Фотогалерея :: Ссылки :: Гостевая книга :: Карта сайта :: Поиск :: English version
Православный поклонник на Святой земле

На главную Паломнический центр "Россия в красках" в Иерусалиме Формирующиеся паломнические группы Маршруты О проекте Поклонники XXI века: наши группы на маршрутах Поклонники XXI века: портрет крупным планом Наши паломники о Святой Земле Новости Анонсы и объявления Традиции русского паломничества Фотоальбом "Святая Земля" История Святой Земли Библейские места, храмы и монастыри Праздники Чудо Благодатного Огня Святая Земля и Святая Русь Духовная колыбель. Религиозная философия Духовная колыбель. Поэтические страницы Библия и литература Древнерусская литература Библия и русская литература Знакомые страницы глазами христианинаБиблия и искусство Книги о Святой Земле Журнал. (Электронная версия) Православное Общество "Россия в красках" Императорское Православное Палестинское Общество РДМ в Иерусалиме Вопросы и ответы


Паломничество в Иерусалим и на Святую Землю
Рекомендуем
Новости сайта
Святая Земля и Библия. Смотрите новый цикл фильмов о Святой Земле: Часть 1-я, Часть 2Часть 3
Главный редактор портала «Россия в красках» в Иерусалиме представил в начале 2019 года новый проект о Святой Земле на своем канале в YouTube «Путешествия с Павлом Платоновым»
Людмила Максимчук (Россия). Из христианского цикла «Зачем мы здесь?»
«Мы показали возможности ИППО в организации многоаспектного путешествия на Святую Землю». На V семинаре для регионов представлен новый формат паломничества
Павел Платонов (Иерусалим). Долгий путь в Русскую Палестину
Елена Русецкая (Казахстан). Сборник духовной поэзии
Павел Платонов. Оцифровка и подготовка к публикации статьи Русские экскурсии в Святую Землю летом 1909 г. - Сообщения ИППО 
Дата в истории

1 ноября 2014 г. - 150-летие со дня рождения прмц.вел.кнг. Елисаветы Феодоровны

Фотогалерея
Православные паломники на Святой Земле в октябре-ноябре 2017 года

Святая Земля в 2016-2017 годах
Интервью с паломником
Протоиерей Андрей Дьаконов. «Это была молитва...»
Материалы наших читателей

Даша Миронова. На Святой Земле 
И.Ахундова. Под покровом святой ЕлизаветыАвгустейшие паломники на Святой Земле

Электронный журнал "Православный поклонник на Святой Земле"

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.
Удивительная находка в Иерусалиме или судьба альбома фотографий Святой Земли начала XX века
Славьте Христа  добрыми делами!

На Святой Земле

Обращение к посетителям сайта
 
Дорогие посетители, приглашаем вас к сотрудничеству в нашем интернет-проекте. Те, кто посетил Святую Землю, могут присылать свои путевые заметки, воспоминания, фотографии. Мы будем рады и тематическим материалам, которые могут пополнить разделы нашего сайта. Материалы можно присылать на наш почтовый ящик

Наш сайт о России "Россия в красках"
Россия в красках: история, православие и русская эмиграция


 
 
ЗВЕЗДА ЕРУСАЛИМА
 
     В былине «Сорок калик» молодой богатырь Касьян Афанасьевич держит перед богатырями-сотоварищами такую речь:
 
                               Ай не лучше ли забросить топерь войско нам великое,
                               Ай как ездить нам да по чисту полю,—
                               Ай как нам сходить-то ко граду к Еросолиму,
                               Ко святой святыни Богу помолитисе,
                               Ко Господню гробу нам да приложитисе,
                               А во Ердань реки окупатисе,
                               Во своих грехах да нам прощатисе.
                               А столько, вы сильнии вы богатыри,
                               А в том класть надо нам заповедь себе великая,
                               Ай чтобы не красть нам да бы не воровать,
                               Ай на женскую прелесть не упадывать,
                               И не кровавить нам своих рук да больше
                                                                                           век да богатырских (1).
 
     В этой покаянной, а больше взыскующей настоя­щей, высшей правды речи уже слышится пропо­веднический пафос русской литературы. И он не от морализирующего учительства, а от ду­шевной муки — как устроить собственную жизнь по-Божески, как соблюсти себя в чистоте, чего никак не удается.
     И вот идет русский человек в Святой град, ко Гробу Господню, ища последней истины. На этом пути, не прямом и не легком, он и станови­тся очарованным странником, скитальцем, взы­скующим Града.
     В своем простодушии он верит, «что все святое и великое находится на их святорусской земле: на ней стоит и святой град Иерусалим, в ней и святая София, сиречь, Святая Святых...» (2), как это замечал Ф. И. Буслаев, пу­бликуя «Повесть града Иерусалима».
     Подобное отношение к Святому граду, как к собственному, родному, отзывается в держа-винской оде «На взятие Измаила» не без вооду­шевленного преувеличения:
 
                                 Росс рожден судьбою...
                                 Отмстить крестовые походы,
                                 Очистить Иордана воды,
                                 Священный гроб освободить!
 
     Но это державная размашистость екатери­нинского века.
     А из былины слышится призыв к чистоте душевной, к покаянному паломничеству, к от­чаянному уже бегству от греха. И ближе к этому былинному порыву Пушкин, сокрушающийся: «Напрасно я бегу к сионским высотам, Грех алчный гонится за мною по пятам...»
     Устремленность к истине — Христу, покая­ние не самоуничижительное, а взыскующее — главное в поэзии, обращенной к Святой земле, к ее христианскому свету. Эта тема в русской литературе, с ее тягой к главным, «последним» вопросам, естественна, как и связь со Святой зе­млей в той или иной степени всей нашей культу­ры, культуры прежде всего христианской.
     Вспомним, ведь и рублевская Троица яви­лась нам под сенью Мамврийского дуба, дуба Авраама, росшего невдали от Хеврона.
     Об этом еще твердо помнил Сергей Есенин:
 
                                 Древняя тень Маврикии
                                 Родственна нашим холмам,
                                 Дождиком в нивы златые
                                 Нас посетил Авраам.
 
     Сто с лишним лет тому назад В. Н. Хитро­во отмечал, как само собой разумеющееся, что «с первым детским лепетом привыкли мы про­износить священные имена: Иерусалима, Иор­дана, Назарета, Вифлеема и имена эти, в нашем детском воображении, сливаются как-то с род­ственными для нас именами: Киева, Москвы, Владимира и Новгорода» (3). И не он один, если С. И. Пономарев напоминал, что «наш Киев на­зывается русским Иерусалимом» (4), и спрашивал читающую публику: «Можно ли думать, что Россия привязалась к Палестине гораздо боль­шими нитями, чем всякое другое государство?» (5)
     О том же спрашивал себя и читателя И. А. Бунин: «Есть ли в мире другая земля, где бы сочеталось столько дорогих для человеческо­го сердца воспоминаний?» (6)
     Эти вопросы не были сугубо риторически ми. Еще в Никоновской летописи есть сведения о том, что Владимир посылал для испытания ве­ры послов и в Иерусалим. А с XI века русские люди ходили в Святуюземлю, часто давали обе­ты такого паломничества. И хотя ходу туда бы­ло полтора года, столь многие отправлялись в долгое и непростое путешествие, что в XII ве­ке у одного из пастырей вырывается: «...в Иеру­салим не велю ити; еде велю доброму ему быти».
     В те уже памятные нам времена появляются по-своему поэтические описания паломни­честв— хожений в Святую землю. Как повсюдно они читались, говорят дошедшие до нас мно­гочисленные списки (152!) самого первого из известных и самого выразительного — хожения Даниила, игумена одного из черниговских мо­настырей, совершенного в 1104-1107 годах.
     Тот же В. Н. Хитрово пишет о том, какое огромное влияние «имеют на русский народ со времен еще св. Феодосия печерского странники из Иерусалима. Расходясь по возвращении в Россию, до отдаленнейших ее окраин, они же­ланные гости в любой крестьянской избе, где стар  и  млад заслушиваются  их  рассказов» (7).
     В этих с замиранием выслушиваемых расска­зах Святая Русь и Святая земля оказывались ря­дом, незримо соединялись, и вот уже Спаситель шел неведомыми русскими тропами, рождая тро­гательные апокрифы и духовные стихи.
     В сказочной «географии» была своя правда, потому что получить «билет в Индию духа» бы­вает куда труднее, чем совершить «хожение за три моря». Об этом выразительно сказано Да­ниилом: «Блажени же видевше вероваша, тре-блаженки не видевше веровавше».
    И если в древнерусской литературе, еще не секуляризированной, хранящей непосредствен­ный, ясно религиозный взгляд на мир, «хожедния» представляют собой географическое опи­сание, путевой дневник и детальный путеводи­тель по Святым местам и в то же время поэтиче­ское повествование и не лишенную дидактики проповедь, то новое время предстает перед на­ми людьми и книгами куда менее цельными, хо­тя и не столь душевно растерянными, как наше.
     Но новая литература и не столь канонична, она свободней и разнообразней, и с мирской суетливостью чаще говорит о живом восприя­тии, с красками и полутонами, с бытовыми пу­стяками, с теми ощущениями зноя пустыни, молитвенной  тишины  иудейских  кряжей,  сухой каменной пыли, чтобы представить Христа живым и страдающим.
     Русское паломничество в Палестину никог­да не прекращалось, то уменьшаясь, то увеличи­ваясь. Если в XII веке путь до Иерусалима гро­зил опасностями и занимал до полутора лет, то к середине XIX века туда можно было добра­ться менее чем за две недели. И многочисленные паломники, путешественники делали духовную связь со Святой землей жизненно реальной, да­же и обыденной.
     Но вот описания путешествий к святым ме­стам XVIII века, например, «Пешеходца» Василия Григоровича-Барского или лейтенанта Российского флота Сергея Плещеева уже такой популярности или значения, как «хожения», не имели.
     И все же связь сугубо духовная, со Святой землей всегда была более глубокой и значительной. Хотя бы потому, что не только книги Ветхого и Нового Заветов, вся святоотече­ская литература, но и любая церковная служба неотделима от земли, явившей Христа.
     В русской поэзии XVIII века, заворожен­ной псалмопевцем Давидом, главное, торже­ственное место занимают духовные оды. С них по традиции поэты открывали сборники своих сочинений. В них вдохновенно размышляли о насущных проблемах бытия — о Боге, о жизни и смерти, о предназначении человека.
     Выразительны заглавия: «Стихотворения духовные» А. П. Сумарокова, «Духовные сти­хотворения» Н. П. Николаева, «Оды Божественные» В. К. Тредиаковского, «Оды духов­ные» М. В. Ломоносова и В. Н. Майкова. Со­всем другие названия появляются в конце досто­славного века европезирования Руси. Характер­но: «Мои безделки» Н. М. Карамзина. Еще твердо и однозначно понимание высокого духовного предназначения слова, поэзии. «Философический» XVIII век в серьезности своих размышлений не мог уйти ни от рациона­лизма, ни от канонической иерархичности в восприятии мира.
     Ломоносов рассуждает о «Божьем вели­честве», удивляясь открывающейся бездне мира и Бога: «Звездам числа нет, бездне дна», Державин говорит о Боге, как о бездне: «Тебе числа и меры нет». Но они как бы избегают обращения к человеку, творению Божьему, тоже вмещающему в себе бездны, хотя и понимают, что он – «связь миров повсюду сущих».
     В поэзии восемнадцатого века Бог прежде всего одна Его ипостась – Бог Отец, Вседержитель, Творец. И понятно, почему гениальный Державин в родном столетии пишет оду «Бог» (1784), а в карамзинском, в наступающем пу­шкинском времени оду «Христос» (1814).
     XVIII век принимает человеческую грехов­ность как данность, без рефлексий и мучений, без самоедства. Его речи полны воодушевления, но слишком часто холодноваты. Потому и слог их книжно-торжествен, язык подчеркнуто архаи­чен. И Пушкин заговорил живо и свободно не потому, что его поколение стало изъясняться как-то совсем по-иному, чем державинское. Нет, говорили они на одном языке. Но уже мы­слили, страдали и писали — по-разному.
     По-разному они смотрели и в сторону Святой земли. И не только потому, что она при­близилась, до нее стало проще добраться и число паломников, в конце XVIII столетия ежегодно редко превосходившее несколько де­сятков, в 1820 году уже доходило до 200, а в сороковых годах — до 400 в год.
     В 1933 году в статье «Религиозность Пу­шкина» С. Франк замечал, что «из всех вопро­сов «пушкиноведения» эта тема менее всего изучена» (8) сущности, ничего не изменилось до сих пор, хотя сегодня мало кто станет говорить о безрелигиозности Пушкина. Его стремление в зрелые годы «к сионским высотам» отзывается во многих его стихотворениях, когда поэт хочет надеяться, что, «кажется, прошли... дни горьких искушений». Вспомним строки хрестоматийно­го «Отцы пустынники и жены непорочны...»:
     Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи.
     В 1834 году Пушкин из Болдина пишет же­не о чтении Библии. Это чтение было уже иным, чем прежде, хотя библейские мотивы, аллюзии и цитаты из Священного писания встречаются реже или чаще в произведениях всех периодов его творчества.
     Проявлял поэт интерес и к Святой земле, ее истории, читал записки паломников.
В 1832 году он пишет так и не оконченную рецензию на получившее широкую популярность «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» А. Н. Муравьева. В ней Пушкин цитирует путевые записки Д. В. Дашкова «Русские па­ломники в Иерусалиме», упоминает Шатобриана, как автора «Путевых записок от Парижа до Иерусалима»... И отмечает: «С умилением и не­вольной завистью прочли мы книгу г. Муравье­ва» (9).
     Как всегда у Пушкина, слово его искренно, пережито, многозначно. За его «невольной зави­стью» слышится и горечь человека, ни разу не выпущенного за границы отечества, и почтите­льное восхищение даром простодушной, ли­шенной тревожных сомнений веры, и щедрая зависть к паломнику, который «посетил св. ме­ста, как верующий, как смиренный христиа­нин» (10).
     А. Н. Муравьев вспоминал: «Жуковский и Пушкин наиболее хвалили мою книгу: первый— потому, что принимал во мне участие, последний же — от того, что чувствовал себя ви­новатым   за   эпиграмму,   написанную   против меня еще в 1826 году (11). Зимою нечаянно встре­тил я его в Архиве Министерства, и не узнал, но он первый ко мне устремился и сказал: «До сих пор не могу простить себе глупой моей эпиграм­мы. Я был весьма тронут, когда услышал, по скончании войны, что вы поехали в Иерусалим, и тогда же написал для вас стихи, в таком смы­сле, что когда Цари земные, заключая мир, позабыли Святой Град, один лишь безвестный юноша вспомнил о нем и пошел поклониться Гробу Христову». Я был тронут до слез и благо­дарил знаменитого поэта за его утешительное слово, которое так прямо вытекло из его благо­родной души. Пушкин обещал мне отыскать стихи свои, но сколько ни рылся в бумагах, не мог найти их; написать же новые, как бы с подо­гретыми чувствами, было странно; так они и пропали» (12).
     Обращавшиеся к этим воспоминаниям пушкинисты считают, что мемуарист скорее всего запамятовал и поэт говорил о своей рецензии, а не о стихах. Может быть. Но столь же резонно предположить и то, что Пушкин действительно набросал подобные стихи еще до появления «Путешествия ко Святым местам», как выходит по словам Муравьева, а в рецензии воспользо­вался сюжетом затерявшихся стихов.
     Успех книги А. Н. Муравьева, так или ина­че вдохновившего другого великого поэта, М. Ю. Лермонтова, на его «Ветку Палестины», обратил внимание общества к Святой земле и как к предмету литературы, и как к христиан­ской святыне, истоку новой цивилизации, по словам Пушкина, «забытом христианской Евро­пою для суетных развалин Парфенона и Ликея» (13). Хотя в недавнее еще время для образо­ванного европейца, каким был Н. И. Гнедич, античная колыбель человечества и Святая земля естественно связывались в единую историче­скую цепь.
     В послании «К К. Н. Батюшкову» (1807) Гнедич призывал друга-поэта:
 
                                    Туда, туда, в тот край счастливый,
                                    В те дали солнца полетим,
                                    Где Рима прах красноречивый
                                    Иль град святой Ерусалим.
 
     Путешествуя по Европе, посещает Италию А.С. Норов, переводит Вергилия и Горация, Петрарку и Ариосто, сокрушается в «Послании Панаеву» (1821):
 
                                    Лизитрой ныне Спарта стала,
                                    И Алькоран дает закон,
                                    Где вера чистая сияла
                                    И Бога прославлял Платон!
 
     А в 1834—1836 годах совершает паломни­чество в Палестину и Иерусалим и потом издает (вою незаурядную книгу «Путешествие ко Святым местам» (1838—1854)
    Этот путь через античность к христианству в каком-то смысле путь каждой европейской культуры, всякий раз как бы заново переживаю­щей путь от язычества к христианству.
     А Рим и Иерусалим, Вечный город и Святой град, в русской культуре символы не случайные, осмысленные и не раз становив­шиеся рядом.
     Эта историософская параллель возникает у первого европейского знатока античности, у Петрарки, как бы между прочим, в IV сонете, где он говорит, что «Бог оказал своим рожде­нием милость не Риму, который превыше всего, но Иудее, стремясь отметить смиренность» (до­словный перевод).
     В русской культуре путь от Рима до Иеру­салима был путем духовных исканий, раздумий, постижений. Звезда Иерусалима делала этот сравнительно небольшой в XIX веке, грязнова­тый, захолустный город Османской империи со всем его смирением духовно притягательным и на фоне пышного папского Рима.
Так любивший и так живописно описав­ший Рим Н. В. Гоголь, перед окончательным возвращением в "Россию посетивший Иеруса­лим, признается позднее В. А. Жуковскому: «Видел я, как во сне, эту землю!» (13)
     В. В. Розанов писал в тяжком 1918 году: «Мне мелькает мысль о сходстве исторической роли Гоголя с исторической ролью Петрарки. Оба они тяжелым вздохом вздохнули по антич­ном мире» (14).
     Гоголь увидел Иерусалим как во сне, но и игом сне он увидел со всеми подробностями на Элеонской горе «след ноги Вознесшегося, чудес­но вдавленный в твердом камне, как бы в мягком носке, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты» (15). Эти подробности Гоголь лаконично, но с выра­зительной детальностью сообщил Жуковскому, отвечая на просьбу поэта: «Мне нужны локаль­ные краски Палестины. Ты ее видел, и видел глазами христианина и поэта... Передай мне спои видения... я бы желал иметь перед глазами живописную сторону Иерусалима, долины Иософатовой, Элеонской горы, Вифлеема...» (16)
     И гоголевские видения, как во сне, в своей им разительной пластике были конечно же виде­ниями поэтическими.
     В. Л. Жуковский в 1850 году закончив перевод «Одиссеи», в том же письме писал Гоголю: «Хотелось бы пропеть мою лебединую песнь, хотелось бы написать моего «Стран­ствующего жида» (17). Для этого-то замысла и по­надобилось поэту «иметь перед глазами живо­писную сторону Иерусалима». И в его поэме Иерусалим был увиден духовным зрением с той же выразительностью и вдохновением, как во сне, хотя и в другом совсем, чем гоголевский, во сне менее окрашенном собственными тревогами и сомнениями, но и не умиротворенном, не бла­гостном:
 
                                 Народ вокруг Голгофы за стенами
                                 Ерусалимскими столпился.  Город
                                 Стал тих, как гроб.
 
      Сама звукопись опорных слов — Голгофа — город — гроб — передает те страш­ные, таинственные минуты.
     Средневековая легенда об Агасфере, столь популярная у немецких романтиков, негромко, но по-своему прозвучала и в русской поэзии. Правда, пути Агасфера на земле нашей поэзии оказались короткими, какими-то обрывистыми.
     В.А.Жуковский, больной, слепнущий, просящий камердинера прочесть ему рукопись, умер, недописав своей поэмы. Осталась незаконченная поэма В.К.Кюхельбекера. Э.И.Губер перед смертью успел написать лишь вступление.
     Поэта Е.Бернета (А.К.Жуковского) «Вечный жид», напрямую со знаменитым сюжетом не связанная, после первой публикации («Библиотека для чтения», 1839) оказалась за­быта. Мало кто вспомнит сегодня и рапсодию «Агасфер» В. Г. Тана-Богораза.
     Образ Иерусалима в поэмах Жуковского и Кюхельбекера увиден каждым поэтом по-своему, и в то же время, он одухотворенно един, и нередко их поэтические строки перекликаю­тся. Перекличка вызвана не только обращением к одному источнику, но и общностью романти­ческого взгляда.
Сравним. Жуковский:
 
                                                                 ... над храмом,
                                     Чернели тучи, с запада, с востока,
                                     И с севера, и с юга,—в одну густую
                                     Слившиеся тьму...
                                                              Вдруг крест-на-крест
                                     Там молнией разрезалася тьма...
 
                                     Ерусалим затрепетал — и весь
                                     Внезапно потемнел...
 
Кюхельбекер:
 
                                      ...черный облак быстрый ход простер
                                      И преждевременною тьмою нощи
                                      Грозит задернуть холм, и дол, и рощи,
                                      И град, то погасающий, то вдруг
                                      Златимый белым блеском...
 
                                      Весь мир бесцветной ризой мглы объят.
                                      Вдруг молния...
 
     Оба фрагмента связаны с евангельским повествованием: «... и сделалась тьма по всей земле до часа девятого. И померкло солнце, а завеса и храме раздралась посредине...» (Лука, XXIII, 44—45)
     Все происходящее в Иерусалиме, сама его евангельская топонимика так или иначе участвуют в поэтическом действии. И там, где появ­ляется образ Христа, не может быть просто го­родского пейзажа, просто романтической деко­рации, потому что евангельские реалии и символы вносят в стихотворный текст собственную многозначность и духовную трепетность.
     В русской поэзии среди многочисленных стихотворений на евангельские сюжеты наиболее характерны те, в которых образ Христа соединяется со стремлением задать себе и читате­ли» испытующие вопросы. Особенно в 60—80-е годы прошлого века.
     Эти вопросы заведомо могут быть такими, что человеческие ответы на них невозможны, на которые сам поэт, мучающийся ими, может от­вечать лишь сопереживанием, сочувствием, оду­хотворением. Но каждый автор воссоздает образ Христа в меру своего таланта, духовного постижения. В «Молении о чаше» И. С. Ники­тина Он декларативен в своих вопросах:
 
                            Я за врагов Моих молился,
                            -И надо Мной Ерусалим,
                            Как над обманщиком, глумился!
                            Народу мир Я завещал,—
                            Народ судом Мне угрожает...
 
      А у А. Н. Апухтина, в его «Молении о чаше», вопрошающий Христос полон человеческого, но пронзительного в своей трогательности недоу­мения:
 
                            ...Как не могли вы
                            Единого часа побдети со мной?
 
     Не обходится без резонерства В. Г. Бене­диктов в «Ночной беседе»:
 
                            Человек! Вотще твои стремленья
                            К благодатной манне обновленья...
 
     Но искренность возвышенного чувства, взволнованная интонация зачастую делают и риторические упрощения вполне поэтическими.
     Иерусалим живет в стихах, воссоздающих евангельские события, как город великого и таинственного религиозного действа, которое поэтическое зрение делает ближе и понятнее, оставаясь для верующих людей столь же высоким и таинством.
     То очерченный одним скупым штрихом, то показанный в живописных подробностях, Святой город присутствует во многих стихотворных произведениях не только как фон евангельских событий, а как подлинный участник всей человеческой истории.
 
       В 1850 году в Иерусалим едет единственный из доживших до седин поэт пушкинской плеяды П.А.Вяземский.
      Едет он, как и многие русские паломники, на Пасху. Останавливается у русского консула, однокашника Гоголя по Нежинской гимназии, К.М.Базили. Базили, сопровождавший в паломничестве Гоголя, был круп ным знатоком Востока, немало написавшим и о Палестине (18).
      Вяземский приехал в Иерусалим с женой, пытаясь утишить перенесенное тяжкое горе (он потерял старшую дочь, две младшие умерли ра­ньше). Во время паломничества он вел дневник, позднее изданный его внуком С. Д. Шереметье­вым.
     В этом дневнике можно встретить те ду­шевные переживания и раздумья, которые не попадали в его стихи с их несколько отстраненной поэтикой.
     Несмотря на некоторую описательность са­мого известного стихотворения Вяземского «Па­лестина», навеянного этой поездкой, оно стало по-своему хрестоматийным. В нем есть живость взгляда, свободное дыхание и тонкий интона­ционный рисунок, да и оно, пожалуй, впервые в нашей поэзии давало живую картину древней земли. Его оценили современники, один из которых назвал «Палестину» «драгоценным  про­изведением» (19).
    Тема Святой земли прозвучала и в других, пусть менее совершенных, но вполне характерных для позднего Вяземского стихотворениях. Одно из них обращено к автору знаменитого полотна «Явление Христа народу», другое было посвящено памяти известного библиофила, поэта и автора «Путешествия по Святой земле», дважды побывавшего в Палестине, А. С. Норова.
    В дневнике П. А. Вяземский писал: «Как поживешь в Святом Граде, проникнешься убе­ждением, что судьбы его не исполнились. Тишина в нем царствующая, не тишина смерти, л  торжественная тишина ожидания» (20).
    Вспоминающий эту тишину старый поэт за­ново   переживал   «летопись   опальной...   земли»:
 
                                Там дерево томится тенью судной,
                                Поток без волн там замер и заглох.
                                И словно слышен в тишине безлюдной
                                Великой скорби бесконечный вздох.
 
     В 1860—1862 годах, объехав несколько сре­диземноморских стран, в Палестине побывал Н. В. Берг, известный поэт-переводчик. Свои странствия он описал в очерках «Мои скитания по белу свету», а в 1863 году издал «Путеводи­тель по Иерусалиму и его ближайшим окрестно­стям».
     В 1873—1874 годах в Иерусалиме жил С. И. Пономарев, известнейший библиограф, позднее редактор первого посмертного издания сочинений Н. Л. Некрасова и малозаметный стихотворец. Глубоко религиозный человек, не­утомимый труженик, он составил в Иерусалиме каталоги консульской библиотеки и библиотеки Духовной миссии.  
     А позднее составил и обстоя­тельнейший по тем временам библиографиче­ский указатель «Иерусалим и Палестина в рус­ской литературе, науке, живописи и перево­дах».
     В 1879 году он издал книгу стихотворений «По Святой Земле. Из палестинских впечатле­ний», укрывшись под инициалами С. П. Конеч­но, книжка мало что значила для русской поэзии. Ее стих, как правило, излишне описате­лен, вял, отягощен прозаизмами и морализатор­ством. Видимо, и автор трезво оценивал свои писания. Хотя это и не помешало ему переиздать ее, а через двадцать лет выпустит; третье, до­полненное издание. Но сама попытка такого никла, своеобразного путевого дневника палом­ника-стихотворца, простодушно фиксирующего увиденное, свои чувства и мысли, достаточно любопытна.
     Посещение Палестины русскими паломни­ками особенно увеличилось после основания в 1882 году «Императорского православного па­лестинского общества». К концу XIX века в Ие­русалиме жили 5 тысяч православных, притом, что всех жителей в нем было немногим более 40 тысяч.
     Знаток Палестины, издатель «Православ­ного палестинского сборника» В. Н. Хитрово писал о притягательной силе Святой земли, отмечая: «Не следует также забывать, что, кроме... священных воспоминаний, делающих Палести­ну дорогою сердцу каждого православного, в ней попеременно властвовали: Египет, Асси­рия, Вавилон, Персия, Греция, Византия, арабы, западные крестоносцы, турки и каждый из них, словно геологическое наслоение земной коры, оставил в ней следы своего существования» (21).
     Вот в эту Палестину и приехал в 1907 году зоркий, памятливый, умеющий читать камен­ную книгу бытия И, А. Бунин, Его очерки действительно «путевые поэмы», в которых Святая земля увидена поэтически проникновенно, с ка­кой-то возвышенной горечью, которую не мог не вызвать ее настоящий день, осуществлявший пророчество о попрании Иерусалима «языками до времен скончания языков».
     «Темным ветхозаветным Богом веет в овра­гах и провалах вокруг нищих останков великого города,— писал Бунин.— Или нет,— даже и ветхозаветного Бога здесь нет: только веянье Смерти над пустырями и царскими гробница­ми, подземными тайниками, рвами и оврагами, полными пещер да костей всех племен и наро­дов. Место могилы Иисуса задавлено чернокупольными храмами. Мечеть Омара похожа на черный шатер какого-то тысячелетия тому назад исчезнувшего с лица земли завоевателя. И мрач­но высятся возле нее несколько смоляных кипа­рисов...» (22)
     В одном из стихотворений «палестинского» цикла поэт признавался:
 
                               ...душа моя грустно чего-то искала.
                               Неподвижно светили
                               Молчаливые звезды над старой,
                               Позабытой землею...
 
     И кажется, что эта умеющая тихо радоваться, но и тоскующая душа искала и не находила в древ­ней стране того, что могло бы дать умиротворе­ние, словно бы поэт здесь со всем человечеством, со всей его кровавой .историей, которое
     И само еще не знает, Что оно иного жаждет, Что еще раз к Назарету Приведет его судьба!
     Стихи и проза И. А. Бунина, рожденные па­лестинскими впечатлениями, бесспорно, самое значительное после «Хожения Даниила», что написано о Святой земле в русской литературе. Очерковая конкретность и поэтическая сжа­тость, таинственное умение одним точно поло­женным мазком добиться живописного эффек­та, мудрость, избегающая рассуждений, а выра­женная в душевных движениях,— все это делает бунинские страницы воистину драгоценными.
 
     В поэзии начала нашего века с ее много­образием и интенсивностью религиозно-духовных исканий преобладает евангельский образ Иерусалима и Святой земли, воспринимаемый чаще всего как символ. Поэтому так умозрительно говорится, а иногда лишь упоми­нается об Иерусалиме в стихах СМ. Соловье­ва, Федора Сологуба, О. Э. Мандельштама, В. Я. Брюсова. Поэтому Христос Н. С. Гумилева, идет не каменистой пыльной дорогой, а мистическим «путем жемчужным». Поэтому так условна дорога в Эммаус В. И. Иванова, побывавшего в Иерусалиме в 1902 году, но почти не внесшего непосредственных впечатлений в сти­хи своего цикла «Солнце Эммауса».
     В послереволюционной поэзии религиозные мотивы изгоняются все более яростной цензурой, но продолжают звучать, чаще всего потаенно в творчестве поэтов, оставшихся верны­ми себе и поэзии.
     Если еще в 1919 году Г. Л. Шенгели издает книгу стихов на библейские сюжеты «Еврейские поэмы», а в 1924 году поэты, собравшиеся в волошинском Коктебеле, устраивают поэтический конкурс на тему «Соломон» (победителем в нем был признан С.В. Шервинский), то непростая судьба стихов из романа Б. Л. Пастернака или религиозной лирики Н.В. Стефановича уже вполне обычна для времен несвободы и государственного атеизма.
     Но высокая духовность русской литерату­ры, ее христианская традиция не могли исче­знуть, они продолжались, пусть по преимуществу в неизданных стихах, самиздатских ру­кописях.
     Н.А. Клюев, М.А. Волошин, А. А. Ахма­това, Д. Л. Андреев и другие менее известные, более скромные, но подлинные поэты оставались верны себе, долгие годы и десятилетия не печатаясь, но сохраняя святой огонь русской поэзии. Потому что звезда Ерусалима, звезда христианской духовности горела над нами неиз­менным трепетным светом и тогда, когда мы ее не видели.
 
Борис Н. Романов
 
Примечания
 
(1) Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом летом 1871 года. Т.1.М.-Ю,.1949 с.671
(2) Б у с л а е в Ф. Исторические очерки русской народной словес­ности и искусства. Русская народная поэзия Т. 1. СПб., 1861. С.461.
(3) Хитрово В.Н. Православие в Святой земле. Православный палестинский сборник. Т. 1. Вып. 1. СПб., 1881. С. 3
(4) Пономарев С. Иерусалим и Палестина в русской литера­туре, науке, живописи и переводах. СПб., 1877. С. XVIII.
(5) Пономарев С. Там же.
(6) Бунин И. А. Собрание сочинений в девяти томах. Т. 3. М.,
1965. С. 384.
(7) Хитрово В.Н.Указ.соч.97
(8) Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 380.
(9) Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т.
(10) М., 1964. С. 262. 1 Там же.
(11) Об этом см.: В. Э. Вацуро. Эпиграмма Пушкина на А. Н. Му­равьева. В сб.: Пушкин. Исследования и материалы. Т. XIII. Л., 1989. С. 222—241.
(12) Муравьев А. Н. Мои воспоминания. М. 1913. С. 25—26. См. также другой вариант этого эпизода в книге: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. М., 1985. С. 57—58.
(13) Гоголь   Н. В. Полное  собрание  сочинений.   Т.   XIV.   М., 1952. С. 167.
(14) Розанов ВВ. Мысли о литературе. М., 1989. С. 502.
(15) Гоголь Н.В. Указ. соч. С. 168.
(16) Жуковский   В. А. Собрание сочинений в четырех томах. Г. 4.'М. —Л., 1960. С. 553.
(17) Жуковский В. А. Указ. соч.
(18) См. Базили К. М. Сирия и Палестина под турецким прави­тельством в историческом и политическом отношениях. СПб., 1875; а также с. 254—309 в кн.: Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и воен­ных обзорах первой половины XIX века. М., 1991.
(19) См.: Русский вестник. 1861, № 4. С. 139. Шереметьев С. Д.
(20) Путешествие на Восток князя П. А. Вя­тского. СПб., 1883, С. 83.
(21) Хитрово В. Н. Указ. соч. С. 5.
(22) Бунин И. А. Указ. соч. С 365.


[Версия для печати]
  © 2005 – 2014 Православный паломнический центр
«Россия в красках» в Иерусалиме

Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: palomnic2@gmail.com