Среди первых находок берестяных грамот, обнаруженных на Неревском раскопе в Новгороде в 1951 г., была и грамота, получившая порядковый номер 10 и впервые опубликованная в 1953 г. А. В. Арциховским и М. Н. Тихомировым.1 По палеографическим приметам они датировали надпись, сделанную на бересте, XV веком, однако в рецензии на это издание, написанной Д. С. Лихачевым, было высказано предположение о более ранней дате.2 В дальнейшем в литературе утвердилась стратиграфическая датировка грамоты концом XIV в. — 1400-ми гг.3 Но по последним устным сведениям П. Г. Гайдукова, сообщенным в сентябре 2001 г., датировку можно уточнить: 3-я четверть XIV в. Грамота представляет собой текст, процарапанный, по словам публикаторов, на ободке берестяного сосуда: «Есть градъ межу нобомъ и землею / а к ному еде посолъ безъ пути / самъ нимъ / везе грамоту непсану». Текст отражает новгородский диалект и написан несомненно в Новгороде. Его перевод: «есть город между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписанную».

 

Со ссылкой на высказывание, по-видимому, устное, В. П. Адриановой-Перетц, первые публикаторы так определили этот текст: «Надпись на ободке сосуда представляет собой загадку, известную и по рукописям, и в устной традиции: град — Ноев ковчег, посол — голубь, грамота неписанная — масличная ветвь, оповещающая о прекращении потопа. Загадка идет от апокрифической литературы. Все варианты этой загадки собраны в статье В. Н. Перетца». 4 В 1952 г. Р. О. Якобсон обратил внимание на элементы ритмической организации этого текста.5 Н. А. Мещерский в 1958 г.6 указал еще один пример подобной загадки, напечатанный А. Н. Пыпиным в 1862 г,7 по неизвестной, к сожалению, рукописи рубежа XVII-XVIII вв.: «Который град стоял между небом и землею?.. Стоял град на пути, а пути к нему нет, прииде к нему посол нем, принес грамоту неписанную... Град бысть Ноев Ковчег, а посол голубь, принес сучец масличный». Относительно новгородской грамоты N 10 Н. А. Мещерский заметил: «Достойным внимания следует признать, что в данном случае мы имеем дело с литературным текстом» и что« помещенный в грамоте текст можно считать самым старым списком приведенной загадки».8 Описывая грамоту N 10 в 1995 г., А. А. Зализняк присоединился к комментарию А. В. Арциховского и М. Н. Тихомирова, но уточнил датировку. При этом, как ни странно, никем из исследователей не был назван непосредственный источник этого «загадочного» в буквальном смысле слова текста. Это распространенная в славяно-русской письменности переводная апокрифическая «Беседа трех святителей», состоящая из вопросов и ответов катехизисного, догматическо-богословского и космогонического характера, задаваемых друг другу тремя отцами Церкви — Иоанном Златоустом, (иногда в рукописях вместо него назван Иоанн Богослов), Василием Великим и Григорием Богословом. «Беседу трех святителей», а, точнее, ряд памятников, объединенных этим названием, обычно сопоставляют с сочинениями вопросо-ответной формы типа латинских Joca monachorum. Впервые текст грамоты N 10 со ссылкой на издание А. В. Арциховского и М. Н. Тихомирова связал с «Беседой трех святителей» в 1988 г. Я. С. Лурье в статье об этом памятнике в «Словаре книжников и книжности Древней Руси»: «Отдельное бытование загадок, содержащихся в Б.т.с., обнаруживается уже в русских рукописях XV в. Загадка о «граде»- ковчеге и «немом» голубе-после сохранилась среди берестяных грамот XV в.».9

 

Один из самых ранних известных нам славянских списков «Вопросов и ответов Анастасия Синаита», которые позднее вошли в «Беседу трех святителей», содержится уже в «Изборнике Симеона-Святослава» 1073 г. Несмотря на достаточно давнюю научную традицию изучения «Беседы» на славянской почве,10 многие проблемы истории ее текста, основного корпуса вопросов и ответов, взаимоотношения разных ее вариантов и редакций между собой, как греческих, так и славянских, сегодня не решены, и поэтому крайне трудно ответить на вопрос, когда же включается в текст славянской «Беседы» интересующая нас загадка о Ноевом ковчеге. Сложность заключается и в открытости текста «Беседы», и в тематической близости ее к ряду также переводных греческих сочинений, построенных по принципам монашеской эротапокритической литературы.11 Новейшая болгарская исследовательница «Беседы трех святителей» Анисава Милтенова12, рассматривая функции библейского текста-образца в ней, различает по крайней мере четыре отдельных произведения, в которых наблюдаются текстовые совпадения и сочетания одних и тех же вопросов-ответов: « В сущности, это название («Беседа трех святителей» — М. Р.) обозначает несколько отдельных, не зависимых друг от друга памятников славянского средневековья, некоторые целиком переводные, другие — компилятивные с включением оригинальных фрагментов, а третьи — оригинальные по содержанию и форме».13

Южнославянские списки «Беседы трех святителей» известны с XIII в., русские — с XV в., в частности, в сборниках второй половины XV в. известного книгописца Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина.14 Однако в них нет загадки о Ноевом ковчеге в той форме, в какой мы встречаем ее в новгородской грамоте N 10, хотя тема Ноя и всемирного потопа в них отражена. Однако в словарной статье, посвященной «Беседе», Я. С. Лурье указал ее русский список, датирующийся XV в. из РГБ, ф. 304, собр. Троице-Серг. Лавры N 256, в котором, по его словам, « наряду с вопросами-загадками, которые читаются в южнославянском тексте,..встречаются и такие, которых там нет. Например, «...стоит град между небом и землей, а идет к граду посол нем, а несет грамоту неписанную...(ковчег и голубь)».15 Это замечание позволяет предположить восточнославянское или русское происхождение загадки, или же существование особого восточнославянского перевода «Беседы». Таким образом можно считать, что эта загадка попала в русские рукописи не ранее, но и не позднее XV в. и тогда прав Н. А. Мещерский, писавший о самом раннем ее воспроизведении на Руси в новгородской грамоте N 10, которая датируется, как мы помним, 3-ей четвертью XIV в.

 

Разные славянские и русские редакции «Беседы трех святителей» варьируют вопросы и ответы, меняют их последовательность, сокращают и дополняют их, и все же можно говорить о некоей целостности этого памятника в древнерусской книжности. Внутри него выделяется ряд тематических блоков, связанных с главными вопросами бытия и мироздания, с событиями Священной истории: о Ное и Потопе, об Адаме и Еве, о рае, о кресте и Голгофе, о двух разбойниках, распятых вместе с Христом, об апостолах и т. д. Это темы, которые обычно обсуждаются и освещаются в ветхо- и новозаветной апокрифической литературе. Иногда они близки святоотеческим толкованиям, а иногда выдают явно фольклорное происхождение. Об этом писал Я. С. Лурье: «Не следует ли, учитывая устный характер вопросов-загадок, предполагать здесь различные фольклорные источники, которые могли отразиться и в латинских, и в греческих, и в славянских, и в русских памятниках?».16 Следует учитывать также одновременное как устное (хотя бы в форме духовных стихов), так и письменное бытование подобных «загадок» в русской культурной традиции. Большинство русских списков «Беседы» с «апокрифической загадкой» о Ноевом ковчеге в рукописных сборниках датируется серединой-рубежом XVI-XVIII вв. и даже XIX в. Учитывая большую распространенность «Беседы трех святителей» в старообрядческой среде, возможно, что вопрос-загадка о ковчеге продолжала переписываться и в XX в. Она получила столь широкое распространение, что переписывалась и отдельно от основного текста «Беседы», иногда за его пределами. Так, в сборнике из РНБ, Софийское собр. 443. Нач. XVII в., включающем житийные тексты и происходящем, судя по писцовой записи, из Ситецкого монастыря в Новгороде, переписанном разными почерками, читается скорописная запись нач. XVIII в. с внутренней стороны нижней доски, похожая на пробу пера и никак не связанная с содержанием сборника: «идетъ посол немъ а несетъ грамоту неписану Господи спаси благочестивый (далее оставлено чистыми несколько строк —М. Р.), стоит град а пути к нему нетъ, зри». Подобный пример отдельного переписывания нашей «апокрифической загадки» встречается и еще в одной рукописи из Софийского собрания РНБ, N 837, тоже XVII в.17 Любопытно, что уже потерявшая непосредственную связь с «Беседой трех святителей», загадка о Ноевом ковчеге использована таким великолепным знатоком древнерусской культуры и письменности как Н. С. Лесков. В романе «На ножах» он вкладывает ее в уста одной из своих героинь, Глафиры: «Ну, золотой ты человек, лети же, мой немой посол и неси мою неписанную грамоту».18

 

Что же представляет собой по форме берестяная грамота N 10 и как интерпретируется ее функция? А. В. Арциховский и М. Н. Тихомиров определили ее так: «надпись на ободке сосуда», а в комментарии расширили определение: «надпись сделана на ободке берестяной чашечки, может быть, солонки».19 Н. А. Мещерский почти повторил его: «запись на ободке сосуда, чашечки или, вероятнее всего солонки».20 Это «вероятнее всего», в отличие от «может быть» у предыдущих комментаторов, придает больше определенности словам Н. А. Мещерского относительно функционального назначения берестяного предмета — солонка. Напомню, что А. А. Зализняк описал грамоту как «надпись на ободке берестяного туеска».21 Берестяной туесок часто использовался и используется до сих пор на Русском Севере, действительно, в качестве солонки и обычно он закрывается затычкой, чтобы не просыпалась соль, взятая с собой на покос или в дальнюю дорогу. Однако предполагаю, что в случае грамоты N 10 мы имеем солонку, предназначавшуюся для стола и которую на этот стол ставили.

 

Рассмотрим в связи с высказанным предположением разные варианты «апокрифической загадки» о Ноевом ковчеге, опубликованные А. Н. Пыпиным в уже упоминавшемся 3-ем выпуске «Памятников старинной русской литературы», Н. С. Тихонравовым, И. Я Порфирьевым.22 При цитировании сохраняем орфографию изданий.

Н. С. Тихонравов привел пример из «Беседы трех святителей» по рукописи (Цветника) 1665 г., ГИМ, Синод. собр., N 908, где встречаются два варианта текста о Ное и ковчеге. Первый: «Когда возрадовался весь мир? Ответ: Егда изыде Ной из ковчега». Тот же вопрос-ответ помещен и в одном из сборников Ефросина вт. полов. XV в., РНБ, Кирилло-Белозерск. собр., N 22 /1099. Второй вариант из Цветника: « Григорий рече: Который град стоит, а пути к нему несть? Василий рече: Ноев ковчег стоит на воде». Отметим глагол «стоять» применительно к ковчегу в этом тексте и то, что два варианта вопросов о Ноевом ковчеге «разнесены» в рукописи по разным частям «Беседы». Оба варианта загадки представляют здесь усеченный текст по сравнению с текстом новгородской грамоты — в них нет упоминания ни о после, ни о грамоте неписанной. И по форме это не вполне загадка, а, скорее, толкование отдельных сюжетов библейского текста. В «Беседе», изданной А. Н. Пыпиным по рукописи рубежа XVII-XVIII вв., местонахождение которой сейчас неизвестно, читаем: «Василий рече: который град стоял (sic!) между небом и землей? Григорий рече: ковчег Ноев». Этот вопрос-ответ ближе к загадке грамоты N 10. Еще один вариант ее помещен в том же списке «Беседы»: « Иоанн рече: стоял град на пути, а пути к нему нет, приде к нему посол нем, принесе грамоту неписанную? Василий рече: град был Ноев ковчег, а посол голубь, принесе сучец масличный». В грамоте N 10 не говорится, что к граду нет пути, но что посол « еде без пути», и это не совсем одно и то же, поскольку означает, что путь где-то есть, но немой посол едет/идет/летит не разбирая пути, то есть, необычным способом, и это намек на то, что и посол не совсем обычный. Еще один вариант новгородского текста в том же самом списке «Беседы», изданной А. Н. Пыпиным, представляет собой вопрос-загадку, но уже перевернутую и истолкованную через новозаветную символику: «Что есть: ковчег и в нем Ной, и голубь, и лист, и сучец масличный?». Казалось бы, следует ждать зеркального ответа о граде, немом после и неписанной грамоте. Но ответ на этот вопрос дается неожиданный: «Ковчег есть церковь, а Ной — Христос, а голубь — Дух Святой, а лист, масличный сучец — человеколюбие Божие на нас, и милость напущает». То, что в одну и ту же рукопись включаются разные варианты «апокрифической загадки», свидетельствует о составном, инкрустированном характере «Беседы трех святителей» и о таком же составном характере самой загадки, которую можно разложить на ряд самостоятельных вопросов. По рукописям Соловецкой библиотеки (ныне в РНБ) привел текст «Беседы» И. Я. Порфирьев. Два варианта интересующего нас фрагмента о Ное и ковчеге он опубликовал по списку XVII в. (Солов. Собр., N 1138). Во-первых, краткий, или усеченный вариант: «Василий рече: Город стоит, а пути к нему нет? Иоанн рече: К Ноеву ковчегу». Во-вторых, полный вариант загадки, который более близок к тексту грамоты N 10: «Григорий рече: Небо бяша, а земли под ним несть, град убо что есть, а пути к нему несть, а идет к нему посол не путем (как помним, в новгородской грамоте «без пути» — М. Р.), а несет грамоту неписану? Иван рече: Град есть Ноев ковчег, а посол голубь, а грамота неписанная лист масличен». Здесь, в отличие от новгородской грамоты, нет указания на немоту посла. Обратим внимание и на то, что в данном случае, как и в ряде других, не приведенных мной примеров, фигурирует не сучок или сучец масличный, а лист, т.е. слово, которое имеет второе, для нас важное значение — лист бумаги, или пергамена, на котором пишут. И тогда выражение «грамота неписанная» получает дополнительный смысл.

 

Еще пример из опубликованных И. Я. Порфирьевым по уже другой Соловецкой рукописи рубежа XVI-XVII вв. (РНБ, Солов. собр., N 889): «В(опрос). Небо бяше, а земли не бяше, а град в то время бысть? О(твет). Небо бысть, а земля не бысть в Ноев потоп. Под водою земли в то время не бысть, а град был — Ноев ковчег». В этом тексте появляются уже небо и земля, и с ними связано пространственное помещение града-ковчега на воде. В той же рукописи читается еще один вариант новгородской «апокрифической загадки», более полно совпадающий с текстом грамоты: «В(опрос). Стоит град между небом и землей, а идет к тому граду посол нем, а несет грамоту неписаную, и весьма возрадуются посольству его? О(твет). Град есть Ноев ковчег, как на воде плавал, а посол к нему голубь, а грамота неписаная лествие масличное, и принесе голубь листвие к Ною в ковчег, потому познал Ной сушу земли, и вси в ковчеге возрадовались!»

 

Обратим внимание, что в берестяной грамоте N 10, в отличие от приведенных вариантов из «Беседы трех святителей», нет ответа на загадку и, судя по воспроизведению грамоты при ее первой публикации, можно подумать, что для написания отгадки как будто недостаточно места. Но дело, разумеется, не в этом. Загадка не раскрыта, скорее всего потому, что разгадка была хорошо известна, новгородцы знали ее и в письменной, и в устной форме, на что укзывает вариативность текста при наличии общего смыслового ядра. Неизменными в нем оставались четыре понятия, вокруг которых складывается текст загадки: град, путь, посол, грамота. С образом града связан в загадке мотив неба и земли, локализация града в пространстве. Град помещается «в» или «на» воде, становится плавучим, неустойчивым, перстает быть собственно градом. С понятием пути связано в загадке указание на его отсутствие, или его затерянность (посол едет не путем), с послом — его немота. Но немой посол, по сути, уже не посол, так как он не может впрямую выполнить свою функцию, передать информацию, и его действие перенесено на язык жестов — принесение грамоты, которая, однако, тоже не грамота, потому что не написана. Загадка строится на отрицании всего того, о чем в ней говорится. И тогда на первый план выходит скрытый пласт положительных значений, включающий названные понятия в библейский контекст. Таким образом происходит еще один способ непрямого цитирования библейского текста — через загадку и ее толкование. Град — это ковчег, и град — это церковь, то есть, некое вместилище чего-либо самого важного: существ, от которых пойдет жизнь на земле, и людей, жизнь которых устремлена к небу. Посол — это голубь со всеми библейскими и евангельскими коннотациями образа. Грамота — масличный сучок, ветвь, лист, смысл которых быть вестью, важным сообщением. Любопытно, что слова «град» и «путь» в сочинениях вопросо-ответной формы использовались для толкования и других христианских понятий.

 

В этом отношении характерен пример, приведенный А. Милтеновой при описании ею механизмов функционирования библейского текста в подобных случаях. Здесь уже нет ни голубя, ни Ноя, ни Потопа: «В(опрос). Что есть: град стоит, а путь к нему мал есть? О(твет). Град есть рай, путь — праведных». 23 Исследовательница определяет этот пример как библейский метатекст под видом загадки / разгадки, состоящей из коллажа топосов и символов, и так комментирует его: « Здесь загадка потруднее, потому что текст 3-й Книги прор. Ездры 7: 6-7, 9, 12 (о граде-рае) не столь популярен; вместе с тем явно проявляется ассоциативная связь с другим, более известным, евангельским текстом (Мф. 7:14 «что узкая врата, и тесный путь вводяй въ животъ, и мало их есть, иже обретаютъ его»). Представление о праведной жизни и награде за нее в раю, о преодолении смерти — одно из ключевых в христианстве.

 

Согласно менталитету средневекового человека эта загадка является формой, при помощи которой проверяются знания верующего и сила веры, истинный христианин знает ответ, тогда как язычник — нет».24 Приведенный А. Милтеновой пример на тему «узкого пути» вполне соотносится с тем, где град — это ковчег, а известие, преданное посредством масличной ветви, толкуется как Божья благодать и всеобщая радость. Границы толкований библейских образов в рамках христианской картины мира достаточно широки.

 

Итак, берестяной предмет, на котором была процарапана надпись-загадка, представлял собой солонку, которую ставили на стол во время трапезы. Почему же именно на ней был написан текст о Ное и ковчеге, и имел ли он отношение к солонке и соли? Всем известна крестьянская традиция вырезания надписей на деревянной посуде, особенно предназначенной для хлеба. Надписи эти в большинстве случаев представляют собой присловья-поговорки о ритуальном значении хлеба и смысловой пары «хлеб-соль», еды, гостей и т. д. Этнографический материал по этой теме огромен.25 «Только взятые вместе, хлеб и соль составляют традиционный знак хлебосольства. Вместе они представляют мир в его разнообразии и целостности, в его многослойности и единстве».26 Примеры присловий-поговорок о соли и хлебе можно найти хотя бы в «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля: «Соли нету, так и слова нету, а как хлеб дошел, так и разговор пошел». Стоит обратить внимание на уподобление здесь соли — слову, а хлеба в сочетании с солью — беседе, переговорам.27 Еще примеры: «Без соли стол кривой», т. е. неправильный, недостаточный. Так как в народной культуре понятие кривизны связано с нечистой силой, с дьяволом, то соль в этой поговорке мыслится как элемент правильного, т. е. христианского мира. Понятно, что поговорки отражают и особую связь соли с хлебом, символом жизни: «без соли и хлеб не естся», «помяни соль, чтобы дали хлеба» и т. д. В тексте новгородской грамоты N 10 несомненно можно услышать и фонетическую игру слов «соль» и «посол», последнее воспринимается как омоним. На правомерность такого восприятия указывает и то, что посол в загадке о Ное и ковчеге нем. Вспомним снова пример из «Словаря» В. И. Даля: «соли нету, так и слова нету». Слово «посол» в значении «процесс соления» означает в данном случае нечто существенное, точно так же, как прилетевший к Ною в ковчег голубь с масличной ветвью означал спасение мира. Учитывая же евхаристическое значение хлеба, о котором народная христианская традиция никогда не забывала («коли хлеб на стол, так и стол—престол»), можно рассматривать выражение «грамота неписанная» как евангельское учение, как хлеб духовный, воспринимаемый в буквальном смысле слова устно, т. е. устами, ими же и хлеб вкушается.

 

Сравним самохарактеристику вязьмичей —жителей города Вязмы,— приведенную И. П. Сахаровым: «Мы люди неграмотные, едим пряники неписаные»,28 где обыгрывается смысл слова «писаный», т. е. расписной, а грамотность связывается одновременно с писанием и вкушением. На то, что грамота N 10 была именно солонкой, поставленной на стол, косвенно указывает и встречающееся в народной культуре уподобление домашней утвари как некоей емкости ковчегу, даже если тот прямо и не назван. И. П. Сахаров приводит загадку: «полно корыто, людей (мне известен вариант: зверей) набито». Но ведь это ковчег! Разгадка же иная — «миса с ложками», т. е. столовая посуда.

 

Итак, град, огражденное пространство, емкость — все это «ковчег», вместилище того необходимого, без чего нет полноценной жизни: соли как дополнения к хлебу. Иными словами, в берестяной солонке — вся «соль», суть этой жизни. Суть житейская и одновременно духовная, связанная с осознанием мира, который, по словам «Беседы трех святителей», весь возрадовался, когда Ной вышел из ковчега. Предложенная интерпретация новгородской «апокрифической загадки» помогает уточнить функциональное назначение того предмета, на котором она написана, ибо, как известно, «без соли, без хлеба плохая беседа».

 

доц., д.ф.н. СПбГУ 

 

1 Арциховский А. В. и Тихомиров М.Н. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1951 г.). М., 1953. С. 43.