Фотогалерея :: Ссылки :: Гостевая книга :: Карта сайта :: Поиск :: English version
Православный поклонник на Святой земле

На главную Паломнический центр "Россия в красках" в Иерусалиме Формирующиеся паломнические группы Маршруты О проекте Поклонники XXI века: наши группы на маршрутах Поклонники XXI века: портрет крупным планом Наши паломники о Святой Земле Новости Анонсы и объявления Традиции русского паломничества Фотоальбом "Святая Земля" История Святой Земли Библейские места, храмы и монастыри Праздники Чудо Благодатного Огня Святая Земля и Святая Русь Духовная колыбель. Религиозная философия Духовная колыбель. Поэтические страницы Библия и литература Древнерусская литература Библия и русская литература Знакомые страницы глазами христианинаБиблия и искусство Книги о Святой Земле Журнал. (Электронная версия) Православное Общество "Россия в красках" Императорское Православное Палестинское Общество РДМ в Иерусалиме Вопросы и ответы


Паломничество в Иерусалим и на Святую Землю
Рекомендуем
Новости сайта
Святая Земля и Библия. Смотрите новый цикл фильмов о Святой Земле: Часть 1-я, Часть 2Часть 3
Главный редактор портала «Россия в красках» в Иерусалиме представил в начале 2019 года новый проект о Святой Земле на своем канале в YouTube «Путешествия с Павлом Платоновым»
Людмила Максимчук (Россия). Из христианского цикла «Зачем мы здесь?»
«Мы показали возможности ИППО в организации многоаспектного путешествия на Святую Землю». На V семинаре для регионов представлен новый формат паломничества
Павел Платонов (Иерусалим). Долгий путь в Русскую Палестину
Елена Русецкая (Казахстан). Сборник духовной поэзии
Павел Платонов. Оцифровка и подготовка к публикации статьи Русские экскурсии в Святую Землю летом 1909 г. - Сообщения ИППО 
Дата в истории

1 ноября 2014 г. - 150-летие со дня рождения прмц.вел.кнг. Елисаветы Феодоровны

Фотогалерея
Православные паломники на Святой Земле в октябре-ноябре 2017 года

Святая Земля в 2016-2017 годах
Интервью с паломником
Протоиерей Андрей Дьаконов. «Это была молитва...»
Материалы наших читателей

Даша Миронова. На Святой Земле 
И.Ахундова. Под покровом святой ЕлизаветыАвгустейшие паломники на Святой Земле

Электронный журнал "Православный поклонник на Святой Земле"

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.
Удивительная находка в Иерусалиме или судьба альбома фотографий Святой Земли начала XX века
Славьте Христа  добрыми делами!

На Святой Земле

Обращение к посетителям сайта
 
Дорогие посетители, приглашаем вас к сотрудничеству в нашем интернет-проекте. Те, кто посетил Святую Землю, могут присылать свои путевые заметки, воспоминания, фотографии. Мы будем рады и тематическим материалам, которые могут пополнить разделы нашего сайта. Материалы можно присылать на наш почтовый ящик

Наш сайт о России "Россия в красках"
Россия в красках: история, православие и русская эмиграция


 
 
Парадокс Державина
 
В 2006 году исполняется 190 лет со дня смерти русского поэта-классициста Гаврилы Романовича Державина (1743–1816)
 
Словесность в XVIII веке мыслилась по преимуществу делом частным, хотя и была проникнута пафосом государственного и общественного служения. На первом месте в сознании человека "столетья безумна и мудра" стояла служба как таковая. Даже крупнейшие писатели не могли да и не хотели игнорировать "Табель о рангах". Достаточно вспомнить русского посланника в Париже князя Кантемира, действительного статского советника Сумарокова, куратора Московского университета Хераскова, секретаря Коллегии иностранных дел Фонвизина.
 
Но, наверное, никто не проявлял такого пыла и ревности к государственным делам, как крупнейший поэт эпохи — Державин. (С фамилией-то словно подгадал!) И его служебного рвения не объяснишь только тем, что, в отличие от юношей из знатных семей, не было у будущего "певца Фелицы" и сенатора влиятельной родни и связей, что надеяться мог этот выходец из мелкопоместного нищего шляхетства лишь на свои силы и трудолюбие, проходя путь от рядового солдата до министра юстиции. Дело совсем в другом — всей горячностью своей натуры, всем сердцем Державин воспринимал службу как служение, почитал её главным в жизни. Даже и неприятности-то его связаны с тем, что уж слишком ревностно служил он отечеству, слишком нетерпим к чиновным "слабостям", особенно когда дело касалось вышестоящих, слишком привержен правде:
 
Но я тем коль бесполезен,
Что горяч и в правде чорт.
 
А ещё — слишком искренне любил он государыню, слишком был предан ей и слишком уж отождествил живую Екатерину со своей Фелицей. "Скажите же ему, наконец, что чин почитает чина", — говорила в раздражении императрица после ссоры Державина с очередным начальником. Так и не смог усвоить один из лучших русских поэтов и до смешного честный и усердный сановник это первейшее правило "придворной грамматики". Другим руководствовался:
 
Вельможу должны составлять
Ум здравый, сердце просвещенно;
Собой пример он должен дать,
Что звание его священно,
Что он орудье власти есть,
Подпора царственного зданья;
Вся мысль его, слова, деянья
Должны быть — польза, слава, честь.
 
Если Сумароков, Фонвизин, а уж тем более Новиков и Карамзин стремились принести пользу отечеству прежде всего своим пером, то для Державина гораздо важнее была именно государственная служба. Это последующие поколения полагали (и, надо сказать, не без основания), что главное в жизни Державина — его стихи. Сам-то он так не считал. То есть в глубине души, конечно, хорошо сознавал уникальность своего огромного дара, в чём даже шутя признавался в стихотворении, написанном, когда узнал, что у него по соседству есть однофамилец — сельский батюшка:
 
Един есть Бог, един Державин, —
Я в глупой гордости мечтал, —
Одна мне рифма — древний Навин,
Что солнца бег остановлял.
 
Тем не менее поэзия для него не профессия, не основное занятие, а дело досуга, то, что прилагается к чему-то иному, уже обеспечившему достойное положение в обществе и на служебной лестнице. Стихи, подобно изящным "кунштюкам" той эпохи, украшали надёжное место в жизни, на котором можно было изменить что-то к лучшему, увидеть плоды своих трудов. Державин сделал очень много доброго на всех занимаемых им постах, о чём дал подробный отчёт в своей деловой прозе — "Записках из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающих в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина". Он и в стихах провозглашал первенство дела перед словом. Отвечал Храповицкому на упрёк в том, что в стихотворных одах порой льстил титулованным особам, по-военному чётко:
 
За слова — меня пусть гложет,
За дела — сатирик чтит.
 
Формулу эту впоследствии оспорил Пушкин, утверждая тождество поэтического слова и поступка. Но разве исчерпывается Державин этой декларацией? Может ли быть всё так просто с тем, чей космос держится напряжением между множеством противоположностей? Здесь на каждое утверждение приходится отрицание. Поэтический мир Державина необычайно сложен по структуре. Всё его творчество пронизано драматическим внутренним диалогом — о человеке и его месте. И не только среди людей, в обществе, в истории, но и в вечности.
 
Державин был слишком мудр, чтобы не понимать того, что все "дела", за которые его должно чтить: труды государственного мужа, жизнь в обществе, благоустройство любимой Званки, словом, дела века сего — идут лишь до одного порога. Имя этому порогу — смерть. В неё всё низвергается, как в водопад (тоже, кстати, излюбленный державинский образ). Смерть вызывает у поэта метафизический леденящий ужас. Это ужас небытия как такового.
 
Ничто от роковых когтей
Ни кая тварь не убегает;
Монарх и узник — снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
 
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости всё смерть разит:
И звёзды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
............
Но так и мужество пройдёт,
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минёт,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдёт, прейдёт в чреду свою.
Подите, счастьи, прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
 
В свете грядущей смерти с её вселенским масштабом всё то, что так высоко ценится у людей и к чему стремился и сам Державин, рассыпается в прах. Мотив Экклезиаста — бренности всех земных дел, зловещей бессмыслицы "суеты сует" — был в высшей степени присущ его поэзии. Перед лицом вечности ничто не выдерживало испытания, оказываясь на поверку преходящим и тленным. Державин тщетно пытался отгородиться от этого неизбывного страха и простыми, чистыми радостями жизни: любовью, музыкой, дружеским кругом, домашним бытом — и служебными делами, и праведными поступками, и, наконец, стоическим, философским, в духе Горация отношением к самой смерти — всем тем, что отозвалось в его стихах.
 
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой её себе к покою
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
 
Но в глубине-то своей Державин не мог довольствоваться таким ответом. Не мог остановиться на нём. Чувствовал, что от бездны этим не заслониться и не спастись. Какие уж там "дела" да забавы! Здесь разговор идёт у последней черты…
 
Тайный советник Державин совершил в русской поэзии неслыханный переворот. Впервые в ней личное оказалось выше и значимее общественного и государственного. Вопрос о подлинном бессмертии человека был поставлен с небывалой прежде остротой и глубиной. Упрямый правнук мурзы Багрима привык всегда и во всём идти до конца. Одоление небытия должно было состояться не в горних высях, а на столь дорогой Державину земле и не чьим-нибудь, а его собственным подвигом и прорывом в иное измерение. И он, полностью разочаровавшись в незыблемости "дел" (чему немало способствовал горестный опыт жизни), берётся теперь за последнее своё орудие — лиру. Только через неё он может приобщиться бессмертию. Только творчеством побеждается тленность и косность мира сего. Сильнее всего этот прорыв обозначился в одном из самых прекрасных стихотворений Державина — "Лебедь".
 
Перед нами — вольное переложение известной оды Горация, но Державин, как было свойственно всей нашей поэзии XVIII–XIX столетий, переводил только своё — то, что потом получало непременные права гражданства в российской словесности, навсегда становилось её фактом. Часто ли мы вспоминаем, что "Замок Смальгольм" принадлежит Вальтеру Скотту, а "Кубок" — Шиллеру? Для нас это Жуковский. То же самое произошло и с "Лебедем". Он подвёл итог жизни Гаврилы Романовича Державина.
 
Необычайным я пареньем
От тлена мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.
 
В двояком образе нетленный,
Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.
Да, так! Хоть родом я не славен,
Но, будучи любимец Муз,
Другим вельможам я не равен
И самой смертью предпочтусь.
 
Не заключит меня гробница,
Средь звёзд не превращусь я в прах;
Но, будто некая цевница,
С небес раздамся в голосах.
 
Вот как писал об этом стихотворении непревзойдённый знаток Державина и один из прямых его наследников в русской поэзии Владислав Ходасевич: "Поэтическое “парение”, достигающее у Державина такого подъёма и взмаха, как, может быть, ни у кого из прочих русских поэтов, служит ему верным залогом грядущего бессмертия — не только мистического, но и исторического. И последнее для него, созидателя и обожателя земных благ, пожалуй, ценнее всего. И “с небес” хочет он снова “раздаться в голосах”; хочет, чтоб слово его всегда было внятно той самой земле, которую он так любил. Слово его должно вечно пребыть на земле реальной частицей его существа. Его плотская связь с землёй не должна порваться".
 
Казалось бы, можно поставить точку. Но гений всегда чреват отточием. И удивительное дело — хотя поэзия на шкале ценностей Державина в финале оказывается выше государственных и всех прочих трудов, но и её невозможно назвать окончательным знаком бессмертия. За несколько дней до смерти поэт начал оду "На тленность". Он успел записать на грифельной доске только две строфы, ставшие одним из шедевров русской поэзии и грозным предостережением новому времени. Строфы эти — свидетельство тому, что мучительные сомнения в достижимости бессмертия через лиру не оставляли Державина до последних его часов.
 
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
 
Одним словом, испытания вечностью не выдерживают не только повседневные человеческие "дела", относящиеся к текущему моменту истории, но и то, что составляет область вдохновения, пространство полёта Державина-поэта.
 
Поистине огромна амплитуда колебаний в космосе его творчества, безмерны противоположности. Но всё же есть в нём и некий "структурный центр", сообщающий стройность всему зданию державинской поэзии. Центр, где эти противоположности сходятся и обретают свой окончательный смысл. Речь идёт об оде "Бог". Написанная в ранний период, она, тем не менее, имеет программный характер. В ней слышатся отзвуки лиры Ломоносова, которому тогда Державин стремился следовать. Как он сам признавался, "правила поэзии почерпал из сочинений г. Тредиаковского, а в выражении и штиле старался подражать г. Ломоносову".
 
Ода "Бог" сразу отсылает нас к её источникам — ломоносовским "Утреннему…" и "Вечернему размышлению о Божьем величестве". Там перед нами встаёт грандиозная картина мироздания, возвещающая о непостижимом величии и мощи его Творца:
 
Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь,
Взошла на горы чорна тень,
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
 
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкой прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
.............
Сомнений полон наш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик Творец?
 
Ту же картину мы видим и у Державина в оде "Бог":
 
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, —
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоём величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
...............
Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Её содержишь и живишь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.
 
Какие удивительные образы красоты сотворённой Вселенной и Божественного величия! Уже не раз говорилось о том, что Державин в истории русской поэзии был первым настоящим художником в полном смысле слова. Именно он начал использовать в стихах всю палитру красок, всё богатство цветовой гаммы, а кроме того — поразительные световые эффекты.
 
Свет у Державина — доминирующее начало. Читая его стихи, насквозь пронизанные световой стихией, поневоле вспоминаешь строки Цветаевой:
 
Не краской, не кистью!
Свет — царство его, ибо сед.
Ложь — красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.
Цвет, попранный светом.
Свет — цвету пятою на грудь.
Не в этом, не в этом ли:
тайна, и сила, и суть…
 
Через величие космоса открывается и величие Бога, безмерно превосходящего Своё творение. Это сближает Ломоносова с его "Размышлениями" и Державина с одой "Бог". Но Державин пошёл намного дальше и глубже предшественника. Своим гениальным поэтическим наитием он нащупал вопросы, не слишком характерные для XVIII века. Это столетие было больше озабочено проблемами общего, Державин же одним из первых задумался о частном. Точнее говоря, о том, что такое личность с точки зрения вечности. Ломоносов восторгался "Божиим величеством", видя небесную красоту. Державин поставил вопрос, что есть человек перед Богом. Поэт раскрыл безмерность Божественного замысла через понимание места и значения в нём песчинки по имени человек — самого странного, непонятного и удивительного творения, сочетающего в себе ничтожество и величие одновременно. Здесь Державин шёл следом за псалмопевцем, создавшим один из самых прекрасных гимнов Творцу Вселенной и человеку на земле — 8-й псалом: "Когда взираю я на небеса Твои, дело Твоих перстов, на луну и звёзды, которые Ты поставил: то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами; славою и честью увенчал его" (Пс 8. 4–6).
 
Псалмы нередко становились для Державина источником вдохновения. Значительную часть его наследия составляют их переложения. Отзвук арфы Давидовой слышен во многих державинских стихах. Так и в оде "Бог". Композиционно она делится на две части. В первой поэт восторгается бесконечностью и всемогуществом предвечного Творца, во второй — пытается решить вопрос о человеке. Бытие его в свете Божьем видится Державину парадоксальным.
 
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед Тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед Тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, — и то,
Когда дерзну сравнить с Тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед Тобой — ничто.
 
Итак, человек — пылинка, даже меньше. О каком же тогда бессмертии через "дела" или через "слова" может вообще идти речь? И жизнь, и смерть полностью лишены смысла. Всё низвергается в ничто.
 
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей…
 
Подобное восприятие было присуще деизму — распространённому в XVIII веке учению, согласно которому Бог, сотворив мир, не участвует в его жизни как Промыслитель, внеположен ему. Державин тоже хорошо знал, что ни мир, ни человек не сравнимы с Богом. Но знал он и нечто другое, то, что открылось ему и через Священное Писание, и через личный опыт поэтического прозрения: Бог дышит во всём, пронизывает Собой всё мироздание, живёт в людских сердцах, и именно благодаря этому человек, столь ничтожный в видимой действительности, становится сопричастен подлинному бытию и бессмертию.
 
Ничто! — Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне Себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! — Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь — конечно, есть и Ты!
 
Ты есть! — природы чин вещает,
Гласит моё мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть — и я уж не ничто!
 
В Боге человек обретает своё место во Вселенной. Он — её "золотое сечение", самый тугой её узел. Но положение это также внутренне противоречиво. Оно, как и поэзия Державина, держится всё той же огромной амплитудой колебаний между бесконечно удалёнными друг от друга полюсами.
 
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих;
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Но, будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? — безвестен;
А сам собой я быть не мог.
 
Твоё созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и Царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Моё бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие Твое.
 
Здесь и наполняются бытийственным, вечным смыслом и каждый миг жизни, и повседневные дела, и то, что "остаётся чрез звуки лиры и трубы…".
 
Из классической одномерности Державин совершил прорыв к пониманию всей сложности и необъятности человеческого "я", его сущностного предназначения и высшей драгоценности. В нём нелёгким поиском, на ощупь русская поэзия находила пути в ещё не ведомое ей.
 
Григорий Зобин
 
Источник Истина и жизнь № 1/2006


[Версия для печати]
  © 2005 – 2014 Православный паломнический центр
«Россия в красках» в Иерусалиме

Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: palomnic2@gmail.com