В ту эпоху истории, которой мы достигли, те страстные увлечения, которые породили чудеса крестовых походов, перешли в состояние отвлеченных идей, привлекавших более внимание писателей и ученых, чем царей и народов; таким образом, священные войны с их причинами и последствиями сделались достоянием ученых и философов, выводящих из них свои заключения. И потому самому, что крестовые походы сделались предметом рассуждений, можно сказать, что исчез вполне тот энтузиазм, которому они были обязаны своим возникновением. Некоторые последователи Лютера видели даже в турках помощников протестантских христиан; их привело к этому странному мнению то убеждение, что римские папы были единственными двигателями священных войн. Папы, между тем, стали во главе крестовых походов только тогда, когда их сила и общее рвение к ним ослабло. Они в этом случае заявили себя бодрствующими стражами христианства и верными охранителями христианской Европы; усердие их в деле священных войн в дни опасности было внушаемо им религиозным патриотизмом.

Мы должны, однако же, сказать, что великие писатели и люди, известные своим просвещением и принадлежавшие к последователям реформы, оплакивали в это время равнодушие христианского мира к священным войнам. Канцлер Бэкон в диалоге своем о священной войне ("De bello sacro") пустил в ход всю силу своей диалектики, чтобы доказать, что турки были вне закона, общего для всех народов; он призывал и естественное право, и право человеческое, и право божественное против этих варваров, которым он отказывал в имени народа, и настаивал на том, что с ними следует вести такую же войну, как "с пиратами, антропофагами и хищными животными".

Отчасти разделяя мнение знаменитого канцлера, нельзя, однако же, допустить подобных преувеличений; самые пламенные проповедники крестовых походов никогда не заходили так далеко. Другой философ того же времени говорил с большей умеренностью и правдой о способе войны с турками. В то время, когда Людовик XIV намеревался воевать с Нидерландами, Лейбниц послал ему записку объемистого содержания, чтобы убедить его возобновить поход Людовика Святого в Египет. Завоевание этой богатой страны, которую Лейбниц называет Восточной Голландией, должно было содействовать торжеству и распространению христианской веры; оно должно было доставить христианнейшему королю знаменитую славу Александра, а французской монархии - самые верные средства для достижения могущества и процветания. "Египет - мать земледелия, промышленности, - говорил он, - служит в одно и то же время и преградою и путем между Африкой и Азией; он есть соединительный пункт и место общего торгового склада, с одной стороны, для Индии, а с другой - для Европы; он, в некотором роде, "око" прилегающих к нему стран; богатый по причине плодородия своей почвы и многочисленности своего населения, среди пустынь, окружающих его, он соединяет в себе чудеса природы и искусства, которые в продолжение стольких веков составляют предмет вечно нового удивления". Германскому философу представлялась уже христианская вера вновь процветающей в Азии и соединяющей весь род человеческий под одними законами; одним словом, в обладании Египтом ему виделось столько преимуществ для Франции и для христианства, что "за исключением философского камня" ничто в мире не казалось ему столь важным, как завоевание этой страны.

Мы имели случай познакомиться со многими мемуарами XV и XVI столетий, имевшими целью убедить христианских владетелей перенести войну на Восток. Св. Франциск Сальский, живший при Генрихе IV, часто в письмах своих высказывал желание увидеть Святую землю освобожденною от ига неверных. Бонгарс, озаглавливая собрание историй, изданное им, "Gesta Dei per Francos", выражает этим свое благоговение к священным предприятиям во имя Креста. В одном посвящении Людовику ХIII он не упускает из вида напомнить монарху о примере его предков, которые отправлялись на Восток, и обещает ему славу героя и святого, если он предпримет освобождение Византии или Иерусалима. Таким образом, проповедовали священную войну даже в книжных посвящениях, но в сущности никто не думал принимать крест или браться за оружие. Идея крестовых походов переходила постепенно в область поэзии, подобно тем сказочным чудесам, которым никто больше не верил, но которые воспламеняли еще воображение поэтов. Когда Тассо воспевал освобождение Иерусалима, священные войны могли только составлять великолепное содержание для эпопеи. Когда Буало, обращаясь в стихотворении своем к Людовику XIV, говорил ему: "Я жду тебя через полгода на берегах Геллеспонта", - нельзя было предполагать в нем другого намерения, кроме того, чтобы польстить великому монарху, и такого рода лесть достаточно выражала, сколько воспоминания о крестовых походах сохраняли поэзии и славы во мнении современников.

Однако же можно упомянуть еще об одной, последней попытке христиан против турок. Несколько лет спустя после договора Карловицкого Венеция, опасаясь лишиться своих владений в Морее, обратилась к помощи папы. Климент XI разослал повсюду своих легатов, чтобы убеждать царей и народы взяться за оружие. Во всех церквах проповедовали священную войну; музы христианства присоединили свои голоса к голосам проповедников крестового похода. Испания, Португалия, Генуя, Тоскана, Мальтийский орден снарядили корабли; многочисленный флот под знаменем церкви двинулся в архипелаг и к берегам Азии. Климент употребил свои собственные сокровища на войну, успех которой, как он выражался, охотно купил бы он посредством продажи "чаш и дароносиц". По призыву папы императорская армия выступила навстречу туркам, которые надвигались на Германию; 6000 швейцарцев, вооружившихся на средства римского двора, присоединились к немецкой армии; христианский мир молился о торжестве христовых воинов, сражавшихся в Венгрии и в Пелопоннесе. Когда узнали о победах, одержанных над турками, верховный первосвященник во главе священной коллегии отправился в церковь Санта-Мария-Маджоре для возблагодарения Господа воинств; знамена, отнятые у турок, были положены на алтарь Богородицы, к предстательству которой прибегали верующие. Тогда османы подчинились судьбе, которая повелевала им остановиться на пути завоеваний, и стали заботиться только о защите своей империи, угрожаемой поочередно то германцами, то русскими. Когда опасность для христианства миновала, то и церковь перестала проповедовать экспедиции против турок, и с тех пор побуждением к войне с Востоком служило только честолюбие государей или воспоминания о древней Греции.

Во всех этих войнах с османами не было ни одного воспоминания, никакого предания, которое могло бы возбудить энтузиазм христианских народов. Необходимость для каждого народа на Западе защищать свои собственные очаги действовала на души и сердца верующих менее сильно, чем одно имя Иерусалима, одно представление мест, освященных присутствием и чудесами Иисуса Христа. С прекращением войн с мусульманами снова начались путешествия к Святым местам, и крестовые походы за море кончились тем же, чем и начались. В продолжение XVI и XVII столетий множество лиц святой жизни, знаменитых государей посетили Иудею в качестве пилигримов; большинство христианских государей, по примеру Карла Великого, полагали славу теперь не в освобождении Иерусалима, но в оказании покровительства христианскому населению Иудеи. Капитуляции Франциска I, возобновленные большей частью его приемников, заключали многие постановления, которые обеспечивали последователям Христа мир и свободное исповедание христианской религии среди неверующих народов. В царствование Генриха IV французский посланник при константинопольском дворе Дезе посетил иерусалимских христиан и принес им утешение с истинно царской щедростью. Граф Ноантель, представитель Людовика XIV при дворе турецкого султана, также посетил Святую землю, и имя могущественного монарха было благословляемо у Голгофы и в Святых местах. После договора Пасаровицкого Порта отправила к Людовику XIV торжественное посольство. Оно было уполномочено представить христианнейшему королю фирман турецкого повелителя, по которому католикам в Иерусалиме предоставлялось безусловное обладание Гробом Господним и свобода восстановления своих церквей. Христианские государи ежегодно посылали свои приношения священному городу; во время торжественных церемоний храм Воскресения Христова блистал драгоценными украшениями, присланными в дар христианскими государями. Пилигримов принимали в Иерусалиме уже не рыцари-иоанниты, но иноки Францисканского ордена, сделавшиеся хранителями божественного Гроба.