие во мгле жаркого летнего дня"[130].

Так закончилась жизнь самого выдающегося деятеля Русского Православия в Иерусалиме и на Востоке.

Можно определенно утверждать, что никакого послесловия ко всему изложенному об отце Антонине не требуется. Все сказанное о нем говорит само за себя.

 

По материалам сайта Русской Духовной Миссии в Иерусалиме

[1] А.А. Пять дней на Св. Земле, стр. 62, 63

[2] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 18

[3] К биографии о. Архимандрита Антонина Капустина. Письма Архимандрита Антонина, стр. 404

[4] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 68

[5] Там же, стр. 69

[6] А.А.Дмитриевский. Начальник Р.Д.М. в Иерусалиме Архимандрит Антонин, стр.22

[7] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 134,135

[8] Там же, стр. 135,136

[9] АРДМ, дело №116

[10].Собрание мнений и отзывов, стр. 458-460

[11] Собрание мнений и отзывов, стр. 458-460

[12] АРДМ, дело №30

[13] АРДМ, дело №1377

[14] АРДМ, дело №1195

[15] Там же

[16] И.И. Соколов. Иерусалимский Патриарх Кирилл и его отношение к болгарской церковной схизме, стр. 325-371

[17] Проф. А.А. Дмитриевский. Граф Игнатьев, как церковно-поли-тич. деятель, стр. 15

[18] Там же, стр. 15,16

[19] АРДМ, дело №961

[20] Там же

[21] АРДМ, дело №964

[22] АРДМ, дело №972

[23] АРДМ, дело №963

[24] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 141-144

[25] А.А.Дмитриевский. Начальник Р.Д.М. в Иерусалиме Архимандрит Антонин, стр. 307

[26] АРДМ, дело №973

[27] АРДМ, дело №975

[28] АРДМ, дело №972

[29] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 144

[30] АРДМ, дело №116

[31] АРДМ, дело №128

[32] АРДМ, дело №1221

[33] АРДМ, дело №128

[34] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 146-148

[35] АРДМ, дело №1224

[36] АРДМ, дело №123

[37] Проф. А.А.Дмитриевский. Граф Игнатьев, как церковно-политич. деятель, стр. 56

[38] АРДМ, дело №936

[39] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 146

[40] Проф. А.А.Дмитриевский. Граф Игнатьев, как церковно-политич. деятель, стр. 57

[41] АРДМ, дело №1295

[42] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 143

[43] АРДМ, дело №135

[44] АРДМ, дело №1305

[45] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 152-154

[46] Устав Православного Палестинского Общества, стр. 77-75

[47] АРДМ, дело №138, 403

[48] Архимандрит Антонин. В Румелию, стр. 161

[49] Проф. А.А.Дмитриевский. Граф Игнатьев, как церковно-политич. деятель, стр. 39

[50] Там же, стр. 40

[51] Там же, стр. 28

[52] АРДМ, дело №387

[53] АРДМ, дело №128

[54] Архимандрит Киприан. О. Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 160-163

[55] АРДМ, дело №1046

[56] Там же

[57] АРДМ, дело №120

[58] АРДМ, дело №152

[59]Архим. Киприан. О. Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 179

[60] АРДМ, дело №152

[61] АРДМ, дело №2058

[62] Опись подвижных владений, стр. 130

[63] Там же, стр. 68

[64] Там же, стр. 78

[65] АРДМ, дело №1716

[66] Опись подвижных владений, стр. 86

[67] Там же, стр. 94

[68] Там же, стр. 100

[69] Там же, стр. 106. АРДМ, дело №2098

[70] Там же, стр. 134

[71] Там же, стр. 140

[72] Там же, стр. 74

[73] Там же, стр. 62

[74] Там же, стр. 122. АРДМ, дело №2167

[75] Там же, стр. 124

[76] Там же, стр. 126

[77] Там же, стр. 132

[78] Там же, стр. 114

[79] Там же, стр. 22

[80] Там же, стр. 52

[81] Там же, сто. 52. АРДМ, дело №149

[82] АРДМ, дело №2416

[83] Опись подвижных владений, стр. 52

[84] АРДМ, дело №2010

[85] Опись подвижных владений, стр. 32-33. АРДМ, дело №2013

[86] Выписка из решения Св. Синода. 29 декабря 1957 г.

[87] АРДМ, дело №2060

[88] АРДМ, дело №128

[89] АРДМ, дело №1700

[90] Архим. Киприан. О. Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 178

[91] Сообщения Императорского Православного Палестинского Общества за 1901 г. XII №1, стр. 73-75

[92] АРДМ, дела №№31-40

[93] АРДМ, дела №№36, 37

[94] АРДМ, дело №895

[95] А.А.Дмитриевский. Памяти члена Духовной Миссии в Иерусалиме о. игумена Парфения, стр. 11

[96] АРДМ, дела №№252-254, 926

[97] АРДМ, дела №№263, 264, 268, 89, 270, 914

[98] АРДМ, дела №№1484-1505

[99] АРДМ, дела №№1114-1120, 1122-1124

[100] АРДМ, дела №№895, 1304

[101] АРДМ, дело №896

[102] АРДМ, дело №1062

[103] АРДМ, дело №120

[104] АРДМ, дело №1081

[105] АРДМ, дело №1992

[106] АРДМ, дело №92

[107] АРДМ, дела №№1067-1081,1083, 1084

[108] АРДМ, дело №1018

[109] АРДМ, дело №92

[110] АРДМ, дело №95

[111] Там же

[112]  Там же

[113] АРДМ, дело №94

[114] АРДМ, дело №342

[115] АРДМ, дело №668

[116]  АРДМ, дела №№837, 829, 833

[117] АРДМ, дело №828

[118] АРДМ, дела №№2057, 2058

[119] АРДМ, дела №№406-575, 701-715

[120] АРДМ, дела №№599, 600

[121] АРДМ, дела №№1458-1462

[122] АРДМ, дело №1057

[123] АРДМ, дело №1039

[124] АРДМ, дело №1038

[125]АРДМ, дело №1058

[126] Раскопки на Русском месте близ храма Воскресения в Иерусалиме (упоминаемая книга подробно говорит о результате этих раскопок). Хитрово В.Н. Научное значение раскопов, произведенных на Русском месте близ храма Гроба Господня (эта книга подтверждает ценность открытия архимандрита Антонина)

[127] Освящение церкви во имя благоверного великого князя Александра Невского в Русском доме, стр. 391-399

[128] Архим. Киприан. О.Антонин Капустин, архимандрит и начальник, стр. 184,185

[129] Там же, стр. 187-189

[130]  Там же, стр. 191-194

[Версия для печати]