Фотогалерея :: Ссылки :: Гостевая книга :: Карта сайта :: Поиск :: English version
Православный поклонник на Святой земле

На главную Паломнический центр "Россия в красках" в Иерусалиме Формирующиеся паломнические группы Маршруты О проекте Поклонники XXI века: наши группы на маршрутах Поклонники XXI века: портрет крупным планом Наши паломники о Святой Земле Новости Анонсы и объявления Традиции русского паломничества Фотоальбом "Святая Земля" История Святой Земли Библейские места, храмы и монастыри Праздники Чудо Благодатного Огня Святая Земля и Святая Русь Духовная колыбель. Религиозная философия Духовная колыбель. Поэтические страницы Библия и литература Древнерусская литература Библия и русская литература Знакомые страницы глазами христианинаБиблия и искусство Книги о Святой Земле Журнал. (Электронная версия) Православное Общество "Россия в красках" Императорское Православное Палестинское Общество РДМ в Иерусалиме Вопросы и ответы


Паломничество в Иерусалим и на Святую Землю
Рекомендуем
Новости сайта
Святая Земля и Библия. Смотрите новый цикл фильмов о Святой Земле: Часть 1-я, Часть 2Часть 3
Главный редактор портала «Россия в красках» в Иерусалиме представил в начале 2019 года новый проект о Святой Земле на своем канале в YouTube «Путешествия с Павлом Платоновым»
Людмила Максимчук (Россия). Из христианского цикла «Зачем мы здесь?»
«Мы показали возможности ИППО в организации многоаспектного путешествия на Святую Землю». На V семинаре для регионов представлен новый формат паломничества
Павел Платонов (Иерусалим). Долгий путь в Русскую Палестину
Елена Русецкая (Казахстан). Сборник духовной поэзии
Павел Платонов. Оцифровка и подготовка к публикации статьи Русские экскурсии в Святую Землю летом 1909 г. - Сообщения ИППО 
Дата в истории

1 ноября 2014 г. - 150-летие со дня рождения прмц.вел.кнг. Елисаветы Феодоровны

Фотогалерея
Православные паломники на Святой Земле в октябре-ноябре 2017 года

Святая Земля в 2016-2017 годах
Интервью с паломником
Протоиерей Андрей Дьаконов. «Это была молитва...»
Материалы наших читателей

Даша Миронова. На Святой Земле 
И.Ахундова. Под покровом святой ЕлизаветыАвгустейшие паломники на Святой Земле

Электронный журнал "Православный поклонник на Святой Земле"

Проекты ПНПО "Россия в красках":
Раритетный сборник стихов из архивов "России в красках". С. Пономарев. Из Палестинских впечатлений 1873-74 гг.
Удивительная находка в Иерусалиме или судьба альбома фотографий Святой Земли начала XX века
Славьте Христа  добрыми делами!

На Святой Земле

Обращение к посетителям сайта
 
Дорогие посетители, приглашаем вас к сотрудничеству в нашем интернет-проекте. Те, кто посетил Святую Землю, могут присылать свои путевые заметки, воспоминания, фотографии. Мы будем рады и тематическим материалам, которые могут пополнить разделы нашего сайта. Материалы можно присылать на наш почтовый ящик

Наш сайт о России "Россия в красках"
Россия в красках: история, православие и русская эмиграция


 
 
Стихотворение А. С. Пушкина "Пророк".
Одноименный романс на музыку Н. А. Римского-Корсакова
 
Комментарий Т. Г. Цявловской. А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах:
 
В образе пророка, как и в «Подражании Корану» Пушкин разумел поэта. Картина, изображенная Пушкиным, в нескольких мелких деталях восходит к VI главе Книги Исаии в библии (шестикрылый Серафим с горящим углем в руке). Стихотворение первоначально представляло собою часть цикла из четырех стихотворений, под заглавием «Пророк», противоправительственного содержания, посвященных событиям 14 декабря. М. П. Погодин объяснял П. А. Вяземскому в письме от 29 марта 1837 г.: "Пророк" он написал ехавши в Москву в 1826 г. Должны быть четыре стихотворения, первое только напечатано («Духовной жаждою томим etc.»), («Звенья»)". Остальные три стихотворения были уничтожены и до нас не дошли. Вариант первого стиха — «Великой скорбию томим», имеющийся в записи Пушкина, относится, по-видимому, к первоначальной редакции известного текста.
 
М. В. Строганов. Стихотворение А. С. Пушкина  «Пророк»:
 
В комментариях к «Пророку» важное место должно быть отведено объяснению, как стихотворение соотносится с четверостишием «Восстань, восстань, пророк России...», сохранившимся в памяти современников. Сводки данных об этом четверостишии приводили Н. О. Лернер, П. О. Морозов, М. А. Цявловский, Н. В. Фридман, В. Э. Вацуро. На основе сводок можно сделать следующие выводы: 1) текст четверостишия соотносится с «Пророком» либо как первоначальный вариант последнего четверостишия, либо как часть другого стихотворения из цикла на общую тему о пророке; 2) Пушкин имел крамольное четверостишие при себе во дворце во время беседы с Николаем I и был испуган его временной потерей. Не касаясь второго вопроса, чисто биографического, обратимся к первому — прямо относящемуся к истории текста. О наличии цикла «Пророк» из четырех стихотворений известно из письма М. П. Погодина П. А. Вяземскому. Эту версию подтверждают (впрочем, весьма туманно) слова С. А. Соболевского: «...стихотворения о повешенных». Других высказываний современников-мемуаристов об этом нет. Стоит учесть тот факт, что, судя по дневнику М. П. Погодина, стихотворение «Пророк» стало ему известно, очевидно, лишь в 1828 г. 17 ноября он пишет:  «...восхищался› стихами Пушкина из Исайи». Так можно написать о впервые прочитанном стихотворении. К тому же в 1826 г. Пушкин с Погодиным был знаком еще очень поверхностно и вряд ли мог доверить ему тайное стихотворение. Скорее всего, Погодин судит с чужих слов; четыре стиха превращаются в четыре стихотворения, что и создает версию о цикле. Чтобы решить этот спор, обратимся еще раз к тексту четверостишия. За основной принимаем текст, записанный в пятидесятые годы П. И. Бартеневым:
 
Восстань, восстань, пророк России,
В позорны ризы облекись,
Иди, и с вервием вкруг выи
К  У. Г. явись.
 
Впечатление же некоторых исследователей о «художественной беспомощности» его обусловлено, как нам кажется, тем, что до сих пор остается непонятным, кто такой «пророк России». В прошлом веке Н. И. Черняев задавался этим вопросом: «Трудно также понять, что надлежит понимать под выражением „позорная риза”. Уж не рубище ли? Но почему же „пророк России” должен ходить непременно в разодранной одежде? Это тайна автора разбираемого стихотворения». В веке нынешнем об этом, кажется, никто не высказывался. Между тем ясно, что поскольку речь в стихотворении идет о назначении поэта, то поэт и есть пророк. В интересующее нас время Пушкин по разным поводам и в разных контекстах называет себя так. Это и шутливое применение к себе поговорки «Нет пророка в своем отечестве» в письме к В. Ф. Вяземской, где, описывая свою жизнь в Михайловском, Пушкин писал: «Что касается соседей, то мне лишь по началу пришлось потрудиться, чтобы отвадить их от себя; больше они мне не докучают — я слыву среди них Онегиным, — и вот я, — пророк в своем отечестве!» (конец октября 1824 г.). Это и характеристика своих произведений как пророческих: «Душа! я пророк, ей богу пророк! Я Андрея Шенье велю напечатать церковными буквами во имя отца› и сына etc.» (П. А. Плетневу, 4—6 декабря 1825 г.); «Гнедич не умрет прежде совершения Илиады — или реку в сердце своем: несть Феб. Ты знаешь, что я пророк» (П. А. Плетневу, 3 марта 1826 г.). Как ни шутливы эти характеристики, уподобления поэта пророку весьма принципиальны в творческой и идеологической практике Пушкина. Полемизируя с А. А. Бестужевым, он писал: «...наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит [она] на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы. С Державиным умолкнул голос лести — а как он льстил? Уже позднее, в «Путешествии в Арзрум», Пушкин передает слова одного из пашей: «Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются». Подобное сравнение поэта с дервишем, граничившее со сравнением поэта с шутом, было не чуждо и общественному сознанию пушкинского времени. Так, Ч. Ф. Хеннигсен в своем очерке жизни и творчества Пушкина объяснял возвращение из ссылки Пушкина Николаем I словами последнего «о том, что Пушкину, учитывая его талант, следует предоставить ту неограниченную свободу слова (unbounded freedom of speech), какая предоставляется, в порядке исключения, одному из поэтов или одному из шутов, но никому другому». Вне зависимости от того, были ли данные слова сказаны на самом деле и знал ли их Пушкин, важно, что они находят параллель в текстах самого поэта. Итак, «пророк России» — это юродивый. Подобное истолкование образа в данном случае вполне корректно, ибо написанное в стиле «библейской» поэзии стихотворение «Пророк» вобрало в себя все слои и русской христианской традиции, и древнерусской культуры. В свою очередь такое толкование «пророка России» объясняет и смущавшие читателей его атрибуты: «позорны ризы» и «вервие на выи». Один византийский писатель, поясняя смысл юродства, указывал: «Тако повелел бог и Исаии ходить нагу и необувенну, и Иеремии обложить чресленник о чреслах, и иногда возложить на выю клади и узы, и сим образом проповедовать...». Здесь исключительно важно указание на то, что ветхозаветный пророк Исайя воспринимался как юродивый, а поскольку пушкинский «Пророк» восходит некоторыми своими образами к библейской книге Исайи, совмещение в нем «пророческого» и «юродствующего» начал вполне оправданно.
 
Таким образом, «вервие на выи», столь долго смущавшее читателей Пушкина как указание на казнь через повешение, подобную казни декабристов, должно быть истолковано как атрибут пророческой деятельности и пророческой жизни человека. В этом ряду следует воспринимать строку Пушкина «И я бы мог, как шут...». Здесь имеется в виду не висеть, а истину царям говорить.
 
Будучи истолковано таким образом, четверостишие «Восстань, восстань, пророк России...» ни в коей мере не может быть воспринято как художественно недостаточное. Напротив, все в нем полноценно и убедительно. Как мы предполагаем, это четверостишие было первоначальным вариантом заключительного четверостишия «Пророка». Отказ же Пушкина от «пророка России» легко объясняется стремлением уйти не от социальной остроты проблемы, но от исторической конкретности образа пророка-юродивого, который мог не найти адекватного восприятия. И действительно, А. С. Хомяков, имевший возможность судить об обоих вариантах стихотворения, полагал, что «Пророк», «бесспорно великолепнейшее произведение русской поэзии, получил свое значение, как вы знаете, по милости цензуры (смешно, а правда)». Хомяков считал, что поскольку первый вариант окончания был нецензурен, то Пушкин только вследствие этого прибегнул к более «общей» формуле. Он, как, впрочем, и многие пушкинские читатели XIX—XX вв., не увидел в пророке-юродивом большого человеческого смысла и значения.  Приведенные выше соображения должны, кажется, убедить в необходимости рассматривать четверостишие «Восстань, восстань, пророк России...» как вариант к основному тексту «Пророка» и публиковать его в разделе «Варианты».
 
Булгаков С. Н. Жребий Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. — М.: Книга, 1990 г.:
 
Надо считаться с тем, как умело таит себя Пушкин, и как был правдив и подлинен он в своей поэзии, при суждении об этих сравнительно немногих высказываниях, чтобы оценить во всем значении эти вехи сокровенного его пути к Богу. И эти вехи приводят нас к тому, что является не только вершиной пушкинской поэзии, но и всей его жизни, ее величайшим событием. Мы разумеем «Пророк». В зависимости от того, как мы уразумеваем «Пророк», мы понимаем и всего Пушкина. Если это есть только эстетическая выдумка, одна из тем, которых ищут литераторы, тогда нет великого Пушкина, и нам нечего ныне праздновать. Или же Пушкин описывает здесь то, что с ним самим было, т. е. данное ему видение божественного мира под покровом вещества? Сначала здесь говорится о томлении духовной жажды, которое его гонит в пустыню: уже не Аполлон зовет к своей жертве "ничтожнейшего из детей мира", но пророчественный дух его призывает, и не к своему собственному вдохновению, но к встрече с шестикрылым серафимом, в страшном образе которого ныне предстает ему Муза. И вот
 
Моих зениц коснулся он -
Открылись вещие зеницы
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон.

И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
 
За этим следует мистическая смерть и высшее посвящение:
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,

И жало мудрое змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал...
 
И после этого поэт призывается Богом к пророческому служению: "Исполнись волею Моей". В чем же эта воля? "Глаголом жги сердца людей"!
 
Если бы мы не имели всех других сочинений Пушкина, но перед нами сверкала бы вечными снегами лишь эта одна вершина, мы совершенно ясно могли бы увидеть не только величие его поэтического дара, но и всю высоту его призвания. Таких строк нельзя сочинить, или взять в качестве литературной темы, переложения, да это и не есть переложение. Для пушкинского «Пророка» нет прямого оригинала в Библии. Только образ угля, которым коснулся уст «Пророка» серафим, мы имеем в 6-й главе кн. Исаии. Но основное ее содержание, с описанием богоявления в храме, существенно отличается от содержания пушкинского «Пророка»: у Исаии описывается явление Бога в храме, в «Пророке» явленная софийность природы. Это совсем разные темы и разные откровения. Однако, и здесь мы имеем некое обрезание сердца, Божие призвание к пророческому служению. Тот, кому дано было сказать эти слова о «Пророке» и сам ими призван был к пророческому служению. Совершился ли в Пушкине этот перелом, вступил ли он на новый путь, им самим осознанный? Мы не смеем судить здесь, дерзновенно беря на себя суд Божий. Но лишь в свете этого призвания и посвящения можем мы уразумевать дальнейшие судьбы Пушкина. Не подлежит сомнению, что поэтический дар его, вместе с его чудесной прозорливостью, возрастал, насколько он мог еще возрастать, до самого конца его дней. Какого-либо ослабления или упадка в Пушкине как писателе нельзя усмотреть. Однако, остается открытым вопрос, можно ли видеть в нем то духовное возрастание, ту растущую напряженность духа, которых естественно было бы ожидать, после 20-х годов, на протяжении 30-х годов его жизни? Не преобладает ли здесь мастерство над духовной напряженностью, искусство над пророчественностью? Не чувствуется ли здесь скорее некоторое духовное изнеможение, в котором находящийся во цвете сил поэт желал бы скрыться в заоблачную келью, хотя и "в соседство Бога", а сердце, которое умело хотеть "жить, чтобы мыслить и страдать", просит "покоя и воли", - "давно, усталый раб, замыслил я побег"? Эту тонкую, почти неуловимую перемену в Пушкине мы хотим понять, чтобы и в этом также от него научиться.
 
Гершензон М. О. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. — М.: Книга, 1990 г.:
 
Мицкевич несомненно был прав, когда назвал "Пророка" Пушкина его автобиографическим признанием. Недаром в "Пророке" рассказ ведется от первого лица; Пушкин никогда не обманывал. Очевидно, в жизни Пушкина был такой опыт внезапного преображения; да иначе откуда он мог узнать последовательный ход и подробности события, столь редкого, столь необычайного? В его рассказе нет ни одного случайного слова, но каждое строго-деловито, конкретно и точно, как в клиническом протоколе. Эти удивительные строки надо читать с суеверным вниманием, чтобы не упустить ни одного признака, потому что-то же может случиться с каждым из нас, пусть частично, и тогда важно проверить свой опыт по чужому. Показание Пушкина совершенно лично, и вместе вневременно и универсально; он как бы вырезал на медной доске запись о чуде, которое он сам пережил и которое свершается во все века, которое, например, в конце 1870-х годов превратило Льва Толстого из романиста в пророка.
 
Уже первое четверостишие ставит меня в тупик: нужно слишком много слов, чтобы раскрыть содержание, заключенное в 15 словах этой строфы. Пушкин свидетельствует, что моменту преображения предшествует некое тайное томление, тоска, беспричинная тревога. Дух жаждет полноты, сам не зная какой, привычный быт утратил очарование, и жизнь кажется пустыней. И вдруг, - помимо личной воли, помимо сознания, непременно вслед за каким-нибудь житейским событием, может быть малым, но глубоко потрясающим напряженные нервы ("на перепутьи"), - наступает чудо.
 
И вот, начинается преображение: ущербное существо постепенно наполняется силою. Кто мог бы подумать, что ранее всего преображаются органы чувств? Но Пушкин определенно свидетельствует:
 
чудо началось с того, что я стал по иному видеть, стал замечать то, что раньше было скрыто от моих взоров, хотя и всечасно пред ними. Затем безмерно стал чуток мой слух; я услыхал невнятные мне дотоле вечно звучащие голоса вещей. Еще прошел срок, и я не узнал своей речи; точно против воли, я стал скрытен в слове, заговорил мудро и осторожно. Только теперь, когда непонятным образом обновлены уже и зрение, и слух, и слово, - только теперь человек ощущает в себе решимость признаться себе самому и исповедовать пред людьми, что он преображен (пылающий уголь вместо сердца). Но и сознав себя, он одну минуту испытывает смертельный ужас, ибо преображением он исторгнут из общежития и противопоставлен ему, как безумный: "Как труп, в пустыне я лежал". Но вот, нахлынул последний вал, - душа исполнилась до края; теперь он знает: это не личная воля его, это Высшая воля стремится широким потоком чрез его дух. Отныне он не будет действовать, ибо дух его полон; его единственным действием станет слово: "Глаголом жги сердца людей". В то время как деятели будут бороться со злом и проводить реформы, он будет, может быть, выкликать: "Lumen coelum, sancta Rosa!" и клич его будет устрашать ущербных, грозя им Страшным судом.
 
Наконец, последняя форма экстатической полноты - вдохновение поэта. Это полнота перемежающаяся, наступающая внезапно и так же внезапно исчезающая. Человек, всецело погруженный в ущербное бытие, вдруг исполняется силой; жалкий грешник на краткое время становится пророком, и глаголом жжет сердца людей.
 
Мережковский Д. С. Пушкин // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX — первая половина XX в. — М.: Книга, 1990 г.:
 
Христианская мудрость есть бегство от людей в природу, уединение в Боге. Языческая мудрость есть то же бегство в природу, но уединение в самом себе, в своем переродившемся, обожествленном "я". Это чудо перерождения с еще большею ясностью изображено в  «Пророке»:
 
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп, в пустыне я лежал...
 
Все человеческое в человеке истерзано, убито - и только теперь, из этих страшных останков, может возникнуть пророк:
 
И Бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!"
 
Так созидаются избранники божественным насилием над человеческою природою.
 
Какая разница между героем и поэтом? По существу - никакой; разница - во внешних проявлениях: герой - поэт действия, поэт - герой созерцания. Оба разрушают старую жизнь, созидают новую, оба рождаются из одной стихии.
 
 


[Версия для печати]
  © 2005 – 2014 Православный паломнический центр
«Россия в красках» в Иерусалиме

Копирование материалов сайта разрешено только для некоммерческого использования с указанием активной ссылки на конкретную страницу. В остальных случаях необходимо письменное разрешение редакции: palomnic2@gmail.com