«Путешествие во Святый град Иерусалим...», которое я планирую  вскоре опубликовать, хранится в Рукописном отделе Российской Национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. [1] Принадлежит оно человеку по имени Стефан, совершившему путешествие в Иерусалим и принявшему здесь постриг в греческом Патриаршем монастыре, где он получил имя Серапион. Кроме сведений из его дневника, о нём пока ничего не удалось установить, несмотря на приложенные усилия.

 

     Интересно представляемое «Путешествие» несколькими моментами.

 

     Во-первых, временем паломничества – 1830 год: Стефан пишет, что «русские монахи» были «тем более обрадованы прибытием нашим, что мы первые после девятилетней войны Греков с Турками посетили Иерусалим». [2] Греческое восстание 1821-30 гг., которое имеет в виду Стефан, только что завершилось провозглашением европейскими державами независимости Греции в феврале 1830 г. на Лондонской конференции, по представлению России. Победоносная для России война с Турцией закончилась подписанием в Адрианополе (Эдирне) мирного трактата в сентябре 1829 г., который сделал Россию самой влиятельной державой на Ближнем и Среднем Востоке (настолько влиятельной, что Великобритания потребовала  пересмотра условий Адрианопольского мира, считая, что Россия нарушила европейское равновесие).

 

      Николай I, считавший восточное дело самым важным во внешней политике Российской империи (можно привести слова, сказанные им французскому послу Сен-При в начале царствования: «Брат завещал мне крайне важные дела, и самое важное из всех: восточное дело...») [3], доказал Европе свои дипломатические способности и силу русского оружия. Стефан может спокойно плыть из Одессы в Константинополь, ничего не опасаясь, т. к. в VII статье Адрианопольского мирного трактата было сказано, что «ход через Константинопольский канал и Дарданельский пролив совершенно свободен и открыт для российских судов под купеческим флагом, с грузом или с балластом, имеющих приходить из Черного моря в Средиземное или из Средиземного в Черное».[4] 

 

      Дальнейшее пребывание русских паломников на территории Османской империи также уже не представляло опасности для них: «Российские подданные, их суда и товары будут ограждены от всякого насилия и притязания; первые исключительно будут состоять под судебным и полицейским заведыванием министра и консулов российских, а суда российские не будут подлежать никакому внутреннему досмотру со стороны оттоманских властей ни в открытом море, ни в гаванях, пристанях или на рейдах Турецкой империи», - как сказано в той же статье договора.

 

      Для иллюстрации этих статей можно привести текст дневника, в котором Стефан с некоторой наивностью отмечает, что «в крепости Дарданеллы» «берут дань вообще со всех проезжающих, кроме Русских. Здесь Турки, видя нас (Русских), наперерыв старались оказывать нам благосклонность и ласки, изъявляя телодвижениями и словами особенное почтение и к Императору нашему, называя Его братом своего Повелителя и добрым Царем Московским». [5]

 

     Второй момент интереса к дневнику Стефана связан с первым. Начальные же строки повествуют об аудиенции автора у Николая I: «Апреля 22 числа 1830 года был я представлен пред Священную Особу Благочестивейшего Государя Императора Всероссийского Николая Павловича, который пылая любовию к Православной вере и церкви, когда узнал о неложном моем намерении быть в местах освященных <…>  то удостоил меня недостойного свойственных Его Величеству милостей, одобрил мое смиренное желание; и своею ласковостию и пленительным снисхождением к последнейшему из подданных, оставил на сердце моем печать, при каждом воспоминании о сих великих минутах, возбуждающую слезы радости и возносящую дух мой на небеса для благословения и прославления имени Николая, царя мудрого и великого». [6]

 

    Не могу пока сказать, кем же был Стефан, что удостоился аудиенции царя, но отмечаю этот эпизод как имеющий интерес для дальнейшего исследования. Кстати, далее Стефан пишет, что приехав в Одессу, он «явился к Графу Воронцову, коему вручил записку, посланную ему из СПетербурга». [7] Имея в виду, что граф Михаил Семёнович Воронцов (1782-1856) был новороссийским генерал-губернатором (1823-1853) и наместником Бессарабии, визит к нему Стефана и передача записки также представляется не случайной.

 

   В-третьих, чрезвычайно любопытно сравнить дневник неизвестного (на данный момент) монаха с образцами жанра путешествий-паломничеств в Иерусалим, имеющим, как известно, давнюю традицию в русской литературе.

 

     Для сравнения естественно выбрать близкие по времени произведения. Это «Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году. Русские поклонники в Иерусалиме» Дмитрия Васильевича Дашкова (1788-1839), поэта и члена Вольного Общества любителей словесности, наук и художеств и общества «Арзамас», а позже статс-секретаря и министра юстиции. Будучи (с 1817 г.) вторым советником посольства Российской империи в Константинополе, Дашков отправился в Палестину в 1820 г. с дипломатическими поручениями – разведать обстановку в Греции и Палестине (накануне греческого восстания), собрать «обстоятельнейшие сведения» о Иерусалиме и как можно более подробно описать Храм Гроба Господня, для чего к нему был прикомандирован художник М.Н. Воробьёв. Поручение Дашков выполнил, а «Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году...» напечатал сначала в альманахе «Северные цветы» в 1826 г., затем в том же году отдельным изданием в Санкт-Петербурге.

 

     В том же 1830 году, что и Стефан-Серапион, посетил Палестину известный русский религиозный писатель Андрей Николаевич Муравьёв (1806-1874), «Путешествие ко Святым местам» которого (вышедшее с 1832 по 1848 гг. пятью изданиями) произвело, как известно, большое впечатление на русскую публику. Напомню, что у Пушкина есть незаконченная рецензия 1832 года на это произведение, упоминаемое им также в предисловии к «Путешествию в Арзрум» (1836), а привезённая Муравьёвым из Палестины пальмовая ветвь послужила Лермонтову толчком к созданию стихотворения «Ветка Палестины».

 

     Похоже, что все русские путешественники, посещавшие Святую землю в первой половине XIX в. и оставившие о ней записки, были людьми незаурядными. Обращает на себя внимание их литературная и государственная деятельность.

 

     Авраам Сергеевич Норов (1795-1869), в 1812 году в Бородинском сражении потерявший ногу, тем не менее, исполнил свою мечту и приехал в Палестину в 1835 г., когда такое путешествие было нелёгким и для здорового человека. Но он посетил Святую Землю не только как паломник, у него были и научные интересы – его целью являлись топографические изыскания в Палестине, которые он провёл, руководствуясь как Ветхим и Новым Заветом, так и разнообразной литературой, в том числе религиозной и исторической, а также записками паломников на разных языках.

 

     А.С. Норов был поэтом и переводчиком, знал не менее восьми иностранных языков (среди которых редкие в его среде – древнееврейский и арабский), его научная библиотека, одна из лучших в России,  была впоследствии куплена русским правительством для Румянцевского музея. Норов являлся действительным членом Российской академии наук, главой Археографической комиссии, в его  редакции было издано в 1864 г. «Путешествие игумена Даниила по Святой Земле в XII веке». Параллельно Норов проявил себя и как государственный деятель –  товарищ министра и министр просвещения России (1850-58).

 

     Такими были известные русские паломники и путешественники, посетившие Иерусалим в 1820-30-х годах и оставившие свои записки. Сравнение дневника Стефана-Серапиона с произведениями Муравьева, Дашкова и Норова дает более объемное представление как о иерусалимских достопримечательностях, так и об описываемом периоде в истории Палестины.

                                          

     * * *

 

     Итак, Стефан прибыл в Иерусалим обычным путем русских паломников через Одессу и Константинополь (который он называет по-древнерусски Царьградом) в Яффо. Описания достопримечательностей  и природы не являются сильной стороной дневника Стефана, зато он подробно записывает расходы, указывает количество колонн, ступеней, лампад и размеры зданий и других объектов. В этом с ним схожи «Путевые записки во Святый град Иерусалим и в окрестности оного Калужской губернии дворян Вешняковых и мядынского купца Новикова в 1804 и 1805 годах», [8] также не отличающиеся красотами стиля (похоже, что Иван Вешняков, пишущий записки, и его товарищи не были и особенно благочестивы, а отправились в путешествие более из «охоты к перемене мест») и «Сказание о странствии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» инока Парфения (Петра Агеева) (1807-1878), также личности незаурядной. Парфений, родившийся в старообрядческой семье, оставил раскол в 30-летнем возрасте, постригся в монахи на Афоне, стал церковным писателем, обличителем раскола. Его 5-томное «Сказание о странствии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле» (четыре тома вышли в 1855 г., последний – в 1898-1900 гг.) вызвало положительные, а иногда и восторженные, отклики таких разных людей, как С. Соловьёв, Н.Г. Чернышевский, А.В. Дружинин, И.С. Тургенев, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н. Лесков.

 

     Сочинение Парфения близко дневнику Серапиона по простоте стиля, лишенного литературный прикрас, по специфике кругозора, способу восприятия и среде общения православного монаха. В обоих текстах подробно фиксируются количества, расстояния и размеры святынь.

 

    Приведу примеры описаний, в которых все названные авторы сообщают разные сведения, хотя находятся в одном и том же месте, а в случае Муравьева и Стефана – и почти в одно и то же время.

 

     Стефан пишет: «Июля 31 числа вечером по захождении солнца въехали мы в святой и великий град Иерусалим через Давидовы врата, в коих Турки Русских пропустили без задержания, а прочих всех без изъятия остановили для сбора дани». [9] По всей видимости, это Яффские ворота,  которыми прибывшие входили в город с запада, из Яффо. Стефан называет их Давидовыми из-за нахождения рядом так называемой башни Давида, которую он именует «домом Давидовым». На самом деле, это цитадель, построенная царем Иродом Великим в I в. до н. э. и не имеющая отношения к царю Давиду. Давидовыми обычно называли Сионские ворота, т.к. на Сионе, по преданию, находится могила царя Давида (Муравьев называет и Яффские, и Сионские ворота воротами Давида, остальные путешественники – только Сионские [10]).  В «Путевых записках» Вешняковых Давыдовыми называются, так же как у Стефана, Яффские ворота[11], то же у Парфения: «Вошли во св. град Иерусалим Давидовыми вратами, подле Давидова дома...» [12]

 

     Позже в своем дневнике Стефан отмечает: «Святый град имеет четверы врата: 1. Давидовы 2. Сионския 3. Гефсиманския и 4. Варуховы». [13]  

 

Вешняковы в 1805 г. также указывают 4 ворот (Давыдовы, Дамасские, Сионские и Гефсиманские [14]), остальные путешественники и известный своими точными сведениями Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1894) – 7. [15]

 

  Сравним у Муравьева: «врата Поклонников, или Давида, вместе с сим названием носящие еще три других по направлению трех путей: средний из Яффы <…> правый идет к Дамаску <…> а левый к Вифлеему и Хеврону», «врата Сионские, или Давида», «малые ворота эль-Могреби или Западные», «против главной мечети Омара закладены в стене сей двойные врата <…> имя Красных или Златых доселе им сохранилось», «врата Гефсиманские, иначе называемые вратами Марии и Стефана, по близости гробовой пещеры Богоматери и места казни первомученика», «двое ворот открываются на север Иерусалима. Меньшие из них названные Иродовыми, по соседству развалин дворца Четверовластника, всегда заключены <…> Но главные врата Ефрема или Дамаска...» [16]  

 

     У Норова приведено также 7 названий ворот: 1. «у замка Давидова (с запада)», они же Бабуль Халиль, т.к. ведут через Вифлеем в Хеврон=Халиль, а также Яффские и врата Юдоли; 2. Дамасские (с севера), Бабуш-Шам; 3. Бубуль Сахара, они же Иродовы, Ефраимские, Вениаминовы (ворота закладены, но в них есть калитка); 4. Гефсиманские, или Св. Стефана, Бабус-ситти Мириам (т.е. ворота Марии) на месте Овчих ворот; 5. Золотые ворота (закладены); 6. Мограби, или Гнойные (закладены, но есть калитка) и 7. Сионские, или Давидовы (с юга). [17]

 

     Расхождения, видимо, следует отнести на счет доверия и Стефана, и Вешняковых к своим проводникам по Иерусалиму. Образованные авторы (Муравьев, Норов и другие), пользующиеся несколькими источниками информации, в том числе книгами на европейских языках, не делали подобных ошибок и приводили разные названия для одних и тех же ворот.

 

     Второй пример (из множества возможных) – описания камня, отваленного ангелом от дверей гроба Христа и камня, положенного на гроб и служащего престолом для литургии. Стефан пишет, что в Кувуклии «...облобызали камень, отваленный Ангелом от двери гроба. Он четвероугольный мраморный белокрасного цвета, имеющий длины 2 четверти, широты менее 2 х  четвертей, а высоты четвертей около 7; над ним  горят 16 неугасимых лампад». [18]

 

     Указания же Муравьева, Норова и Парфения расходятся с Серапионом: «...вделан в большую гранитную вазу кусок от камня, отваленного Ангелом; ибо он был разбит на многие части усердием христиан. Над ним всегда горят 15 лампад...» - пишет Муравьев;[19] также 15 лампад насчитывает Норов в 1835 г.; [20] Парфений пишет: «Взошли во внутренний притвор, тамо посреди стоит часть того камня, который был привален к дверям Гроба Господня и на котором сидел Ангел Господень <…> здесь горят пятнадцать лампад неугасимых». [21]

 

    Это можно было бы счесть простой ошибкой, если бы расхождения не отмечались и в дальнейшем.

 

   Стефан продолжает свое описание Храма: «Потом малыми и низкими <вероятно, дверями> взошли мы ко Гробу Господню, который покрыт камнем. Сей камень один из Турецких Султанов хотел было взять и сделать из онаго для себя стол; но благочестивый Патриарх помолясь провел по оному перстом, и от того сделалась на камне  расселина. Таким образом он остался на своем месте и доселе лобызается всеми христианами, как предмет по употреблению своему достойный всякого уважения». [22] О каком патриархе идет речь у Стефана, неясно.

 

    Муравьев рассказывает, что мраморная плита была положена по приказанию царицы Елены и объясняет, что «плита сия распилена была почти надвое христианами, когда арабы пожелали иметь столь богатый мрамор в своей мечети», [23] о чуде, произошедшем по молитве патриарха, он не говорит, вероятно, этот рассказ бытовал только в монашеской среде.  Норов только констатирует: «Верхняя доска преломлена надвое». [24]

 

    У Стефана далее сказано: «Над ним неугасимо горят 55 лампад от разных вероисповеданий, большая же часть от Греков. <…> Снаружи и внутри она обложена белым мрамором…» [25] И снова мы можем отметить расхождение в количестве лампад при Гробе: Дашков в 1820 году пишет, что «тридцать шесть лампад горят над ним день и ночь, в открытом сверху куполе»; [26] Муравьев в том же 1830 г., что и Серапион, видит «36 общих лампад, из коих 15 греческих и столько же католических, горят днем и ночью в куполе над Св. Гробом...»; [27] те же 36 лампад названы у Норова; [28] инок Парфений в 1845 г. сообщает, что «тамо горят сорок пять лампад неугасимых и много свеч». [29] Кроме того,  у Муравьева отмечен «новый, желтый мрамор», а не белый, как у Стефана. [30]

 

    Такого рода расхождения постоянны (в описаниях Храма Гроба Господня, Храма Рождества в Вифлееме, спора армянской и греческой церквей по поводу Благодатного огня и т.д.) и отмечены мною в комментариях. Возможно, это связано с недостатками в указаниях местных проводников и разночтениями в источниках, но удивительна разница в количестве лампад, ступеней и колонн, например, которые поддаются простому подсчету.

 

    Можно назвать также имена некоторых лиц, упомянутых у Стефана, более подробная информация о которых содержится в названных источниках. Например, о Иеромонахе Феоктисте любопытные сведения находятся у Муравьева: «Феоктист, бывший вахмистром в конной гвардии, отслужив отечеству, посвятил себя Богу, но его еще сильно занимало протекшее мирское, и он c живым любопытством расспрашивал меня о прежних своих начальниках <…> Я взял с собою (в путешествие к Иордану – Е.Р.)  монаха Феоктиста, который с позволения наместника оставил на время рясу иноческуюдля странной полувосточной, полудуховной одежды. Всего любопытнее было слышать его воинственные речи о прежней полковой жизни, ибо, почувствовав на себе оружие, он ожил духом и как бы перенесся на родину». [31]

 

     Игумена  Антония, водившего Стефана по Храму Гроба Господня, вероятно, упоминает Норов в 1835 г.: «Отец Антоний <…> ведет также уже несколько лет келейную жизнь  в самом храме», [32]  а о «наместнике Апостола Петра Митрополите Мисаиле», как называет его Стефан, пишут все паломники.

 

    У Муравьева сказано: «…восьмидесятилетний Мисаил <…> Долгое время архиепископом Болгарским на Дунае он выучился несколько говорить языком славянским и был духовником всех соотечественников в Иерусалиме, во многих случаях доказав свою приверженность к России; но уже его слабые силы не позволяли ему входить в управление церкви». [33]   

 

    Норов также застал Мисаила в Иерусалиме, он называет его «столетним», хотя возможно, что это только гипербола: «Греческий монастырь уже более 40 лет управляем нынешним вековым старцем Мисаилом, имеющим титул Митрополита Петры Аравийской и Наместника Иерусалимского. Этот муж, строгого и святого жития, пользуется всею любовью и доверенностью своих единоверцев». [34]

 

    Парфений же объясняет, почему русские паломники именуют митрополита наместником Святого Петра или просто Святым Петром: «Сего Митрополита русские поклонники обычай имеют называть св. Петр. Такожде именовали и прежде его бывших наместников Патриарха Иерусалимского, Митрополитов Петры или Заиорданских. Но сие имя  Петр несть настоящее их имя, а так называются от страны, в которую они поставляются в Митрополиты, и именуемой Петра. Настоящие же имена их – другие: нынешний называется Мелетий, а прежде его был Михаил». [35]

 

     Таким образом, читая «Пушешествие» Стефана, ставшего иерусалимским монахом, мы получаем еще одно свидетельство паломничества, совершенного в важный исторический момент. Оно также позволяет увидеть многоплановость Иерусалима в его отражениях на русском языке, где наряду с заданностью душевного состояния паломника (нетерпеливое желание увидеть Иерусалим, слезы и молитвы при виде Святого града, о чем я писала ранее [36]) присутствуют «живые» детали.

 

---