Глава VI.

Русская Духовная Миссия до отца Антонина.

"Иерусалиме, Иерусалиме... камением побивали посланныя к тебе..."
Мф. XX.III, 37

     Должность начальника Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, которую о. Антонин занимал в течение 29 лет, представляет собой исключительное, единственное место в иерархии русской поместной Церкви. Значение нашего там церковного представительства настолько велико и обширно, что оно в течение 75 лет существования своего не было, строго говоря, нами даже достаточно осознано и проведено в жизнь. Историей нашей деятельности на православном Востоке мы почти не занимались, и для широких общественных кругов она мало известна. Переходя к описанию жизни и трудов о. архимандрита в Иерусалиме, мы в настоящей главе намерены хотя бы кратко и очень схематически запечатлеть главные моменты деятельности Миссии до 1865 года.
     Знакомство и связь русских людей со Св. Землей начались очень рано, при первых же шагах развития у нас христианства. Уже в XI и XII веках русские благочестивые люди предпринимали опасные в то время и длительные путешествия в Палестину. "Паломник" игумена Даниила (1113—1115 гг.), т. е. его путевые заметки, и теперь еще представляют огромный интерес и считаются, так сказать, {117} классическими. В XII в. был даже в Иерусалиме устроен и русский монастырь св. Богородицы, в котором жила в 1173 г. наша святая паломница преподобная Евфросиния. С того времени непрестанно тянутся в Св. Землю вереницы паломников, преодолевая неизбежные трудности и опасности.
     С другой стороны, бедствия и исторические потрясения, связанные с нашествием мусульман-турок, грабежами страны и разорением храмов и святынь побуждают самих иерархов иерусалимского патриархата обращаться к помощи и материальной поддержке Русской Церкви, боголюбивого народа и наших царей. Утвердилась, таким образом, крепкая связь наша со страной священных воспоминаний, непрерывавшаяся, несмотря ни на что, до самых последних дней перед войной 1914 года. Связь эта была чисто народной, шедшей из самых глубинных недр его; представители же высших слоев общества вроде преподобный Евфросинии Полоцкой появлялись там значительно реже, особливо в последнее время. Правда, следует тут упомянуть небезысвестных А. Н. Муравьева, А. С. Норова, Барского, священника Л. Соловьева, впоследствии и о. архимандрита Порфирия и немногих других представителей интеллигенции. Но таковых все-таки, повторяем, было немного.
     И потому, что движение наших паломников разрасталось с каждым годом, и вследствие почти полной их беззащитности в пути, в самом св. Граде и при паломнических путешествиях по разным местам Палестины, естественно было бы более крепко подумать об их защите и окормлении там. Нужно было охранить их и от возможных нежелательных и соблазнительных явлений, легко рождающихся в их среде. Естественно было это ожидать и от властей церковных и гражданских, тем более, что поклонники из Западной Европы были в несравненно лучшем положении, опекаемые и руководимые целым рядом конгрегации, миссионерских, паломнических и других обществ и союзов.
     И кроме того, что гораздо важнее сказанного, иерархия русской Церкви, как численно сильнейшая и обладающая большими возможностями в деле помощи ослабленному и бедному православному духовенству греческому и малообразованному арабскому, сама-то очень мало чувствовала свою духовную связь с Востоком и не давала ему чувствовать возможность поддержки от себя в деле защиты Православия от растущей инославной пропаганды. Связь с Св. Землей фактически поддерживала та богомольная Русь, сермяжная, "во Христе бродячая", чьи интересы сосредоточены были в Киеве, Сарове, Афоне и Св. Земле как перепутьях к небесному, взыскуемому Иерусалиму. {118}
     Только в сороковых годах прошлого столетия стали у нас серьезнее думать о Палестине и вплотную подошли к вопросу о необходимости надзора и защиты наших пилигримов, равно как и о более тесном общении с иерархией восточных патриархатов. События политического характера в значительной мере содействовали этому. Так называемые "лондонские конвенции 1840 и 1841 годов" существенно ослабили престиж России на Востоке, вырвав из ее рук первенство в решении ряда вопросов (в том числе и покровительства христианскому населению в Турции) и передав его пяти европейским державам.  Вместе с этим широко раскрывались в Палестине и на Востоке двери инославной пропаганде, чем немедленно, разумеется, воспользовались англичане, учредив в Иерусалиме свою епископскую кафедру в 1842 году. Первым протестантским епископом там был Д-р Александер (1842 — 1847 гг.). Но гораздо значительнее и опаснее было восстановление Римом кафедры латинских иерусалимских патриархов (1846 г.), первым наследником коих был известный на Востоке католический миссионер Иосиф Валерга. Эта мера усиливала влияние латинства, единственным проводником которого до того времени были францисканцы, с XIV в. считающиеся стражами (кустосами) Св. Земли.
     Тогда и Русская Церковь предпринимает более решительные шаги для упрочнения своего влияния на Востоке, и 31 июля 1847 года состоялось синодальное определение об учреждении Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, во главе коей был поставлен известный археолог и путешественник по Востоку и его знаток, архимандрит (впоследствии епископ Чигиринский) Порфирий Успенский (170). Очень небезынтересны для нас, изучающих прошлое нашей Миссии, те расчеты и настроения, с которыми наш Синод снаряжал и отправлял в Иерусалим нашего первого официального церковного представителя, долженствовавшего перед иерархами Востока, перед инославной пропагандой и перед органами Блистательной Порты говорить от имени русской Церкви и защищать ее авторитет (171). "Самое учреждение первой русской духовной миссии в Иерусалиме весьма красноречиво говорит о том, как слабо было влияние России на православном Востоке и, в частности, в Палестине, и как, с другой стороны, робко, как бы виновато, русское правительство старалось усилить и восстановить его" (172).
     Прежде всего, архимандрит Порфирий отправлялся туда не в качестве русского настоятеля, но в качестве русского поклонника. Миссии было вменено в обязанность "не придавать себе никакого иного характера, кроме поклоннического, не вмешиваться в житейские дела {119} русских паломников и всячески стараться о том, чтобы не возбуждать подозрений в иностранных агентах и не подавать повода к толкам о каких-либо скрытых намерениях России. Но наряду с этим у нашего Синода были и другие, гораздо более далекие замыслы и планы, об осуществлении которых, собственно говоря, мы и не могли и не были подготовлены дерзать. При сравнении синодального указа от 31 июля 1847 года № 8658 с данной нашей Миссии инструкцией вскрываются любопытные и серьезные противоречия, несколько все же разъясняющие истинные задачи и пожелания, которые стояли перед русской Церковью в этом деле. Так инструкция непременно требует, чтобы Миссия служила "представителем русской Церкви и русского благолепного богослужения". Это именно не согласуется с той осторожностью, о которой говорит и которую также подчеркивает и сама инструкция, в силу коей Миссия не смеет придавать себе "никакого иного характера, кроме поклоннического". Кроме того инструкция требует от Миссии привлечения к Православию и утверждения в нем местных жителей, постоянно колеблемых в вере инославными агентами и отступающих от Православия. И это опять-таки с трудом вяжется с советами и требованием "не возбуждать подозрения в иностранных агентах о скрытых намерениях России". Тем более непонятными становятся эти два пожелания, когда мы узнаем, что Миссии отпускалось на содержание четырех человек, и этим исчерпывались все ее ресурсы, сумма денег и по тому времени небольшая, в 11 578 р. 35 коп. Как же можно было с таким бюджетом блеснуть перед Востоком и представительством, и благолепным служением, и миссионерской деятельностью?
     Но самое, конечно, замечательное в данной архимандриту Порфирию инструкции было пожелание, чтобы Миссия старалась "мало-помалу преобразовать самое греческое духовенство, управляющее православными христианами на Востоке, возвысив его, как в собственных его глазах, так и в глазах православной паствы его". Такова наша русская великодержавная самоуверенность! Это не было случайно брошенной фразой или где-то подхваченной мыслью. Так думали и того хотели многие русские государственные и церковные деятели, как мы в этом могли убедиться из предыдущего изложения. Мы уже знакомы с мнением о. Антонина и некоторых наших знатоков греческой Церкви. Вот к тому же что замечает еще один исследователь наших сношений с Востоком, профессор протоиерей Титов: "У Миссии для этого не было самого важного и существенно необходимого условия — влияния на греческое духовенство, ни канонического, ни исторического, {120} ни политического. Да и сама задача — преобразовать греческое духовенство — была чем-то совершенно новым в истории наших сношений с православным Востоком... Русская церковь всегда занимала второе (после греческой) место и не могла занять иного по самым церковным постановлениям, т. к. первая была духовной дщерью второй... Далее, история никогда до 1847 года не знала и не видела нас в качестве учителей и преобразователей греческой Церкви и греческого духовенства. Мы к этому были совершенно не подготовлены. А между тем одному, правда, ученому и опытному, но все-таки одному архимандриту с одним иеромонахом и двум молодым людям поручалось преобразовать греческое духовенство, причем в то же самое время архимандриту и его сотрудникам строго внушалось не придавать себе официального положения, не вмешиваться в дела патриархата и, в крайнем случае, ограничиваться одним предложением советов" (173). Невольно вспоминаются слова о. Антонина, нами уже приведенные выше: "Преобразование греческого духовенства не может быть начато с Иерусалима, нами, с нашими средствами, с нашими понятиями о нем".
      Итак, первые шаги наши в деле сближения с православной Церковью Востока после многовековой разобщенности были направлены к желанию учить и переделывать по-своему, так, как мы ее понимаем, православную церковную жизнь. То же менторское настроение сохранялось нами все время вплоть до войны 1914 г., и история нашей Миссии, за исключением разве только времени начальствования о. Антонина, есть постоянное высокомерно-пренебрежительное отношение к греческому аспекту Православия и к патриархии иерусалимской. Если не так думал сам о. архимандрит, то другие наши деятели на Востоке и правящие верхи пребывали в том же настроении, что и в 1847 г., давая архимандриту Порфирию помянутую инструкцию.
      Миссия архимандрита Порфирия, утвердившаяся в монастыре Архангельском (построенном сербским кралем Милутином и некогда, до половины XVII века, сербам принадлежавшем), пробыла, как известно, в Иерусалиме вплоть до Крымской войны, когда ее преобразовательная и просветительная деятельность закончилась. Результаты работы нашего первого церковного представительства, разумеется, и не могли быть ощутительны и велики. Многие предписания так и остались выраженными только на бумаге. Как реальное достижение можно считать устройство патриархией арабской типографии для печатания богослужебных книг и открытие (опять-таки при участии архимандрита Порфирия) патриархом Кириллом II {121} эллино-арабского училища для местного населения и духовной семинарии Св. Креста в 1853 году. Эта так называемая Крестная семинария (Ίθεολογική σχολή του Σταυροΰ) неоднократно закрывалась по недостатку средств в течение минувших семидесяти пяти лет: после Крымской войны, в 1887 г. и окончательно в 1911 г. Первым ее схолархом был известный греческий ученый писатель и богослов Дионисий Клеопа (умерший в 1861 г.). В последнее время большую известность стяжали себе ее ректора и преподаватели: архимандриты Фотий, Епифаний, впоследствии ученый епископ иорданский, архимандрит Хризостом Пападопуло, ныне архиепископ афинский, известный богослов и историк. Но, несомненно, больше всего опыта и пользы приобрели лично для себя сам архимандрит Порфирий и члены его Миссии, близко ознакомившиеся с церковным бытом греков и туземцев и путешествовавшие по Палестине, по Сирии, Египту и Синаю. Один из его сотрудников бакалавр Петербургской Духовной Академии иеромонах Феофан Говоров, впоследствии столь прославленный духовный писатель, епископ и затворник Вышенский, довольно долго прожил в лавре св. Саввы Освященного, пользуясь в монастырской библиотеке редким собранием святоотеческих творений на греческом языке, что и дало ему богатый материал для его толкований апостольских посланий и многочисленных произведений по нравственному богословию и аскетике (174). Впоследствии библиотека лавры, равно как и Крестного монастыря, была перевезена в Иерусалим, где и вошла в состав богатого Святогробского книгохранилища.
     Крымская война и Парижский мир еще более ограничили права и влияние России на Востоке и пошатнули ее авторитет, для поддержания которого до войны послана была Миссия архимандрита Порфирия. Вскоре после заключения мира Россия снова стала думать о своих сношениях со Св. Землей и об утверждении своего в ней влияния и решилась послать туда новое, уже постоянное свое представительство. Миссия эта должна была теперь, по мнению ее учредителей, быть более независимой в своих действиях на Востоке, и поэтому решено было ей сообщить вполне откровенно характер церковного официального посольства, не опасаясь "возбудить подозрения инославных и иностранных агентов". Для этого, разумеется, должно было увеличить и материальные средства Миссии и расширить круг ее компетенции. Одним из главнейших для этого средств было признано нужным во главе ее поставить не архимандрита, а епископа, как могущего {122} независимее и удобнее действовать и перед органами правительства Оттоманской Империи, и перед Святогробским Братством. Но самый способ учреждения Миссии и преследовавшиеся при этом цели были столь оригинальны в церковной практике нашей, что на них следует обратить внимание, тем более, что они в себе уже таили целый ряд скрытых возможностей и осложнений для наших будущих отношений на Востоке. Не будет нисколько преувеличенным сказать, что самые обстоятельства учреждения нашей второй Миссии были не только не согласны с церковной практикой и установившимися обычаями, но прямо-таки неканоническим явлением. В самом деле, прежде всего инициатива этого церковного посольства и способ его проведения в жизнь были продиктованы Церкви со вне, от нашего дипломатического ведомства, и, будем откровенны, для осуществления его планов и задач на Востоке. Министерство Иностранных Дел хотело поправить наше зашатавшееся положение на Востоке и избрало для сего такой именно способ. Вскоре после заключения мира министр вошел к Императору Александру II по этому вопросу с подробнейшим докладом, который и был 23 марта 1857 года утвержден. Начались переговоры наших дипломатов с Портой и полуофициальные сношения с святогробским духовенством в Палестине.
     Таким образом, Русскую Духовную Миссию в Иерусалиме учредила не русская Церковь, а Министерство Иностранных Дел. Синоду, вероятно, было предписано принять это уже в готовом виде, причем даже ограничено было его право выбора лица для возглавления будущей Миссии. Оно было выбрано по обоюдному согласию обер-прокурора Синода и Министерства Иностранных Дел, т.е., другими словами, двух высших государственных чиновников. Сначала, был предназначен епископ Поликарп (175), но потом, по отказе последнего, архимандрит Кирилл (Наумов), инспектор и профессор Петербургской Духовной Академии, доктор богословия, начинающий, но уже известный ученый богослов (176). Его выбор был 1 сентября 1857 г. утвержден, а 13 октября кандидат был уже хиротонисан во епископа Мелитопольского.
     Что касается другой стороны дела — отношения к той Церкви, к которой мы посылали свою Миссию, то нашим поступкам даже и не легко отыскать объяснений и оправданий. Нужно вспомнить, что тогдашний иерусалимский патриарх Кирилл II жил по примеру своих предшественников не в Палестине, а в Константинополе, и всего интереснее то, что ни наше Правительство, ни тем менее Синод не сочли {123} нужным о позволении послать официальную Миссию просить патриарха иерусалимского или хотя бы известить его о своих предположениях, Мы себя чувствовали столь крепко хозяевами на церковном Востоке, что могли себе позволить подобную невоспитанность и распоряжаться в чужом патриархате как у себя дома. Было испрошено согласие Порты во избежание международных инцидентов, а патриарха мы игнорировали совершенно. Мы или забыли, или просто пренебрегли теми каноническими правилами основного значения, по которым границы компетенции каждого епископа и каждой автокефальной церкви совершенно точно определены, и епископ в чужой епархии не может ни рукополагать, ни вмешиваться в дела управления, ни вообще действовать в пределах чужой области (177). Что этого могли или не хотели знать кн. Горчаков или гр. Толстой, еще до известной степени понятно, но как это допустил митрополит Филарет и остальные члены Синода, уже необъяснимо. Может быть, и им просто было приказано? Во всяком случае, факт остается фактом: не спросясь первостоятеля Сионской Церкви, мы вторглись в его епархию и во избежание возможных недоразумений и промедления в действиях между двумя православными Церквами — русской и иерусалимской — прибегли к давлению через правительство Оттоманской Империи. Это не могло не отозваться болью и обидой в церковных кругах Фанара и Сиона, что и высказал с горечью патриарх иерусалимский Кирилл II архимандриту Порфирию Успенскому при личном разговоре 19 мая 1858 года:
     "Ваше Правительство о назначении своего епископа в Иерусалим вело переговоры с Портой, а меня не уведомило заблаговременно, и я уже от Порты узнал ход сего дела; уже она дала мне знать, что ею утверждено пребывание русского архиерея в Св. Граде, хотя в кодексах ее и не значится, чтобы Россия когда-либо посылала туда такое сановное лицо. Нам больно такое пренебрежение достоинством православного патриарха. Но что делать?  Άς κτηπησουν τό κεφάλι μας — пусть бьют нас по голове! Внезапное посольство русского епископа в Иерусалим привело всех нас в смущение. Мы не могли постигнуть, для какой цели решено было у вас нарушить правила церкви, воспрещающие епископу чужой области действовать в пределах предстоятеля другой церкви, и ежели приняли вашего епископа, то потому, что принять его приказала нам Порта" (178).
     Слова патриарха о том, что Россия никогда не посылала такое сановное лицо в Иерусалим, скрывали за собой также немалое каноническое соображение, именно, что в одном городе каноны (179) не {124} до пускают двух епископов (разумеется, правящих, т. е. с административными функциями). Епископ Кирилл был первым и последним начальником нашей Миссии в сане архиерея, но осадок от этого неканонического поступка нашего надолго омрачил наши взаимоотношения с иерусалимским Синодом (180).
     С таким настроением мы возобновили наши отношения с Сионской церковью. Данная епископу Кириллу инструкция при его отправлении к месту службы не только не старается исправить ошибки, обнаружившиеся при учреждении Миссии, или предотвратить возможные недочеты в будущем, но еще больше подчеркивает те цели и расчеты, которыми руководилось наше правительство, снаряжая Миссию. Этой последней, между прочим, предписывалось вести дело с патриаршими эпитропами в Палестине, и таким образом, игнорировалась личность самого патриарха. Начальник Миссии (не забудем: епископ!) должен был "принимать с уважением внушения генерального консула в Бейруте по вопросам политическим, а иногда и церковным" (курсив мой.— А. К.), словом, в инструкции "выступает воззрение на Миссию не как на духовно-церковное учреждение, а скорей как на гражданско-политическое учреждение" (181). В глазах нашей дипломатии Миссия была прежде всего ее орудием, что помимо неканоничности своей было еще и мало осуществимо при неимении нами в Иерусалиме своего консула, тогда как европейские державы были внушительно представлены в Св. Граде. Это заметил и о. Антонин при своем пятидневном посещении Иерусалима и писал о том гр. Толстому (28 декабря 1857 г.). Уже при одном намерении послать нашу Миссию, еще до ее прибытия, виделась скрытая опасность самого факта посольства такой именно Миссии.
     Инструкция предписывает Миссии воздействовать на греческое духовенство, арабское население и даже на католиков и армян "благолепным служением русского архиерея" (§5), созданием затем школ и типографии (§9), библиотеки и бесплатным раздаванием книг населению (§ 10), созданием богадельни (§ 11), расширением своей деятельности на соседние патриархаты антиохийский, александрийский и архиепископию Синайскую, всюду поддерживая Православие устройством училищ, богоугодных заведений и церквей (§§ 12, 13, 14 и 15) и т. п. Но наряду с этим, предписывая такую широкую программу деятельности епископу Кириллу и его Миссии, ему отпускают на содержание его представительства в 11 человек, включая драгомана и певчих (по штату 30 марта 1857 г.), всего лишь... 14 650 руб., что составляет {125} относительно еще меньше, чем отпускалось первой Миссии архимандрита Порфирия — 11 578 руб. на 4 человека. Скромное желание епископа Кирилла увеличить эту сумму до 19 350 р. Синодом не было удовлетворено, почему, конечно, владыка и чувствовал себя постоянно стесненным.
     Но нельзя не обратить внимания на главное орудие, которым имелось в виду расширять свое влияние и воздействовать на окружающую среду: "благолепное служение русского архиерея". Это ведь так характерно для нас с нашими взглядами! По поводу этого нашего желания показать всему миру "красивость" русского богослужения, желания, пользу коего можно еще весьма и весьма оспаривать, о. Антонин, бывший тогда в Афинах, но, несомненно, знавший о таковом именно параграфе инструкции, прекрасно заметил в своем ответе на записку Жемчужникова следующее: "Горькие слова наши горько подтверждает самое наставление, данное Миссии: проявлять всеми средствами в Иерусалиме русское богослужение. Прошу позволения спросить: к чему эта усиленная забота? какую цель она имеет в виду? И какой предполагается конец ее? Что мы арабов отвлечем этим от греков и привлечем к себе? А потом что? Магометан уверим, что в христианстве есть не только ереси и расколы, но еще и два различных Православия. Затрудняясь угадать цель, можно легко предусмотреть конец. Так как намерение наше — действовать на арабов и на другие христианские народности Востока, и так как мы для них будем проявлять наше богослужение с тысячью малых отличий его от греческого, и при этом, без сомнения, не пропустим случая дать заметить, что оно-то наше, и есть вполне достойное св. веры православной, то бедное, невежественное население, равнодушное вообще к внутреннему смыслу священнодействий и поражающееся всякою (и только одной) внешностью, с изумлением увидит, таким образом, новую веру русскую и, не пристав к новой, потеряет уважение к старой. Но это еще меньшее зло! Изобретший этот пункт наставления не подумал, что греки, заметив усилие наше выставить себя и заменить их, не будут, со своей стороны, дремать. И представится миру печальное зрелище новой вражды у Гроба Господня, горшей всех прежних между самими православными... Повторяю свое убеждение: нам еще не время выступать отдельно на поприще церковной деятельности... Поприще действий Миссии не свойственно ей" (182).
     Слова о. архимандрита и тут оказались пророческими. Последние годы перед войной 1914 года и были жалкой картиной недостойнейшей {126} борьбы нашей Миссии с Патриархией, у которой ей бы следовало еще долго и очень многому учиться. Небезынтересна также его оценка положения нашей Миссии, тогда еще только имевшей прибыть, в упоминавшемся нами письме его к гр.Толстому: "Что же делаем мы? Посылаем в Палестину несколько духовных лиц, к слабому прибавляем слабое. Иерусалим и без того переполнен духовными лицами, бессильными перед местным правительством по своему званию, бессильными и перед интригами Европы по своему недостаточному образованию. Чем и в чем может помочь этим лицам наша Духовная Миссия при самом внутреннем устройстве и самой блестящей обстановке ее? Может ли начальник ее войти в какое-либо официальное сношение с политическими властями местными и иностранными там, где его лицо излишне, а голос, может быть, даже нетерпим... Ответственность за то, чего мы не делаем, побуждает меня присовокупить, что мы не пользуемся одной из сильнейших мер поддержать и Православие, и наше влияние на дальнем Востоке. Эта мера — назначение и постоянное пребывание в Иерусалиме русского консула, столько желаемое всеми православными и даже армянами" (183).
     Не следует замалчивать того, что в этом именно случае о. Антонин ошибся, переоценив значение консула в Палестине. Не приходится его, конечно, упрекать в чрезмерной вере в силу и правду государственной поддержки Церкви. От него, воспитанного в условиях того времени, нельзя ожидать иного отношения, и к нему не приходится применять взглядов, выработанных опытом наших дней. История отношений русских консулов к Миссии, как покажет дальнейшее изложение, была, увы, историей сознательной и систематической борьбы с органами Церкви.
     Истинные настроения нашего дипломатического ведомства обнаруживались неоднократно и в последующих его сношениях с Миссией. Самое прибытие в Иерусалим епископа Кирилла 31 января 1858 года, а также и усиление латинской пропаганды "патриархом" Валергой заставили, наконец, патриарха Кирилла II вернуться в июле 1858 г. в Иерусалим. С этим событием большой важности заканчивалось столь длительное (с XVI века) отсутствие наследников апостола Иакова из Иерусалима. Со всех точек зрения это можно и нужно было приветствовать, но дипломатия наша, конечно, насторожилась. Посол наш в Константинополе А. Бутенев, извещая епископа Кирилла о переезде патриарха из Царьграда в Иерусалим, сначала был как бы озабочен общим благом Православной Церкви и более тесным сближением с {127} сим иерархом" (184). Но в следующем письме посла (из Букждере) между прочим мелькают уже и такие выражения: "Приезд патриарха в Иерусалим есть событие важное, которое не замедлит обратить на себя все внимание нашего Правительства... С истинным прискорбием усмотрел я из Ваших сообщений, что Его Блаженство, по-видимому, прибыл в Иерусалим с неприязненными к нам побуждениями и целями"... Под конец, дипломат дает совет владыке:"...мне казалось бы лучшим воздерживаться от всякого с нашей стороны наступательного на него действия, зорко следя за ним не усыпляя его подозрительность полным к нему уважением и наружной преданностью..." (185)
     Таким настроением старались вдохновить нашу Миссию в ее деле сближения с Сионской Церковью и в ее будущей широкой просветительной деятельности. Немалые трудности и препятствия предносились перед ней в начале ее работы в Св. Земле. Вполне понятно было ожидать наибольшего сопротивления и борьбы со стороны открытых недругов Миссии и Православия на Востоке, т. е. латинской и протестантской пропаганды и органов турецкого правительства. Наряду с этим, обнаружившиеся при личном в Константинополе свидании епископа Кирилла с патриархами Вселенским и Иерусалимским недоверие и настороженность могли вселить известные опасения и по отношению к этим иерархам. Епископ Кирилл, возлагая свои надежды на помощь свыше, рассчитывал, конечно, и на будущего консула. Но как расчеты опасений, так и надежды на помощь не оправдались, и все повернулось совершенно неожиданно. Некоторые основания этих неожиданных трудностей коренились, впрочем, уже в самом образе возникновения Миссии и ее неопределенном положении в отношении как к своей Церкви, так и к Сионской. Уже было указано на допущенные нашим правительством ошибку и нетактичность касательно иерусалимского патриарха Кирилла в самом деле учреждения Миссии. Этим объясняется и то сдержанное отношение, которым нашу Миссию встретили в Константинополе оба патриарха, и беспокойство, с каким иерусалимский поспешил воротиться в свою епархию. Нельзя не отметить, что благодаря личным качествам епископа Кирилла, его обаятельности, чуткости, такту и уму, ему удалось быстро установить с предстоятелем Сионской Церкви сначала доверчивые, а потом все более и более искренние и сердечные отношения, не прибегая к "усыплению его подозрительности наружной преданностью" и подобными советами дипломатического маккиавелизма. К сентябрю 1858 года, как он доносил в Петербург, отношения эти уже вполне исправились, патриарх {128}совершенно уверился в личности русского архиерея, в том, что ни он, ни его сотрудники не имеют никаких скрытых против патриархии намерений. Мир восстановился и не нарушался уже в течение всего времени пребывания епископа Кирилла в Иерусалиме. Даже больше того, в те трудные для него дни борьбы со своими же, оклеветания и доносов на него и, наконец, вынужденного отозвания из Палестины, владыка нашел в патриархе и друга, и заступника, неоднократно ходатайствовавшего перед Константинопольским посольством нашим об участи несчастного и невиновного Начальника Миссии.
     Гораздо большие трудности ожидали преосвященного Кирилла именно там, где их никто не ожидал. Корень их лежал в тех ненормальных взаимоотношениях Церкви к государству в России, которые и были причиной той совершенно невозможной обстановки работы нашей Миссии, и в которой пришлось впоследствии столь пострадать и самому о. Антонину. Он назвал эту обстановку работы "системой". Вот краткая история злоключений владыки Мелитопольского.
     Прежде всего, нашу вторую Миссию создал и начальником ее в Св. Землю посылал не Синод, а Министерство Иностранных Дел. Епископ Кирилл в очень значительной мере был подчинен не столько Синоду, сколько дипломатическому ведомству. Цель учреждения Миссии была поднятие престижа России. Так как для этого нужно было найти какую-то более удобную форму, приемлемую для всех и не раздражающую ни Порту, ни Патриархию, ни, главным образом, европейские силы, то Миссии и был придан характер учреждения по-клоннического, и одной из ее обязанностей было "нравственное наблюдение за поклонниками" (§6 инструкции), которое лишь в некоторых, крайних случаях могло осуществляться при помощи генерального (в Бейруте) и вице-консула (в Яффе). Епископ Кирилл сразу по своем прибытии стал ознакамливаться и входить во все те сферы жизни и деятельности, в которых ему предстояло работать. Он не замедлил обратить внимание на тяжелые, порой вопиющие и бедственные условия существования наших паломников — беззащитных, беспомощных и безропотных — и очень скоро, освоившись с этим, достиг значительного улучшения их быта и добился существенных результатов. Судя по началу его деятельности и его личным качествам, от его Миссии можно было бы ожидать ощутительного результата. Но трудности словно нарочно создавались нами самими.
     На неоднократные представления и указания частных лиц и просьб самого иерусалимского патриарха (186), Министерство решило создать {129}консульство в Иерусалиме, чем несомненно должно было выровниться положение России среди других европейских сил в Св. Граде. Но тут-то вот и произошло трудно объяснимое отношение петербургских чиновников к нашему делу в Палестине. То им совершенно не интересовались, от него отмахивались и его знать не хотели, то вдруг сразу пробудился к нему чрезвычайный интерес. Петербург не только посылает туда официальную Миссию, но и кроме того впутывает в русское дело в Св. Земле еще три различных учреждения. Все в том же 1858 году в Иерусалиме учреждено русское консульство, создана агенция "Русского Общества Пароходства и Торговли" (РОПИТ), которому... предоставлено в известной мере заботиться об интересах паломников в Палестине, и создан, кроме того, в Петербурге так называемый "Палестинский Комитет" под председательством великого кн. Константина Николаевича, и этому учреждению тоже поручалось интересоваться русским вопросом в Палестине. Все они должны были помогать одно другому, а на самом деле занялись борьбой с Миссией как с учреждением церковным. Дело затруднилось для Миссии еще и тем, что возглавление консульства и агенции Общества Пароходства соединилось персонально в лице управляющего консульством Дорогобужинова.
     Было ясно, что Петербург не мог примириться с тем, что Русская Церковь в лице умного и независимого архиерея представлена в Иерусалиме, что где-то Церковь вышла из общей системы подчинения светской власти. Поэтому поскорее постарались снова поставить церковное учреждение в подчиненное государству положение, как это давно уже и было подчинено в бюрократическом мировоззрении. Упомянутые три русских учреждения в Св. Граде были так несогласованы в своих действиях и в отношении к стоящим над ними петербургским департаментам, что при неясных инструкциях и недоговоренности их функции переплетались, а деятельность заранее обрекалась на неудачу. В самом деле, Миссия подчинялась и Синоду, и Министерству Иностранных Дел; управляющий консульством — Министерству, а как агент Общества Пароходства — центральному его органу; кроме того, и на Миссию, и на Консульство, и вероятно, и на агенство Общества простирал свои претензии откуда-то самозародившийся и никому уже неподчиненный Палестинский Комитет под председательством государева брата. Все это множество учреждений, не сговорившись между собой и не выработав общей линии поведения и плана, не могло, конечно, и самим находящимся в Иерусалиме своим органам дать соответствующее направление их деятельности. Надо сознаться, {130} положение Дорогобужинова было двусмысленным, но еще хуже было положение епископа Кирилла, которому вначале дали всю полноту представительства русского имени и в этом направлении старались повлиять на Иерусалим, и достигли многого, но от которого потом стали отнимать от всего понемногу. Паломническое дело должно было быть базой для деятельности Миссии и фактически, да и de jure, чтобы не смущать Европу и греков, но и тут функции Миссии оспаривались и консульством, и агенцией Общества Пароходства. "Личная уния", соединившая эти два учреждения, особенно вредно отражалась на деле. "Агент этого общества введен в круг деятельности чиновников Министерства Иностранных Дел... и претендует на деятельность",— писал официально епископ Кирилл (10 февраля 1859 г.), и не без горького юмора добавляет: "Столкновения тут неизбежны, разве со временем все консульские места перейдут в руки агентов Общества. Для Иерусалима, где существует самостоятельная Духовная Миссия, нет впереди и последнего утешения, чтобы нашелся когда-либо архиерей из агентов Общества" (187). В письме своем (от 10 февраля 1859 года) епископ Кирилл между прочим пишет:   "Агенция Общества пароходства и торговли в Иерусалиме, городе ни приморском, ни торговом, так аномальна, что сама не может не чувствовать себя в довольно неловком положении, без товарищей, без дела". Митрополит Филарет не мог не согласиться с подобным мнением начальника Миссии. Он замечает: "Нет ли здесь правды? Что делает или хочет делать пароходное общество? Не видно. Оно хочет строить церковь, помещения и больницу для поклонников. Но это не больше ли принадлежит Духовной Миссии, нежели Обществу Пароходства и Торговли? А между тем деньги, собираемые на богоугодные заведения в Иерусалиме, Общество Пароходства и Торговли имеет в своих руках и заботится как бы и впредь в большом количестве получить их в свои руки" (188).
     Если при всем этом принять во внимание честолюбивые стремления Дорогобужинова, его, по-видимому, недалекий кругозор и бестактность, то станут понятными те, в начале неумные, а потом и просто некрасивые поступки его по отношению к Миссии. Началась пред лицом греков, Порты и европейских консулов мелкая, провинциальная грызня с местническими счетами, уколами самолюбия, а потом даже и вмешательством вооруженных кавасов, доносами в Петербург и клеветами.
     Преосвященный Кирилл очень скоро почувствовал невозможность борьбы со всеми своими недругами и даже, как он писал архиепископу {131} Макарию харьковскому (Булгакову), у него на всякий случай приготовлена келия в лавре св. Саввы Освященного, если бы пришлось искать у греков спасения и помощи от своих же соотечественников (189).

     Очень много ожидалось для успеха нашей Миссии от приезда в Палестину в мае 1859 г. великого кн. Константина Николаевича, председателя Палестинского Комитета. Он, по-видимому, и на самом деле остался вполне доволен деятельностью епископа Кирилла, не мог не чувствовать удовлетворения при виде того авторитета, которым владыка пользовался у населения, у греческой иерархии, у европейских консулов и турецкой администрации. Миссии была обещана помощь и поддержка в ее начинаниях, вопрос разделения функций был тут же разрешен (конечно, не в пользу Миссии), и обещано было внести в дело больше единообразия. Но одними настроениями был исполнен великий князь в Иерусалиме, а совсем другое решили все высокие факторы в Петербурге, которые так настойчиво претендовали на право опекать наше дело в Святой Земле. Разъяснено было, что Миссия имеет "нравственное и духовное назидание всей русской паствы и церковное представительство", консулу же было дано не только политическое и гражданское представительство, но и все хозяйственное заведование теми русскими постройками, которые тогда воздвигались на Старой Мейдамской площади (и где и поныне находятся здания Миссии и Палестинского Общества), которые, в сущности, и представляли основание и опору деятельности русской Миссии, и от которых она была совершенно противоестественно и противозаконно отделена. Епископу Кириллу не допущено было даже право участия в деле возведения их, указаний и контроля. Важнее всего то, что все все-таки подчинялось тому же Палестинскому Комитету, и Миссия становилась уже на второстепенное, подчиненное консулу-агенту Ропита положение, и подобный status quo теперь уже узаконялся волей великого князя. Было ясно, что Миссия мешает Комитету, и сановные члены его не могут примириться с самим фактом пребывания русского архиерея во главе Миссии, с фактом независимости от государственной опеки даже такого маленького церковного дела. Великий князь по приезде в Петербург представил Начальника Миссии к наградам, и владыка был награжден драгоценной панагией и орденом Анны I ст., но почти непосредственно после этого и, конечно, по наущению и под влиянием своих советников председатель Палестинского Комитета потребовал отозвания епископа из Иерусалима. Слухи о возможности его перевода из Иерусалима на одну из вакантных кафедр в России распространились еще в 1862 г. {132} Он сам пишет архиепископу Макарию Булгакову об этом и даже называет Ставропольскую епархию, что, впрочем, не вполне и не сразу подтвердилось (письма его от 16 июня, 3 июля и 20 августа 1862 г.) (190).

     Несмотря на то, что министерство не соглашается на это, врагам Миссии при помощи доносов из иерусалимского консульства удается добиться своего. Консул Кожевников прибегает к официальному донесению об "образе жизни владыки и считает "более полезным для единства наших действий и русских интересов в Палестине новым начальником духовной Миссии назначить не епископа, а архимандрита, известного не одними только умственными способностями, но и добрым, и честным поведением и строгой примерной жизнью". Можно быть уверенным, что канонически большая правильность в возглавлении Миссии лицом священнического, а не епископского чина для консула Кожевникова роли не играла, да и вряд ли была доступна его пониманию. Важен был вопрос своего личного влияния и своей административной независимости. Стрела об "образе жизни" пускалась для эффекта, ибо такого рода аргументы всегда имеют больший успех. Любопытно и то, что наследники Кожевникова впоследствии прибегли к совершенно аналогичным доносам и на о. Антонина (см. ниже историю с "Пейс-пашой").
     Итак, желание консула было удовлетворено. Палестинский комитет мог торжествовать, ибо 22 июня 1863 г. Государь утвердил синодальное определение об увольнении епископа Кирилла на покой в один из монастырей Казанской епархии. Владыка просит разъяснений, требует над собой канонического суда из двенадцати архиереев, митрополит Филарет находит все происшедшее "беспримерным печальным явлением в иерархии" (191), за епископа Кирилла перед нашим Синодом ходатайствует патриарх Кирилл, Святогробский Синод, почетные граждане Иерусалима во главе с кадием, даже католики, казалось бы, враги нашей Миссии на миссионерском поприще, хвалят и сочувствуют несчастному ее начальнику — все тщетно.
     Разбирая впоследствии всю переписку епископа Кирилла с митрополитом Филаретом, обер-секретарь Синода А. В. Гаврилов в 1886 году писал архиепископу Савве Тверскому. "Эти письма... образец совершенной беспомощности архиерея против инсинуаций и клеветы разных проходимцев..." (192).
     Епископ Кирилл в марте 1864 г. сдал дела по управлению Миссией, 7 июля прибыл в Казань, где Ю февраля 1866 г. и скончался 43 лет от роду. {133}
     После сказанного уместно спросить, каковы же были плоды шестилетнего пребывания в Иерусалиме нашей Миссии, как в области административной, так и чисто миссионерской.
     1) Епископу Кириллу удалось добиться немаловажных результатов в деле укрепления доверия и наших братских взаимоотношений с иерусалимской патриархией. Миссия наша поняла необходимость как для патриархии, так и для нас сближения и более тесного сотрудничества. Казалось, мы начинаем становиться на путь более деятельного сношения с греческой иерархией, делаем первые шаги для реального осуществления вселенского единства православных поместных церквей (193) .
     2) В вопросе об улучшении быта паломников первые шаги были предприняты именно нашей Миссией, а не какими-либо светскими или бюрократическими организациями (начало постройки по поручению Императрицы Марии Александровны госпиталя для наших поклонников). Этим было положено начало правильно организованной помощи в паломническом деле.
     3) Благодаря энергичным действиям епископа Кирилла в Сирии и Палестине среди арабов-униатов начинается сильное движение в пользу Православия, и как последствие этого, в Константинополе было 26 ноября 1860 года в присутствии 4 патриархов присоединено значительное число сирийских  униатов, отторгнутых когда-то от Православия латинской пропагандой.
     4) В 1898 г. в Петербурге было совершено торжество присоединение к Православию так называемых "айсоров", т. е. потомков некогда великого племени сиро-халдейского, исповедывавших еретическое учение Нестория, осужденного на Ш Вселенском соборе. Корни этого дела восходят опять-таки ко времени пребывания в Иерусалиме нашего епископа Кирилла, к которому и обратились предварительно представители айсорского народа и который и заинтересовал нашу Церковь этим делом и принял посильное участие в нем. Теперь, как известно,  среди этих айсоров,  бывших несториан, успешно действует наша духовная Миссия в Урмии.
     5) Епископ Кирилл, наконец, начал интересоваться и предпринял некоторые меры к сближению абиссинцев с православной Церковью в надежде расширения таким образом действий нашей Миссии и в пределах Александрийского патриархата и Эфиопии. Эти, строго говоря, незначительные в миссионерском отношении шаги епископа Кирилла явились первыми попытками нашего знакомства с народами христианского Египта и Абиссинии, их бытом, религиозными верованиями, {134} литургикой и т. д. Вслед за этим обращаются в ту же область взоры и строго научного исследования, справедливо доставившие русскому имени заслуженную славу в лице архимандрита Порфирия (Успенского), профессоров В. В. Болотова, Б. А. Тураева и мн. др.
     Таковы, следовательно, реальные результаты работы нашей Миссии с 1858 по 1864 год, Миссии, созданной Министерством Иностранных Дел, контролируемой в своей деятельности Русским Обществом Пароходства и Торговли и подчиненной какому-то Палестинскому Комитету, Миссии, работавшей в условиях поистине щедринских, трагикомических.
     Епископа Кирилла на его посту сменил один из его ближайших помощников, иеромонах (потом архимандрит) Леонид Кавелин (194). Это был тоже и по своим личным качествам и по той тонкой духовной культурности, которая отличала людей его круга и поколения, человек вполне отличный и достойный для должности начальника нашей Миссии в Св. Земле. Эта именно культурность, унаследованная им, и стремление к духовной созерцательной жизни, вынесенное им из Оптиной пустыни, давали надежду на успех его дела. Но действительность показала другое. Хотя он и не имел того высокого иерархического сана епископа Кирилла, который так мешал консульству, а за ним и Палестинскому комитету, и хотя он и мог считаться тем и таким именно благочестивым и способным архимандритом, которого так хотели видеть соперники нашей Миссии, тем не менее очень быстро и о. Леонид не пришелся по вкусу консульству и его постигла участь епископа Кирилла. Во время краткого отсутствия о. архимандрита из Иерусалима было грубо инсценировано возмущение братии против начальника, во все это постарались вмешать и патриархию, чтобы удобнее прикрыться за ее спиной, и таким образом, 13 апреля 1865 года патриарх Кирилл в особом послании нашему Синоду уже обвинял о. Леонида "в беспорядочном, бесчинном, беззаконном поведении, разрыве с Императорским российским консульством и в возбуждении всеобщего неудовольствия русских поклонников" (195). Ни консульство, ни кем-то искусно напуганные греки не могли и не хотели, по-видимому, помириться с какой бы то ни было сильной, заметной и независимой личностью во главе Миссии. Под давлением мирской власти в делах церковных о. Леонид был устранен и по настоянию митрополита Филарета перемещен на место настоятеля посольской церкви в Константинополе, откуда был, как известно, 16 июля того же года командирован в Иерусалим о. Антонии, в качестве "временно заведующего {135} делами поклоннической Миссии нашей". Депеша об этом застала о. Антонина в Пирее при его возвращении из поездки по Румелии. Существовало, между прочим, предположение назначить в Иерусалим архимандрита Иувеналия Половцева, бывшего сотрудника епископа Кирилла и впоследствии известного архиепископа Виленского и Литовского (196).
     Митрополит Филарет в деле о. Леонида всецело принял его сторону и временным назначением о. Антонина как бы подчеркивал и перед Святогробским Синодом, и перед нашим правительством свое отношение к делу и не желал окончательным решением делать уступок патриарху иерусалимскому и уронить престиж России и начальника ее церковного представительства. Московский митрополит не хотел даже считать "посредником и примирителем" между заинтересованными в Иерусалиме сторонами командированного о. Антонина, а рекомендовал ему "принять Миссию и управлять ею, извлекая из несчастного опыта предшественника правила осторожности" (197). {136}

Примечания к главе VI.