Главная / Библия и литература / Библия и русская литература / Опыт архитекстуального анализа современного «хождения» (на примере рассказов В.П. Аксёнова «Стена» и «Экскурсия»). Бычков Д.М. Опыт архитекстуального анализа современного «хождения»
(на примере рассказов В.П. Аксёнова «Стена» и «Экскурсия») [I]
Сведения об авторе:
Бычков Дмитрий Михайлович, Астрахань,
место работы: Астраханский государственный университет, кафедра русской литературы;
образование: бакалавр филологического образования, магистрант.
Работает над темой древнерусских литературных традиций в современной прозе.
В современной отечественной прозе находят отражение разнообразные формы диалога с древнерусской культурой. Обращение многих писателей нашего времени к богатому опыту семивекового развития литературы проявляется в обогащении философских идей, расширении традиционной тематики, стилистических средств древнерусского словесного творчества. Заметным явлением становится модификация архаичных жанров в художественной прозе и современной православной публицистике, что определяется некоторой общностью основных типов литературного труда древнерусского книжника и современного писателя.
Древнерусская жанровая платформа обнаруживается в структуре многих современных произведений. В литературных произведениях разных жанров критиками и исследователями на архитекстуальном уровне обнаруживаются «элементы архаики» (М.М. Бахтин) древнерусского словесного творчества. Появление новых жанровых моделей, образованных нерасторжимым единством разновелечинных и разностадиальных форм и межродовых образований в структуре целого стали в литературе ХХ века столь значительными, что в литературоведении сложилось представление о «смерти жанров» древнерусской литературы. Однако подобные констатации упрощают реальную эстетическую картину. Древнерусские жанровые формы трансформируются в жанры неканонического статуса и органично включаются в жанровый объём современных художественно-литературных и публицистических произведений, расширяя их семантику.
Процесс творческой реанимации в новейшей русской прозе переживает и традиционный для древнерусской словесности жанр паломнического хождения, связанный с воцерковлением пишущего автора-паломника (нарратора) и читателя.
«Всегда, во все времена русской истории, особенно во времена тяжёлые, русских людей спасали национальные святыни. К этим святыням шли именно шли. Даже и высшее духовенство и цари, не говоря уже о богомолках. Шли к преподобному Сергию, к киевским и Соловецким угодникам, к иконам Почаевской, Коренной, шли в Александро-Невскую лавру, в Палестину, мужчины шли на Афон». Напряжённым поиском «своей дороги» и размышлениями о русском национальном пути развития охвачен автобиографический повествователь в путевых раздумьях «Слава Богу за всё» Владимира Крупина. Литературное произведение приобретает новое функциональное предназначение, творчески репрезентирует композиционные особенности жанрового канона хождения.
Составной частью жанр хождения органично входит в романную структуру романа «Казус Кукоцкого» Л. Улицкой, обогащая жанровый объём произведения.
Жанровая платформа хождения обнаруживается в произведениях Т.Н. Толстой (эссе «Туристы и паломники»), Л.Е. Улицкой («Так написано»), В.П. Аксёнова («Стена», «Экскурсия») и др., которые трудны для жанровой идентификации. Малая проза (несмотря на жанровую неопределённость) модифицирует жанровый образец хождения, воплощает целый ряд типичных черт данной видовой формы. Зависимость текстов от жанроформирующих канонов очевидна в содержательном плане, структурном и стилевом оформлении, манере повествования и основных принцах изложения и расположения материала, его пространственно-временной организации.
Жанр паломнического хождения становится платформой для мемуарных произведений. Предлагаем образец архитекстуального анализа нехудожественных импрессий В.П. Аксёнова, позволяющий рассматривать произведения в контексте традиционной православной традиции.
Хождение в жанровой системе древнерусской письменности, в которой совмещались жанры двух разностадиальных типов (фольклорные и литературные) выработало строгие жанровые критерии: особую роль в процессе становления канонического жанра играло осознание эстетической категории стиля, который в эйдической поэтике средневековой литературы ещё подавлял собственно жанровые характеристики. Сущность жанра определялась как эстетический канон, образец, что глубоко соответствовало эйдическому мышлению нерасчленности образа и понятия: литературное произведение мыслится лишь в форме жанра[1].
Xождениями назывались произведения, в которых описывались путешествия-паломничества в Палестину, Византию, страны Востока. Главной целью паломников было поклонение христианским святыням в Вифлееме, Иерусалиме, Константинополе и в других восточнохристианских центрах. Xождения совершались как официальными представителями русской церкви, так и по собственной инициативе или обету паломников. Они жаждали увидеть место рождения Иисуса Христа, описанные в Евангелиях холмы, сады, здания, колодцы и т.д., пройти крестный путь Христа до Голгофы, посетить храм Гроба Господня. Подобные хождения совершались на протяжении всего средневековья; некоторые из путников сочетали благочестивые цели с торговыми и дипломатическими интересами. Известно более семидесяти произведений, написанных в жанре хождений, они составляли заметную часть в круге чтения Древней Руси.
Среди хождений известны так называемые «путники» – краткие указатели маршрутов, содержавшие только перечень пунктов, через которые пролегал путь паломника из Руси в Святую землю. Пример такого «путника» – «Сказание Епифания мниха о пути к Иерусалиму». Но чаще всего хождения содержали не только описание маршрута, но и сведения географического и этнографического характера, а самое главное – личные впечатления паломников от увиденного (описания соборов, их росписи и утвари, богослужения и т. д.) и пересказ сюжетов Священного писания или апокрифических легенд, соотносимых с посещенными паломником достопримечательностями.
Жанровый канон для писца-поломника или древнерусского читателя был воплощён в конкретном образце – «Хождении» игумена Черниговского монастыря Даниила – древнейший рассказ русского паломника XII века, который по праву считается родоначальником жанра. Каждый новый автор хождения или его читатель воспринимал окружающую действительность через призму обозначенного уже в самом заглавии жанра, который становился для него идеальной эстетической моделью, жанровым каноном, неотделяющимся от конкретного текста-носителя. Наиболее известны и распространены в древнерусской книжности были хождения Антония Новгородского (его мирское имя – Добрыня Ядрейкович; нач. XIII в.), Стефана Новгородца, Игнатия Смольнянина (XIV в.), иеродиакона Зосимы (XV в.), купца Василия Познякова, Трифона Коробейникова (XVI в.), монахов Арсения Суханова, Ионы Маленького (XVII в.), Ивана Лукьянова (1702 г.) и некоторых др. Авторы хождений нередко проявляют книжную образованность, начитанность в Священном писании, агиографии, исторических повестях.
В большом корпусе средневековых хождений позже оформился абстрактный жанровый закон, который складывается из суммы возможностей (в том числе и нереализованных) жанра, проявляющийся позже, например, в путевом очерке, романе путешествия и т.п. Нельзя отрицать важности для русской литературы идеи, заложенной в основе этого жанра, – идеи движения, пути как нравственного становления, преображения. Это некий общий принцип: мир осознается как «соударение» людей, находящихся в хаотическом движении. Жизнь – путничество и странствие, модель мира – лабиринт, а человек – пилигрим, осужденный плутать в поисках истины[2].
Тенденции и черты поэтики художественной модальности в большей или меньшей степени воздействовали на традиционные жанры средневековой словесности. Не избежал подобного влияния и жанр древнерусского хождения, в частности, наиболее древняя и сакраментальная его разновидность – паломническое хождение, в силу своей полисемантичности и приспосабливаемости к сложившимся традициям культуры.
В истории русской литературы жанр хождения уже претерпевал модификации в эпоху XVII столетия, когда традиции древнерусской словесности входят в литературу барокко в явно трансформированном виде, в соответствии с новым пониманием закономерностей бытия. Представление об антиномичной, внутренне противоречивой, структуре мира и человека, дисгармония бытия, кричащие контрасты действительности и сущности человека, полной сложностей и «несочетаемого», неустойчивость норм и ценностей человеческой жизни, ее хрупкость, уже ощущаемые в литературе хождений, русское барочное искусство разовьет и далее, обретая массу дополнительных художественных открытий на рубеже XVII-XVIII вв[3].
Чтобы понять новый статус этого жанра проследим за процессом деканонизации жанра хождения в современной русской прозе на примере рассказов В.П. Аксёнова «Стена» и «Экскурсия».
Автобиографические рассказы В.П. Аксёнова о посещении Иерусалима написаны по эстетическим законам поэтики художественной модальности, декононизирующей древнерусские жанровые модели и формирующей жанровый закон, и на архитектуальном уровне обнаруживают присутствие хождения как протоосновы произведений.
Прагматическая установка автора современного хождения на создание путника по паломническому маршруту оказывается, естественно, невыполнимой уже в первых абзацах, так как изменились средства передвижения, доступные современному путешественнику:
«На ночь глядя в января прилетаешь из Москвы в аэропорт Бен-Гурион. Поздний закат. Светящиеся панно автомобильных агентств. Чёрные контуры пальм. Похоже на прилёты в Лос-Анджелес: близость моря и прохладный ветер из пустыни. Беру «фиатик» в вороватом агентстве «Трифти» и рулю в сгибающуюся темноту и поднимающиеся горы»[4]. Важным образом в системе персонажей рассказа-хождения «Экскурсия» становится проводник Фред. В аксёновском произведении образ проводника, важного в структуре древнерусского хождения, предстаёт в несколько сниженном варианте. Вот, например, как описывает своего безымянного проводника игумен-паломник Даниил: «…И пришлось мне найти в лавре мужа святого, старого годами и весьма книжного, образованного. Этот святой человек полюбил меня, грешного, и показал добре все достопримечательности Иерусалима, поводил меня по всей земле и любовно потрудился со мною»[5].
Жанровая форма хождения модификацируется автором, личность которого в поэтике художественной модальности осознаёт собственную неповторимость и открыто позиционирует своё присутствие в тексте современного хождения. Традиционно в жанровом каноне древнерусского хождения сложился устойчивый тип повествователя – смиренного христианина, благоговейно, с чувством большой радости созерцающего культовые святыни. Главным же в произведениях В.П. Аксёнова становится возможность выражения мыслей, возникающих в процессе путешествия, а не стремление к точности описаний памятников христианской культуры и библейско-исторических мест.
Последовательная смена форм повествования и постоянное переключение точек зрения повествователя становятся определяющими в авторской стратегии модификационного жанрообразования. В современном хождении расширяется сфера авторского присутствия в тексте, складывается особый «мир – то, как автор характеризует себя»[6]. Обычно в древнерусских хождениях (к примеру, в «Хождении» игумена Даниила или «Хождении» дьяка Александра и др.) повествование ведётся от первого лица. По таким параметрам организованное повествование ощущается паломником как органичная форма самохарактеристики и рассказывания о своих путешествиях. В рассказах В.П. Аксёнова форма «я» перемежается с формой «мы»: повествования на некоторых участках текста ведётся одновременно от имени автора-повествователя и его спутников, к которым относится и читатель. Повествовательная форма «ты», проявляющаяся в выборе формы глагола второго лица, включает точку зрения читателя в общую повествовательную сферу, что создаёт иллюзии совместного с автором паломничества по святым местам.
Традиционный для жанра хождения иерусалимский хронотоп святых мест (описанное путешествие в рассказах совершалось в январе, в дни православного Рождества) раскрывается в рассказе «Стена» с реально-историческими комментариями и аллюзиями автора: «Освящённая прожектором, мощно вылепляется кладка Второго Храма, Стена Плача, к которой в слезах подошли неслезливые десантники 1967 года, той войны, что была триумфом и для нас в СССР, ибо там получил по зубам наш непобедимый коммунизм» [329].
Описанием увиденных достопримечательностей игумен Даниил создаёт своеобразный путеводитель для будущих православных паломников, указывая на маршрут следования к памятным местам. В «Хождении» совершается переход из материальной реальности в сферу духовных ценностей. Такой целевой установки оказываются лишены рассказы В.П. Аксёнова, хотя в рассказе «Экскурсия», например, упоминаются такие культовые святыни, как Гефсиманский Сад, «храм, воздвигнутый над камнем, на котором скорбел Иисус» [332], пещера, «где Господь был взят ночным караулом» [332], храм Вознесения Богородицы, часовня Вознесения Христа и др.
Главное для повествователя просто назвать памятник, а не описывать объект, замечания о памятниках кратки, конспективны, и, естественно, не идут в сравнение с обстоятельными Даниловыми рассказами. В такой авторской установке проявляется традиция поздних хождений, которые в XV веке приобретают характер путеводителей: повествовательной особенностью, например, «Хождения» Стефана Новгородца становится «гидовский оттенок»[7]. В рассказах В.П. Аксёнова органично переплетаются две тенденции развития древнерусского хождения: жанровая память воскрешает традицию архаического литературного творчества и стремление к переработке литературной традиции, обозначающей переход к новому типу творчества.
Во всей повествовательной организации рассказов-хождений ведущей становится заметно проступающая во всём тексте публицистическая направленность, вписывающая произведения в общий контекст актуального для современной России «еврейского вопроса», обсуждавшегося особенно остро в 1980-1990-е годы и отразившийся в современной литературе, в том числе в творчестве В.П.Аксёнова (например, в «Новом сладостном стиле»). Вот, например, отрывок из нового романа Анны Матвеевой «Небеса», посвященном теме воцерковления человека: «Через месяц после нашей случайной встречи в трамвае юный Маркс должен быть уехать <…> в редких паузах меж предвкушениями он не в тон общему разговору успел сообщить, что не любит евреев.
– За что? – полюбопытствовала я. В нашем классе училось много «еврейчиков» (слово из лексикона нашей классной руководительницы, дамы доброй, хоть не при самом большом уме), но мне даже в голову не приходило оценивать одноклассников с этой стороны.
– За то, что они распяли Христа, – ответил Маркс, и я рассмеялась его словам:
– Христос и сам был евреем.
На этом наш богословский диалог скоропостижно скончался, а вскоре после него умерло наше знакомство»[8].
Современный человек стремится посетить святые места с целью обретения желаемой гармонии с собой и окружающим миром, а для автора-повествователя в рассказе «Стена» хождение – это ещё и напряжённые поиски ответа на мучительные вопросы современности.
В средневековом Иерусалиме каждый из внимательных путешественников находил своё, и древний город открывал каждому паломнику то «своё», что могло быть им усвоено с пользой или удовольствием, благодарностью или восхищением, во всяком случае, по своей потребности, разумению, вкусу. Это паломническое представление о святой земле расходилось по всей средневековой Руси, становясь «общим местом» и как таковое составляет «экспозиционную» часть складывающегося в русской литературе «Иерусалимского текста». Поэтому первое, что становится заметным при анализе конкретных паломнических текстов, образующих «Иерусалимский текст», в общем контексте которого появляется каждое из произведений на «Иерусалимскую тему», – удивительное сходство разных описаний Иерусалима как у одного и того же, так и у разных авторов, чем подчёркиваются паломнические источники, элементы которых и включаются в игру[9]. Безусловно, объяснение подобных фактов нельзя объяснить только желанием автора зафиксировать и точнее передать особенности внетекстового субстрата.
Автор паломнического хождения требует от своего читателя умения не только живо представлять описанные картины, но и восстанавливать связи с открывающейся внеположенной литературному тексту реальностью, не исчерпываемой вещно-объектным уровнем. Аксёновское описание полуночного Старого Иерусалима затемняется перемежающимися авторскими комментариями и культурологическими справками: «Мусульманский мир здесь не без оснований предъявляет права на недвижимость: после двух с половиной тысячелетий разрушений данные стены построены в XVI веке Сулейманом Великолепным. Армянский квартал: каменные дворики, свет из-за решёток, лунные отпечатки. Арабский квартал: железные жалюзи лавок, мультипликация бесчисленных кошек, ручейки каких-то жидкостей, всегда ли невинных. Греческий квартал: несколько старых европейских гостиниц, в них жили Гоголь и Бунин. Еврейский квартал, в котором жизнь воскресла только после 1967 года: розовый камень и стекло, новоисторическая архитектура, в экстерьерах которой обнаруживается вдруг то древняя арка, то карьер культурного слоя и в нём римская улица с колоннадой» [328].
В приведённом описании заметно использование такого всепроникающего литературного средства, как перечисление, характерного для поэтики произведений XI–XII вв., в том числе для фрагментарного «Хождения» Даниила. Семантика перечисления, которое входило в самый архаичный пласт собственно литературных средств[10], у древнерусского паломника и современного писателя раскрывает некоторые принципы описания разнообразных явлений мира (в данном случая городского ландшафта), а, значит, обнаруживает общность типа литературного творчества.
Город Иерусалим в рассказах В.П. Аксёнова – не только место действия, но и некая постигаемая пространственная среда, осенённая знаком святости, полноценный герой всего произведения, своеобразная художественная личность, в диалоге с которой представлен персонаж. Изучение города, как он описан и изображен писателем, не может ограничиться его «анатомией» или «физиологией», детальному описанию которого в начале рассказа «Стена» уделяется достаточно места. Иерусалим не выступает как особый и самодовлеющий объект художественного постижения и как некое целостное единство подаётся в «Стене» в собственной двуплановости: полно и адекватно актуализирует синхронический аспект в одних случаях и панхронический («вечный» Иерусалим) в других.
Синхронический аспект в образе иерусалимских мест связан с узнаваемыми деталями блокадного города, которые в рамках одного речевого участка сменяются авторской сентенцией на «вечную» тему: «…над красновато-бурой пустыней военные флагштоки и под ними весёлых солдат Армии Обороны. Однажды, из-за бугра, прямо над нашими головами явились четыре перехватчика и мгновенно, разойдясь парами, зареактивировались в поднебесье. Больше уж никогда не позволим вести народ миллионами на молчаливый убой» [330]. Другой пример смены точки зрения повествователя в идеологическом плане её выражения наглядно демонстрирует актуализацию в речевом фрагменте заданного ещё в символическом заглавии разрыва между людьми, находящимися по воле судьбы на святой земле: «Облака летят по тёмному небу. На площади и на стенах стоят караулы автоматчиков, высокие парни в лиловых беретах, дивизия «Гелави». Слышно, как некоторые из них обмениваются русскими хохмами: новые израильтяне из СНГ. Группами проходят хасиды с развевающимися косичками, «книжники и фарисеи», вышедшие из еврейских гетто, где их отцов и матерей подвергали распятию титаны Валгаллы. Чёрными шляпами, чулками и пейсами обособляясь от всех, они несут в себе мечту о Мессии, говорящем на идиш» [331]. Рассказ, таким образом, представляется своеобразным репортажем с места события в одной из горячих точек современного мира.
Традиционной особенностью поэтики жанра хождения является ориентация автора на священный текст Библии, знание которой было обязательным для древнерусского паломника, а сегодня – для каждого культурного человека, собирающегося посетить святые места. В тексте хождения игумена Даниила много внимания уделяется изложению легендарно-апокрифических сказаний.
Художественным средством расширения общего семантического поля города в рассказах становится насыщенность текста авторским отсылками на интертекстуальном уровне к библейским Евангелиям, в которых описаны события, происходившие на святой земле два тысячелетия назад. Автор-повествователь в рассказе «Стена» зримо представляет себя среди первых христиан, старается осознать и прочувствавать тяжесть их пути: «Падали ли мы ниц перед неопалимой купиной? Шли ли за Моисеем, ведомым «столпом облачным» в пустынные дни, «столпом огненным» в пустынные ночи? Вкушали ли от манны небесной? Раздвигалось ли перед нами Красное море? Бились ли с амаликитянами? Содрогались ли перед Синай-горой от трубных звуков, дыма и колебания? Искушались ли золотым тельцом? Подступали ль к Иерихону?» [329]. Тем самым, описанное в рассказе переводится в читательском восприятии на бытийный уровень осмысления современных политических проблем.
Вопросы, которыми задаётся повествователь, адресованы не только себе, но и читателю-современнику. Так художественный текст становится средством активной коммуникации между субъектами творчества. Художественный мир современного хождения, таким образом, включает помимо значительного для структуры всего текста мира автора, расширяющейся персонажной сферы ещё и читательский мир. Ведь писатель (древнерусский и современный) прямо или косвенно описывает или обозначает два окружающих его мира: один, находящийся внутри произведения, – мир персонажей; другой же – ближний, примыкающий вплотную к произведению, читательский мир. В древнерусской литературной традиции впервые облик читателя был явлен в книжных предисловиях XI-XII вв.[11] От читателей ожидалась требовательность к истинности и полезности сочинений.
Подчёркнутая публицистичность определяет художественное своеобразие рассказов-хождений В.П. Аксёнова, чем определяется сложность их анализа. Жанрообразующие черты публицистического текста связаны с предназначенностью его для разнородной массовой аудитории. В силу разнородности и разобщённости современной читательской аудитории рассказы-хождения многослойны, то есть предполагают различную глубину прочтения и разные возможности декодирования со стороны адресатов. Читатель становится действующим субъектом коммуникации посредством художественного текста; к его жизненному, эмоциональному, культурно-религиозному опыту и оперирует автор современного хождения.
Библейские аллюзии и реминисценции, вызывающие в памяти читателя сюжеты священной истории, создают мифологизированный образ города, воспринимаемого автором-повествователем в контексте исторических (ставших теперь уже легендарными) событий и событий собственной жизни. «Иерусалимская тема» соединяется в рассказе В.П. Аксёнова «Экскурсия» с темой смысла человеческого существования, раскрываемой в переживаниях экзистенциального характера, вызванных ощущением чудесного преображения души и выражаемых в форме вставного христианского обращения к богу: «Царь небесный! Снова пришла какая-то мимолётная экзальтация, может быть, сродни той, что вызывали у себя теософы, только мгновенная. Мне показалось, что это редкое чувство возникло не вопреки туристским толпам, но не без их помощи. Быть может, если каждого спросить, каждый бы ответил: да, пролетело что-то неназываемое» [333].
Хождение (одновременно как путешествие к святым местам и акт творчества) для автора – возможность самоидентификации в мире, вписать себя в семейный родословец, попытаться осознать тяжкий путь своей семьи и всей страны: «Прижимаю обе ладони к камню. Где ты, моё еврейство, все эти Гинзбурги и Рабиновичи, ашкенази польских, литовских и балтийских городов, едва ли не потерявшие свой «завет» среди гойских войн, революций и контрреволюций? <…> Что уж говорить о себе самом с моей рязанщиной и богемщиной, со всеми еврейскими анекдотами, которые нашу братию окружали, с нашим тяготением к Западу, с космополитизмом литературных вкусов; ночевало ли где-нибудь там рядом моё «еврейство»» [359; 330].
«Иерусалимская тема» в рассказе-хождении В.П. Аксёнова оказывается органически связанной с тем высшим для России и почти религиозным типом человечности, на осознанности которой строится новый духовный идеал свободного человека. Иерусалим остаётся в восприятии повествователя (и соответственно, читателя) центром всего мира, «где испокон веков в базарные часы торгуют всем чем угодно на ассарии, драхмы, дидрахмы, статиры и данарии, а также на израильские шекели и по кредитным карточкам на любую валюту» [331].
Обладающие жанрообразующими чертами публицистического текста, рассказы «Стена» и «Экскурсия» должны анализироваться с точки зрения того, как оценивается в нём изображённая реальность, и как исследуемый автором феномен сферы деятельности (религии, морали, истории, политики) определяет их поэтику. Художественное своеобразие рассказов-хождений В.П. Аксёнова определяется принципиальной модальностью жанровой формы. Внутренняя мера проясняется в творческом итоге художественного акта и обусловлена имплицитным развитием жанра. Древнерусский жанр хождения в современной литературе приобрёл неканонический статус и заметно проясняется в модифицированной форме.
Трансформация затрагивает все определяющие уровни жанрообразования. В современном инварианте хождения максимально раскрывается автор как конкретно-биографическая личность и проявляется в отдельных вкраплениях в канву произведения фактов и событий, связанных с индивидуальным опытом и жизнью писателя. Благодаря открытости авторского «я» в рассказах-хождениях В.П. Аксёнова эксплицированные формы выражения автора являются формами непосредственного соприкосновения автора и читателя посредством текста. Внутренние противоречие между субъектом речи и читательской точкой зрения становится определённой стратегией. Публицистичность, возрастающее личностное начало, смена повествовательных форм и точек зрения, библейские интертекстуальные проекции определяют внутреннюю меру современного инварианта древнерусского хождения.
© Бычков Д.М.
Астрахань
5 февраля 2008 г.
Примечания
[I] Основной текст работы был опубликован: Проблемы интерпретации художественного произведения: материалы Всероссийской научной конференции, посвящённой 90-летию со дня рождения профессора Н.С. Травушкина, г. Астрахань, 27-28 августа 2007 г. - Астрахань: ИД «Астраханский университет», 2007. - С. 112-118. [1] Теория литературы: Учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений: В 2 т. / Под ред. Н.Д. Тамарченко. – Т. 2: Бройтман С.Н. Историческая поэтика / С.Н. Бройтман. – М.: Издательский центр «Академия», 2004. – С. 189-193.
[2] Панченко, А.М. Два типа русского барокко / А.М. Панченко // Из истории русской культуры. Том III (XVII — начало XVIII века). М., 1996. С.224.
[3] Опарина, А.А. Древнерусское «Хождение» и барочные тенденции в литературе XVII века / А.А. Опарина // Барокко и классицизм в истории мировой культуры: Материалы Международной научной конференции. Серия «Symposium». Выпуск 17. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001.
[4] Аксенов, В.П. Зеница ока. Вместо мемуаров / В.П. Аксёнов. – М.: Вагриус, 2005. С. 328. Далее в тексте статьи рассказы цитируются по этому изданию с указанием страницы в квадратных скобках.
[5] Книга хожений. Записки русских путешественников XI-XV вв. / Сост., подгот. текста, пер., вступ. статья и коммент. Н.И. Прокофьева. – М.: Сов. Россия, 1984. – С. 205.
[6] Дёмин, А.С. Повествовательная особенность «Хождения» Стефана Новгородца / А.С. Дёмин // Древнерусская литература: Опыт типологии с XI по середину XVIII вв. от Иллариона до Ломоносова / Отв. ред. В.П. Гребенюк. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 167.
[7] Там же С. 169.
[8] Матвеева А. Небеса: Роман / А. Матвеева. – М.: ООО «Издательство АСТ»: ОАО «ЛЮКС», 2004. – С. 41-42.
[9] «Иерусалимская тема» в русской литературе исключительно богата широким кругом представителей (кроме Н.В. Гоголя и И.А Бунина, которые упоминаются в рассказе «Стена»), поэтому современное литературоведение оказывается вполне готовым для культурологического описания «Иерусалимского текста». Научной основой такого описания может стать опыт В.Н. Топорова, идеи которого (естественно, в соответствии с акцентом на особенности «Иерусалимского текста») в реферативной форме здесь излагаются. См.: Топоров, В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Прогресс, 1995. – 624 с.
[10] Дёмин, А.С. Перечисление как литературное творчество (по памятникам XI – начала XII в.) / А.С. Дёмин // Древнерусская литература: Опыт типологии с XI по середину XVIII вв. от Иллариона до Ломоносова / Отв. ред. В.П. Гребенюк. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 67–69.
[11] Дёмин, А.С. Облик читателя в книжных предисловиях XI-XII вв. / А.С. Дёмин // Древнерусская литература: Опыт типологии с XI по середину XVIII вв. от Иллариона до Ломоносова / Отв. ред. В.П. Гребенюк. – М.: Языки славянской культуры, 2003. – С. 115.
|
© 2005 – 2014 Православный паломнический центр «Россия в красках» в Иерусалиме Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: palomnic2@gmail.com |