Религиозная идея в жизни и творчестве А. Н. Майкова

      А. Н. Майков принадлежит к тем немногим художникам, жизнь и творчество которых являют собою попытку достижения синтеза духовной и светской культуры. Диалог между ними редко приводит к согласию, ибо каждая из них строится по своим законам, и для одной господствующими оказываются законы нравственные, для другой - эстетические; одна говорит на языке символов, другая - образов, одна ищет в явлениях бытия сакральный смысл, другая - прежде всего человеческий. И если обычный человек тяготеет к тому или иному типу культуры, свободно выбирая какие-то приоритеты, то художник в силу своей творческой деятельности принадлежит прежде всего светской культуре. Литература осваивает христианство в первую очередь как текст. Христианские темы, идеи, образы, мифологемы широко вошли в художественное творчество, образовав своего рода интертекстуальное пространство. Однако постижение христианства в его глубинной нравственно-философской сущности, очевидно, дано лишь истинно верующему художнику. В этом плане можно говорить о религиозном смысле жизни и творчества А. Н. Майкова.

      Майков не испытал состояния мучительного безверия или тоски по вере, избежал столь свойственного русской интеллигенции противопоставления религии и церкви, хотя и прошел свой путь к внутреннему постижению христианства. Он писал в "Автобиографии": "Нравственная евангельская правда одна с малолетства не была поколебима, плюс некоторые "рыцарские, фамильные предания""1. Среди этих семейных преданий особое место занимает фигура знаменитого русского святого, чей скит был расположен недалеко от Кирилло-Белозерского монастыря, Нила Сорского, в миру - Майкова. Бесспорных свидетельств принадлежности Нила Сорского этому рода исследователи пока не обнаружили, однако сами Майковы, несомненно, считали его одним из своих предков: в родословной, составленной Леонидом Николаевичем Майковым, его имя значится одним из первых. Образ и идея "умной молитвы", возникающие в сочинениях Нила Сорского, прочно войдут не только в русское религиозное сознание, но и в русскую литературу - как диалектика взаимоотношений ума и сердца. Для Аполлона Николаевича Майкова эта диалектика оказалась очень важной. Его образованность, культ знания, который для него всегда существовал, строгий аналитический ум органично сочетались в нем со способностью отдаться чувству, особой сердечной чуткостью.

      Важную роль в его духовном самоопределении сыграла атмосфера семьи, где религиозные идеалы и ценности были незыблемыми. Детство Майкова прошло в подмосковном имении бабушки, недалеко от Троице-Сергиевой лавры, где семья Майковых, несомненно, бывала. Его отец, известный художник, прославился прежде всего своими иконостасами. Сам Аполлон Николаевич в юности тоже увлекался живописью, и написанное им "Распятие" Николай I пожелал взять как запрестольный образ для алтаря, устраивавшегося в Зимнем дворце к предстоящему бракосочетанию великой княжны Марии Николаевны.

      Религиозное чувство, воспитанное в Майкове с детства, носило почти природный, органически-стихийный характер. Однако для человека развитого сознания, живущего напряженной интеллектуальной жизнью, очевидно неизбежным является и осмысление этого чувства, обогащение веры знанием. У Майкова это произошло в университетский период и далее происходило на протяжении всей его жизни. Из трех главных составляющих духовной культуры: искусства, философии и религии - к осознанному, принятому как главная нравственная ценность пониманию христианства Майков пришел не сразу. "В университете, - пишет он, - уже искали истины. Товарищи мои Q...D в лабиринтах философии искали абсолюта; для жизни искали идеала: каким быть? Переходили от стоиков к эпикурейцам. Менее всего, впрочем, знали христианский идеал - не в ту сторону шли поиски П...П. Или лучше сказать так: выросли мы бессознательно на христианской и русской почве и в действиях своих были, конечно, христианами и русскими; но свои отношения к миру приравнивали то к тому, то к другому философскому учению"2.

      Страстное увлечение в юности античным искусством и философией, изучение европейских философских систем заполнили всю сферу духовной жизни Майкова. Религиозный идеал существовал где-то в глубине сознания и в раннем творчестве поэта проявился, скорее, конкретными сюжетами и темами. Это прежде всего тема древней Иудеи: "Еврейские песни", "Молитва бедуина", "Единое благо" и др. Однако уже в университетский период Майков начинает испытывать потребность в вере, которая способна вызвать у человека глубокий душевный порыв, просветлить его ум и чувства, причем эта вера изначально была связана в сознании Аполлона Николаевича с церковным обрядом, с чтением "вечной книги". Правда, в стихах 1840-х годов такая вера воспринимается несколько отстраненно, как искомый, но пока недостижимый для него идеал:

      Зачем средь общего волнения и шума
      Меня гнетет одна мучительная дума?
      Зачем не радуюсь при общих кликах я?
      Иль мира торжество не праздник для меня?..
      Блажен, кто сохранил еще знаменованье
      Обычаев отцов, их темного преданья,
      Ответствовал слезой на пение псалма;
      Кто, волей оторвав сомнения ума,
      Святую Библию читает с умиленьем,
      И, вняв церковный звон, в ночи, с благоговеньем,
      С молитвою зажег пред образом святым
      Свечу заветную и плакал перед ним3.

      Но уже в стихах конца 1850-х годов искомая полнота веры становится важной частью душевной жизни лирического героя Майкова. Она не только дает ему внутреннее успокоение, но и делает его способным ощутить свое единение с людьми, причем это единение оказывается особенно сильным в храме:

      Когда гоним тоской неутолимой,
      Войдешь во храм и станешь там в тиши,
      Потерянный в толпе необозримой,
      Как часть одной страдающей души, -
      Невольно в ней твое потонет горе,
      И чувствуешь, что дух твой вдруг влился
      Таинственно в свое родное море
      И заодно с ним рвется в небеса (1.2. С.111).

      Возможность ощутить себя частью целого, испытать чувство духовной общности с людьми была для Майкова обязательным свойством верующего человека. Аполлон Николаевич много размышлял на эту тему, подвергая строгому анализу собственное мироощущение и поступки. Он словно "проверял" себя готовностью воспринимать другого как равного и близкого ему - одна из самых сложных задач, стоящих перед верующим человеком. Естественная для сознания личности сосредоточенность на себе самой, ощущение недоступности для другого твоего внутреннего мира (тютчевское: "лишь жить в себе самом умей") нередко делают подвижной границу между эгоизмом и человеколюбием. Не случайно герой последнего романа Достоевского, Иван Карамазов, говорил о том, что он готов любить человечество в целом, но ему трудно провести в одной комнате ночь с посторонним человеком.

      В своем дневнике Аполлон Николаевич делает следующую запись: "Христианин ли я? Кто я? Единица ли, могущая жить и довольствоваться сам собою? Нет, единица, которая может быть только между другими единицами, мне подобных. В нравственном и умственном отношении эти единицы различны, т. е. нравственно совершенные могут быть умственно невежды, и сильные умственно могут быть не нравственны. Следовательно, нравственный идеал может быть общий, всенародный, всечеловеческий. Выше христианского идеала любви нет. Я имел счастье родиться в христианском обществе, следовательно, нравственный христианский идеал есть мой, и другого я не могу иметь; и в этом отношении я христианин"4.

      Майков представлял общество в виде концентрических кругов, которые накладываются друг на друга. Они отличаются, по мысли Аполлона Николаевича, уровнем интеллектуального развития, ибо последний из них есть "круг высшего развитого ума, обогащенного знанием" (там же). Естественно, что эти круги включают в себя людей разных сословий, так как народ "умственно развит только насколько требуют его занятия". Однако ось всех этих кругов, по убеждению Майкова, "должна быть одна; она должна быть нравственное начало" (там же), хотя некий нравственный импульс, как он полагал, идет все-таки от народа. Итак, разные слои общества, с его точки зрения, отличаются прежде всего уровнем образованности, но близость нравственных идеалов, определенная верой, должна объединять людей разных социальных кругов, объединять общество.

      В дневниковых записях Майкова возникает еще одно важное рассуждение: о соотношении веры и знания, а также веры и церкви, особенно принципиальное для интеллигенции. Пользуясь обобщенным понятием "ученый", Аполлон Николаевич пишет о том, что образованные люди часто не принимают в религии культ, "веру в сверхъестественное, в чудеса, в догму соборов" (там же). Для самого Майкова это, безусловно, важно, причем он смотрит на церковную жизнь не только как христианин, но и как художник; видит в церковных обрядах и символике поэзию, которая тоже привлекает человека. "Если бы он ("ученый". - Я. б.), - замечает Майков, - был проницательнее, он бы разглядел, что отвлеченное начало, без образа, без поэтической обстановки, недоступно массе. Учение любви, прощение обиды она явственнее ощущает христосуясь, обмениваясь красными яйцами, идя на исповедь и вообще при торжестве поэзии служ-быО...П.

      Но и зайдя в церковь, в светлое воскресенье, не чувствует ли он ту точку общения, когда он, аристократ умом, равен перед идеалом с простыми людьми? Не чувствует ли он, что тут есть простые люди, которые выше его?

      Культ христианский устроен на глубочайших знаниях психологии, равно поражая скорбящего и (неразборчиво). Вследствие этого ученый, презрительно смотрящий на культ, на поэзию не прав уже перед собой и истиной, не заглянув поглубже и остановясь на внешности" (там же. Л. 10).

      Церковную обрядность Аполлон Николаевич воспринимал не только как ритуал, но видел в ней внешнее проявление глубинной сущности православия, и потому в его стихах так часто возникают образы храма, иконы, свечи. Он понимает, что такое для верующего человека молитва. Процитируем стихотворение 1868 года:

      Дорог мне, перед иконой
      В светлой ризе золотой,
      Этот ярый воск, возжженный
      Чьей неведомо рукой.

      Знаю я: свеча пылает,
      Клир торжественно поет -
      Чье-то горе утихает,
      Кто-то слезы тихо льет,
      Светлый ангел упованья
      Пролетает над толпой...
      Этих свеч знаменованье
      Чую трепетной душой:
      Это - медный грош вдовицы,
      Это - лепта бедняка,
      Это...может быть...убийцы
      Покаянная тоска...
      Это - светлое мгновенье
      В диком мраке и глуши,
      Память слез и умиленья
      В вечность глянувшей души... (T.I. C.200-201).

      Характерно, что такое душевное волнение, чувство единения с людьми лирический герой Майкова испытывает только в русском храме. В его итальянских стихах не раз возникают образы грандиозных соборов, но там он, скорее, наблюдатель, чем участник общего действа.

      Лирический герой Майкова наделен, может быть, высшим даром религиозного человека - верой в бессмертие души, в обретение именно в той, неземной, жизни высшего смысла бытия:

      Смотри, смотри на небеса,
      Какая тайна в них святая
      Проходит молча и сияя
      И лишь настолько раскрывая
      Свои ночные чудеса,
      Чтобы наш дух рвался из плена,
      Чтоб в сердце врезывалось нам,
      Что здесь лишь зло, обман, измена,
      Добыча смерти, праха, тлена,
      Блаженство ж вечное - лишь там (Т.1. С.270).

      Небо у Майкова очень редко выполняет чисто пейзажную функцию: его пейзажи, скорее, "земные". Небо сопряжено для поэта с высшим, сакральным смыслом и потому чаще возникает в "духовных" стихах: "Заката тихое сиянье...", "Выше, выше в поднебесной...", "Творца, как духа, постиженье...", "Из бездны Вечности, из глубины Творенья..." и др.

      Один из самых сложных для художника вопросов - это вопрос о роли и назначении искусства. Являясь по природе своей самовыражением художника (это особенно значимо для поэта), искусство невольно делает его демиургом, "законодателем". Не случайно многие известные деятели церкви, богословы (сошлемся, например, на Игнатия Брянчанинова) очень сдержанно относились к светскому искусству и литературе. Очевидно, с точки зрения церковно-религиозной, традиционная поэтическая модель "Памятника": "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..." - недопустима. Куда ближе религиозному взгляду на роль художника ситуация "Пророка": "Исполнись волею моей...". Аполлону Николаевичу Майкову было свойственно именно такое понимание поэзии - как посредника между Богом и человеком, как путь к постижению высшей истины. Мысль художника для него -

      ...- удар посланца божья
      В мрак сей огненным мечом,
      Ужас тьмы и бездорожья
      Вмиг рассеявший кругом
      И открывший для поэта
      Солнце Истины над ним,
      Мир кругом - в сияньи света,.
      И в душе его, поэта,
      Образ, выстраданный им! (T.I. C.256).

      Церковное понимание христианства предполагает, что вера - это не только система взглядов и идей, но и поведение человека, его поступки. По отношению к художнику это имеет особое значение, ибо созданный им мир невольно соотносится читателем/"зри-телем" с реальной личностью творца. Процитируем архимандрита Софрония: "Я всегда думал п ... п и всегда думаю, что самое высокое искусство - это искусство жить. Как часто люди проявляют большие дарования владеть собою до тончайших движений пальцев (у музыкантов), до детального расчета каждого слова (у поэтов и писателей), когда они погружаются в свою творческую работу. И вот, почти все эти "артисты и художники" в жизни оказываются совсем неспособными владеть не только тончайшими деталями своего душевного состояния, своих эмоций или хода своего мышления, но даже сдерживать свои самые грубые страсти.

      Итак, искусство жить, то есть владеть собою во всяком деле, со всяким человеком - есть несомненно высшее из всех искусств; и самое прочное при этом, потому что уйдет оно с человеком и за гроб, в вечную жизнь"5... Жесткость оценки и присутствующий здесь момент обобщения продиктованы той повышенной этической требовательностью, которая позволительна человеку подобного звания и безупречного нравственного облика. Но здесь есть и вера в возможности человека, художника соответствовать этой норме.

      Аполлон Николаевич Майков не был религиозным подвижником или аскетом. Но его жизнь - это жизнь истинно верующего человека, с его умением простить обиду, несправедливость (биография Майкова знает много таких фактов), готовностью помочь ближнему. Достаточно сослаться на пример его дружеских отношений с Достоевским, поддерживавших Федора Михайловича в самые тяжелые периоды его жизни. Аполлон Николаевич был любящим сыном, сохранившим самые нежные отношения с родителями до конца их дней. Он оказался счастлив в браке и прожил вместе со своей женой долгую и полную взаимопонимания жизнь. Словно сохраняя традицию своего общения с отцом, Майков сумел и с собственными сыновьями быть в самых дружеских, доверительно-сердечных отношениях. Это не означает, что ему не знакома была внутренняя тревога, что он не переживал каких-то кризисных состояний. Самое главное, что ему удавалось из них выйти, сохранив при этом доброе отношение к людям, уверенность в существовании некоего высшего смысла человеческой жизни. В своем дневнике он сделал следующую запись: "Я знать не хочу(теогонии, теологии, эмбриологии или вообще начала вещей, ибо все-таки мы их никогда не узнаем; но христианский идеал - как бы ни создался он - был руководителем моей жизни, моих поступков в отношении близких, в отношении обижавших меня; и хотя, конечно, никогда не достигал я до полноты идеала, хотя только помнил его, все-таки чувствую великое в душе моей счастье, что жил я при свете этого солнца, что жил, сознавая на себе тяжесть долга к семье, к ближнему, к отечеству, к народу своему - долга, который кажется тяжестью только в настоящем, когда его исполнить надо, но который обращается в несказанную сладость, когда хоть в половину, хоть в четверть его исполнишь..." (Записная книжка. Л.14).

      Все это очень близко лирическому герою Майкова. Вот заключительные строфы одного из стихотворений, написанных Аполлоном Николаевичем в последние годы жизни:

      Я - жертва вплоть и до могилы
      Всей этой бешеной игры,-
      Ничто пред Разумом и Силой,
      В пространство бросившей миры,-
      Но говорит мне тайный голос,
      Что не вотще душа моя
      Здесь и любила, и боролась:
      В ней есть свое живое я!
      И жизнь - не сон, не сновиденье,
      Нет! - это пламенник святой,
      Мне озаривший на мгновенье
      Мир и небесный и земной,
      И смерть - не миг уничтоженья
      Во мне того живого я,
      А новый шаг и восхожденье
      Все к высшим сферам бытия! (Т.1. С. 288).

      Такая вера в высокий смысл земной жизни человека и в ее духовное продолжение уже за границей земного бытия, убежденность в том, что художественное творчество должно заключать в себе и сакральный смысл, придают отдельным стихам Майкова отчетливо духовный характер. Этот конкретный литературный факт доказывает возможность органического синтеза духовной и светской культуры, взаимопроникновения их языков. И это сближение может произойти прежде всего на почве искусства.

 

    
      ПРИМЕЧАНИЯ
     
      1 ИРЛИ. Ф.17304.
      2 Цит. по книге: Златковский М. Л. Аполлон Николаевич Майков. 1821-1897. Биографический очерк. - СПб., 1898. - С. 43.
      3 Майков А. Н. Сочинения: В 2 т. - М., 1984. - Т. 1. - С. 77. Далее цитируется в тексте с указанием тома и страницы.
      4 ИРЛИ. Ф. 17306/СГХ. Л. 9. Далее цитируется в тексте с указанием номера и листа.
      5 Архимандрит Софроний (Сахаров). Письма близким людям. - М., 1997. - С. 52-54.