ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВИЧ:
БУНТ И ПАЛОМНИЧЕСТВО НОВГОРОДСКОГО БОГАТЫРЯ
Действие большинства сюжетов приурочено к Киеву. Герои киевского эпического цикла пируют за столом князя Владимира, который именуется порой крестовым батюшкой богатырей, соединенных в свою очередь узами крестового братства. Цель приезда в Киев Ильи Муромца -
Помолиться чудотворцам киевским
Заложиться за князя Володимира,
Послужить ему верой-правдою,
Постоять за веру хрисьянскую.
Ни Илья, ни Добрыня, ни Алеша, ни Ставр Годинович, как и многие другие богатыри старин этого цикла - не киевляне, стольный град был местом их службы, второй родиной.
Герои новгородских былин, - а их всего трое: Василий Буслаевич, Садко и Хотен Блудович, - коренные новгородцы, и не случайно в их эпических биографиях с такой полнотой и живостью отразились наиболее яркие, типичные стороны жизни Великого Новгорода. Киевский эпический мир идеализирован, иерархичен и упорядочен. Былинный Новгород предстает в ином освещении. Князь здесь - фигура случайная, эпизодическая, пиры сменяются братчинами, спорами и закладами, а главным достоинством эпического героя является умение доказать собственную правоту, утвердить свое господство над Новгородом в дружинной славе или, как в старинах о Садко, - в богатстве.
Несходство в изображении двух крупнейших центров Древней Руси обусловлено не только особенностями их истории, но и своеобразием менталитета той среды, в которой по преимуществу сохранялся былинный эпос - переселенцев-новгородцев, осваивающий просторы европейского Русского Севера. В устах северных сказителей Киев с течением времени приобретал романтический ореол некогда могущественного, находящегося под покровительством Богородицы, священного града. Новгород же оставался в памяти северян живым и близким городом, а потому немногочисленные сюжеты новгородского эпического цикла сохранили яркие, сочные краски в передаче самого духа Великого Новгорода, выразительность в передаче типичных новгородских характеров и ситуаций. Поселившись в Обонежском крае, новгородцы не могли забыть родины:
Как сберутся в божью церковь посвященную
О Владычном оны да этом праздничке,
И прослужат там обиденку воскресную,
И как выйдут на крылечко церковное,
И как сглянут во подлетную сторонушку,
Тут защемит их ретливое сердечушко,
Сговорят оны ведь есть да таково слово:
"Где ведь жалобно-то солнце пропекае,
Там ведь прежняя родима сторона,
Наша славна сторона новгородская!"
Самым популярным героем новгородского эпоса является Василий Буслаевич, сын Буслая (Буслава) Ивановича и Амальфы (Мамельфы) Тимофеевны. Известно более семидесяти записей двух былинных сюжетов о нем: "Василий Буслаевич в Новгороде", или "Спор Василия Буслаева с новгородцами" и "Василий Буслаевич молиться ездил", или "Путешествие Василия Буслаева в Иерусалим". Большая часть текстов принадлежит Русскому Северу, единичные записи дошли до нас из Петербургской, Вологодской, Пермской областей, Москвы, Дона. К наиболее ранним по времени записям относятся: литературная обработка устного варианта былины "Повесть о сильном богатыре и старословенском князе Васильи Буслаевиче", выполненная В.А.Левшиным и опубликованная им в сборнике "Русских сказок" (ч. V, М., 1783 г.) и самый старый песенно-эпический текст (XVIII в.), помещенный в "Древних российских стихотворениях, собранных Киршею Даниловым" (1-ое изд. - 1804 г.)
Имя посадника Васки Буслаевича упоминается в поздней, XVI века, летописи под 1171 годом, но никаких фактов биографии этого посадника, которые отсылали бы к былинам, в летописи нет, скорее всего само летописное упоминание имени Василия обязано фольклору. Очевидно, уже в XII в. в Древнем Новгороде бытовали какие-то не дошедшие до нас песни и предания о Василии Буслаеве. Косвенным подтверждением тому является имя Боси сына Буслы, попавшее в исландские саги, некоторые мотивы которых явно восходят к русскому эпосу.
Сюжетное ядро эпики о Василии Буслаеве сложилось, очевидно, в ранний период отечественной истории, когда перед осваивающими приильменские земли славянскими племенами встала проблема экономического, культурного и политического самоопределения. Межплеменные раздоры - "и въсташа сами на ся воевать", - межэтнические конфликты, затем противостояние княжеской власти местной аристократии и боярства находили образное воплощение в лице героев-индивидуалистов, вступавших в сложные взаимоотношения с силами иного, сверхъестественного мира. Бедный гусляр Садко становится самым богатым купцом в Новгороде благодаря покровительству Ильмень-озера, а не верящий "ни в сон ни в чох" Василий Буслаев гибнет в Палестинских землях. Языческое и христианское начала причудливо переплетались в судьбе двух этих эпических героев, один из которых с золотой казной и торговой славой возвращается в Новгород и строит церковь Миколе святителю, а другой женится "на белом-горючем камешке" на Фавор-горе. Поэтически утверждая в лице Садко могущество "золотого идола", "бога Новгорода", "который руководит всеми их отношениями к порядку, власти", новгородский эпос гибелью дружинного атамана Буслаева доказывал историческую обреченность самостоятельных дружинных образований.
Покончив в 1136 году с зависимостью от Киева, новгородцы получили право "свободы в князьях". Княжеские наместники превращаются в местных правителей, подотчетных лишь новгородскому вечу. Таким образом, "положение княжеской власти в Новгороде упрочилось" и в опоре на сильную дружину отпала прежняя надобность. Не случайно новгородец Сотко Сытиныч, имя которого, возможно, находится в связи с былинным Садко, ставит над Волховом каменную церковь святого Бориса и Глеба, убитых по приказу киевского князя Святополка. Это было формой "скрытой оппозиции Киеву" и выражением особого отношения к этой церкви - восприемнице, стоявшей ранее на месте древнейшей дубовой Софии, погибшей от пожара. Замечательно, что Борисоглебская церковь, освященная архиепископом Ильей в 1173 году, "воспринималась новгородцами как общегородская святыня". Легендой приписывается хранение в ней другого, дохристианского символа новгородской жизни - перуновых палиц с оловянными наконечниками, которые были сожжены новгородским митрополитом Никоном, прекратившим таким образом "бесовское тризнище".
Между тем именно палицы - "стремянный вяз" - является характернейшим атрибутом Василия Буслаева. По другой легенде, традиция новгородских палочных боев установлена Перуном: низринутый в Волхов, языческий идол выбросил на мост палицу "и рече": "На сем мя поминают новгородскыя дети". Чтя перунов наказ, Василий Буслаев, войдя в возраст, набирает себе дружину следующим образом:
И кто выпьет чару на единый здох
И стерпит черненый вяз в буйну голову, -
Попадет ко мне в дружину хоробрую.
Поспорив с новгородскими мужиками о "велик заклад" биться на Волховском мосту со "всим Новы-градом" Буслаев запасается оружием:
"А палок к нему на двор возами везут"
В бою используются обеими сторонами "шалыги подорожные", "червленые вязы", "оси тележные".
Церковь длительное время боролась с палочными боями как реликтом язычества. Митрополит Кирилл в соборных правилах 1274 года говорит: "...пакы же уведехом бесовская еще држаще обычая треклятых эллин в божественныя праздники позоры некакы бесовскыя творити, с свистанием и с кличем, и с воплем съзывающе некы скаредныя пьяницы, и бьющеся дрекольем до самыя смерти, и взимающе от убиваемы порты".
Бой заканчивался победой Васильева черленого вяза:
А поставил-то он своей черленой вяз
Как во славу во матушку сыру землю,
А на то бы мужики были догадливы,
Да таскали тогды золото со всех сторон,
А осыпали бы вяз-от золотой казной,
Нонь не видно стало палицы боевой;
Покорился-то весь да славный Нов-город;
Выдавали, отдавали золотые ключи.
Но победа эта осложнена рядом моментов: выступая против всего Новгорода, Василий вместе с тем противопоставляет себя и свою дружину не только "мужикам новгородским", но и церкви, запрещавшей разрешение споров подобным языческим образом. Не случайно в пудожском варианте былины о "велик заклад" буслаева дружина бьется со всем Новгородом, "окроме трех монастырей - Спаса Преображения, Матушки Пресвятой Богородицы, да еще монастыря Смоленского, именно оттуда приходит помощь новгородцам. В задоре боя Василий убивает своего крестового брата и "крестового батюшку, старичище Пилигримище", явившегося к Волховскому мосту с примиренческой миссией, с колоколом на голове:
Как хлестнул своего батюшка в буйну голову,
Так рассыпался колокол на ножевые черенья.
Разбив колокол, символ мира, "напустился тут Василий на домы на каменные", но разрушению города воспрепятствовала Богородица:
И вышла мать Пресвятая Богородица
С того монастыря Смоленского:
Ай же ты, Авдотья Васильевна!
Закличь своего чада милого,
Милого чада рожоного,
Молода Васильюшка Буслаева:
Хоть бы оставил народу на семена"
По слову Богородицы мать унимает сына и в Новгороде восстанавливается мир.
В образе старца - крестового отца Буслаева явно узнаются черты новгородского владыки, архиепископа. Одев на голову "софеин колокол", старец стал олицетворением церкви, чья власть в Новгороде была велика: надзор, суд, заведование церковными делами и участие в делах политических, примирение противостоящих друг другу партий или поддержка какой-либо из них - все это было сосредоточено в руках новгородского владыки. Архиепископы не рз покровительствовали светской власти, новгородским посадникам, подвергшимся гонениям. От былинного старца-пилигрима новгородцы ожидали чуда, подобного тому, что предписывалось архиепископу Симеону (XV в.). Симеон вместе с архимандритом Юрьева монастыря при звоне колокола вступили на Волховский мост, где шло кровопролитное сражение "софийцев" с "торговыми", жителей разных городских концов - районов, и силой благословения прекратил побоище. Все происходило во время града и бури.
Для героического эпоса как жанра мотив примиренчества являлся посторонним. Он вносит сомнение в бесспорность и окончательность победы дружинной силы над слабостью противника. Некоторые сказители стремились "оправдать" Василия, модернизируя сюжет, приурочив его к событиям зимы 1570 года. Буслаев хвалится на пиру у Грозного пойти "на силу на войскую" самого царя:
Еже побью силу войскую,
Дак чтобы мне владеть да всим Новым-городом.
И вопреки всякой исторической правде, но согласно горячему желанию певца, Василий выручает Новгород, одолев войско Грозного и став хозяином города.
Обобщенный тип историзма русского эпоса заставлял былинный сюжет впитывать факты и реалии разных эпох, быть отражением жизни Великого Новгорода в диапазоне всего его существования, от ранних до трагических событий XVI в.
Не менее противоречив второй сюжет былины о Василии Буслаевиче о его путешествии в Иерусалим. В попытках интерпретировать его, исследователи представляли Василия то паломником XIII-XIV вв., то раскаявшимся ушкуйником, у которого "смолоду много было бито-граблено", то, напротив, борцом против религиозных предрассудков, то скептиком, не верящим святыням и дающим волю игре своей "буйной крови". Между тем противоречивость этой былины может быть раскрыта лишь с учетом специфики жанра, тяготеющего к художественным и историческим обобщениям, стяжениям переживаний разных эпох в одно эпическое целое. Наиболее убедительной в этом контексте представляется гипотеза И.Н.Жданова, высказывавшего предположение о существовании в прошлом по крайней мере двух разных эпических произведений о путешествиях Василия Буслаева в восточные земли: одно из повествований носило богатырский характер и описывало поездку как воинский поход за добычей и славой, другое являлось описанием паломничества "кающегося грешника".
В XII - начале XIII вв. паломничество приобрело широкий размах. В этот период в Новгороде "идет строительство церковных зданий, приспособленных для богослужения, и для обороны, и для складских помещений". Идет поиск новгородского архитектурного стиля, что диктовало необходимость поездок в крупные культурные центры, и таким центром для Новгорода была Византия. XIV в. путешествия в Царьград и Палестину вновь оживляются, причем хождения новгородцев выделяются по своему характеру. "Как в политическом отношении, так и в церковном Новгород в силу общего склада своей жизни и отчасти географического положения и в этом проявляет стремление к самобытности и самостоятельности, стремясь стать в прямые непосредственные связи с Царьградом и его правящей иерархией". Хождения новгородцев приобрели вид торговых, культурных и вместе с тем дипломатических миссий. Вспомним, например, хождение Стефана - новгородца, ходившего в Царьград, а затем, вероятно, и в Иерусалим не только с паломническими, но и с торговыми целями.
Все это и отдаленно не напоминает кощунственную поездку Буслаева. Сюжет былины отражает более ранний, до XII столетия, тип путешествия на Восток. В былине нет свойственной "Хождениям" в святые земли описательности, а смешение христианской и языческой символики, свойственное этой старине, находит удовлетворительное объяснение при отнесении ее сюжетообразующих мотивов к X-XI вв. В ту пору такое взаимодействие было закономерным явлением. Путешествия в святую землю нередко сочетались с военными походами (907, 941, 944). Лишь с XI в. этот путь стал паломническим, до этого времени это была дорога "из варяг в греки", боевая тропа воинских дружин, по которой "мечом обосновывая свое право на общерусский престол продвигается в Киев войско Олега". Дружинный характер пути наглядно выступает в археологических материалах X в.
Некоторые варианты былины прямо указывают на воинские цели поездки Буслаева в Палестину. Василий просит у матери благословения
Съездить мне-ка на горы Сионские
Посмотреть мне-ка сильных и храбрых богатырей,
Тех полениц разудалыих.
Подлинное паломничество не демонстрировало оснащенности оружием, доспехами, предполагало наложение строгих нравственных запретов. Так в былине о сорока каликах за их несоблюдение полагалась казнь по византийскому Номоканону. Идти в Иерусалим необходимо было пешком, используя случайные возможности ночлега. В былине о путешествии в Иерусалим Василий либо просит у матери "лошадку могучую", которую "окольчуживает" и "вовлажывает" (т.е. одевает в латы), либо строит корабль наподобие скандинавского: нос-корма по-звериному, "хоботы мецет по- змеиному", вместо очей самоцветные камни. В очень полном печорском варианте гибель Василия, разбившегося о камень в святой земле, выглядит как смерть воина, павшего в сражении с неверными. Его хоронят товарищи вместе "с костью человеческой" погибшего ранее в бою богатыря и ставят им общий крест с надписью:
Лежат два удала добра молодца,
Два сильни могучи богатыри:
Да один-то Василей сын Игнатьевич,
Другой-то Василей сын Буслаевич,
Их убила сорочина долгополая,
Да та же ли чудь двоеглазая.
Примечательная путаница самого раннего по записи и достаточного полного текста былины из собрания Кирши Данилова. Путь, по которому направил свой корабль Буслаев, в Иерусалим привести не может: это дорога из Новгорода в Каспийское море. В то же время известно, что с конца IX в. через Волхов пролегали маршруты двух крупнейших путей Восточной Европы - балто-волжский, в сторону Каспия, и путь из варяг в греки. В тексте Кирши Данилова первый путь изображен как "окольная" водная дорога в Иерусалим. Следуя ею, Василий попадает на заставу на Куминском острове Каспийского моря, где стоят атаманцы казачия "грабят бусы-галеры". Василий пирует с ними, получает от них богатые подарки и провожатого до Иерусалима.
И все же, независимо от дружинного характера последней поездки героя, смерть его предстает актом сакрализованным, гибель - соотносимой с окаменением богатырей, вызвавших на бой небесную силу в былине о Камском побоище. Поведение Буслаева - также вызов небесным силам: он купается в Ердань-реке "нагим телом", а на обратном пути домой у камня Латыря, у соборной церкви близ Фавор-горы пинает и хлещет плеткой "кость богатырску", которая предсказывает ему, что не доехать богатырю и до соборной церкви образа Преображенского". Перед церковью Василий видит бел камень:
И на камни подпись подписана:
"Кто перескочит трижды через бел камень,
Тот достигнет церкви соборния
И тому образу Преображенскому"
Верный своей натуре, Василий вновь бросает вызов судьбе: он пытается перескочить через камень задом:
И упал Васильюшка Буслаевич
О жесток камень своима плечмы богатырскима.
И тут Василью славы поют,
И во веки та слава не минует.
Смерть героя не отрицает его "славы", которая "не минует", поскольку в этом образе было слишком много чисто новгородского. Он синтезировал самые разнообразные народные представления, связанные с наивным, но искренним, чувственным восприятием святынь. В былине о Василии Буслаеве перед нами не столько путешествие в Иерусалим, сколько испытание о Сион-горе как месте всемирного исходища, о "пупе земли", находящемся в церкви Гроба Господня под паникадилом или алтарем. Буслаевская гора (Фаворская, Сионская, Елеонская), камень на остров, непогребенный череп - символы, легко переводимые на язык народно-православного мира. Та же каменная символика отразилась и в сказании о новгородском рае, откуда нет возврата смертному, и в легендах о мегалитах Палестины, и в обрядовом поклонении камням - следовикам, до сих пор бытующем в некоторых районах Северо-запада. Согласно легенде, святой Антоний прибыл из Рима в Волхов не на корабле, а на обломке скалы. Легендарный мегалит стал объектом религиозного почитания как камень основоположника Антониева монастыря, к нему приходили лечиться одержимые бесом о страждущие недугами.
В народном мнении библейский Восток синтезировал в себе представления о смерти и воскрешении, вечной жизни и возмездии. Гибель Василия в таких землях вряд ли можно рассматривать лишь как кару за нарушение принятых обычаев и нравственных норм. В основе этого мотива лежат представления о необходимости чудесной смерти для героя эпической старины, и он разбивается у Фавор-горы, которая в духовных стихах изображается как "гора горам мать", на нее выпадает Голубиная книга, т.е. глубинная, рассказывающая о судьбах мира.
Поэтическая сила этого образа сочеталась с верой в его подлинность, что привело к включению имени Васьки Буслаева из фольклорных источников в Никоновскую летопись. Ко времени ее создания в XVI в. Буслаев уже осознавался героем новгородской истории. В дальнейшем, в творчестве сказителей былины о Василии Буслаеве впитывали в себя ту ностальгию по Новгороду, которая влияла на отделку мотивов и трактовку образа, не затрагивая эпических сюжетных основ.
Т. Новичкова